Лучший мир. Хельг

– Так пока Томак наследника не оставит, ему в забой нельзя. А приличные деньги только в забое можно заработать. Вот Радко и послал сватов к нам.

– Но к старшей дочке. Она-то Томака любит?

– Нет, ей Мариуш по сердцу, но Мариуш сын старосты, а светочи говорят, что нельзя им супругами быть. Могут дети больные родиться.

– Это еще кто такие, светочи-то?

– Шесть старцев или светочи. Когда-то давно они лично общались с Амнашем. Раньше их было двенадцать, но половина уже закончила свой земной путь. Светочи несут слово божье, решают вопросы, советуют старосте…

– Понятно, – Крон задумчиво покивал головой.

***

Через две недели Крон Реднекс, опираясь на грубо вырезанный посох, стал выходить на улицу. С каждым днем преодолевая все большее и большее расстояние, он уже через неделю был в состоянии пройти через поселок по нескольку раз на дню.

И всякий раз, где бы Крон не останавливался, с кем бы он не заводил беседу, он сеял в душах собеседников семя сомнения. У кого-то оно так и засыхало, попав на каменистую почву привитых с детства моральных, нравственных и этических принципов и догм, но у большинства давало свои всходы, вырастало и окутывало душу ветвями недоверия и смущения.

Оставаясь наедине с самим собой, тот или иной житель поселка, часто задумывался о том, а правильно ли он живёт? Неужели весь остальной мир, живущий по иным правилам, нормам и законам ошибается, и только в Сидабро настоящая, истинная вера и уклад жизни?

А однажды случилось неведомое. То, чего никогда ранее не бывало, то, что вызвало неоднозначную реакцию и не оставило никого равнодушным.

После первой брачной ночи молодоженов Томака и Росицы, простыня оказалось абсолютно белой, без следов крови…

– Так, может он её того?! Ну, в смысле наоборот, не того, а надо было того, – неловко показывая жестом соитие мужчины и женщины, поинтересовался кривой на правый глаз Калоян, двоюродный дядя жениха. – Томаку хоть объяснили, что он с молодой женой должен делать?

– Не городи ерунды, Калоян, – Радко, отец Томака, с силой приложил ладонью по столу, стоящему под яблоней. – Видать, вино до сих пор туманит твои мозги. Томаку семнадцать лет, думаешь, он не ведает, как детки делаются?

– А кто его знает, – Калоян пожал плечами. – Может у него не получилось. Не у всех с первого раза получается!

– Порченная девка, гнать со двора поганой метлой! – гневно размахивая руками, закричала мать Радко. – Не место этакой оторве в нашей семье! Да что там со двора, из поселка её гнать надо! Всю их семью.

– Ты чего разошлась, старая?! – дед Филипп, сосед вдовы Амелы, грозно глянул на бабку. – Или, может, мне поведать обществу, что ты на сеновале с моим младшим братом делала безлунными ночами?

– Ложь! Лжешь ты старый, – раскрасневшаяся бабка с пеной на губах принялась доказывать свою непричастность. – Мы с ним просто дружили, а ночью на звезды смотрели.

– Ишь ты! – слова бабки вызвали смешки у окружающих, а дед Филипп улыбнулся так, что окружающие узрели его беззубый рот. – На звезды они смотрели! А как потом тебя мой братец надоумил после первой брачной ночи палец порезать и простыню кровью испачкать, тоже ложь?!

– Ложь, истинно говорю вам, ложь! Люди, не верьте ему!

– Так может сходим к «Прорехе правды»? – жестко глядя на бабку, задал вопрос дед Филипп и стоило ему задать вопрос, как смех, шутки и разговоры умолкли, а глаза всех присутствующих обратились к бабке. «Прорехой правды» называли отверстие в пещере, где, по легенде, некоторое время жил бог Амнаш. Среди жителей поселка ходило поверье, что, если засунуть в отверстие руку по локоть и солгать, божественная сила отрубит руку. – Идем?!

– Вот ещё, – злобно ответила бабка. – Куда я пойду, со своими больными ногами?! Это же в гору надо подниматься! И вообще, у меня скотина еще не кормлена.

– Я внуков попрошу, они тебя на руках к пещере доставят, – не унимался дед. – А внучки скотину покормят. Ну-ка, молодцы, хватайте бабку и несите её к пещере Амнаша!

– А-а-а, – заверещала бабка, упав на землю и вцепившись руками в ножки стола. – Не пойду, не пойду! Не трогайте меня, у меня скотина не кормлена!

– Уберите руки от моей матери, – грозно рыкнул Радко. – Покуда я их вам не поломал! А ты, дядька Филипп, поди прочь с моего двора и более здесь не появляйся.

– Я-то пойду, – ухмыльнулся дед Филипп. – Только ты прежде подумай. Стоит тебе со мной таким тоном говорить.

– Ты мне не родич и не друг…

– Заблуждаешься, – дед Филипп с холодным спокойствием перебил темпераментного Радко. – Уж очень ты на брата моего покойного похож. Тот тоже горяч был не в меру!

– Да я тебя за такое поношение… – Радко, сжав кулаки, сделал шаг к деду, но на его пути оказался племянник Филиппа и окружающие с удивлением обнаружили сходство между ними. Оба рослые, свирепые, с лобастыми головами на мощных шеях…

– Как же так, – одна из тетушек Томака удивленно захлопала глазами. – Так ведь нельзя было бабке Смиле с семьей деда Филиппа в брак вступать. Светочи запрещали!

– Пущай светочи в этой ситуации и разбираются, – прошамкал беззубым ртом дед Филипп. – А то ишь, из поселка вдову с детьми гнать придумала, старая дрянь!

– Закрой свой грязный рот, – зарычал Радко. – А не то я не посмотрю на твой преклонный возраст и учиню хорошую взбучку.

– За меня есть кому вступиться, – старик обвел рукой членов своей большой семьи. – Племянничек!

– Не племянник я тебе, – грозно молвил Радко. – Я в своей семье старший и ты в мою семью не лезь. Я старшинство тебе не отдам!

– Пусть светочи решают! – вновь изрёк дед Филипп и вышел прочь со двора.

***

– Пусть Амела виру за порченную дочь выплачивает и на том покончим! – исподлобья глядя на шестерых светочей, сидящих на длинной лавке у дома старосты, сказал Радко.

– М-да, – растеряно протянул один из светочей, опиравшийся на палку руками, которую упер у себя между ног. – Дела…

– И какую же виру ты хочешь, Радко? – из толпы послышался голос неугомонного деда Филиппа.

– Не лезь, старый, – зычно ответил Радко. – Без тебя разберемся!

– Дела… – вновь протянул светоч. – Никакого уважения ни к супружеской верности, ни к старшим. Какую виру ты хочешь, Радко?

– Семья Амелы входит в мою, её дом, участок и скотина, становятся моими!

– Ишь, чего удумал, проныра, – вновь подал голос дед Филипп. – У Амелы сын есть, и он через год в возраст мужчины войдет, а ты хочешь его всего лишить. Всего того, что его отец, и отец его отца, в поте лица зарабатывали. А может ты к Амеле под одеяло залезть желаешь, а? Уж очень много непонятностей в смерти её мужа присутствует!

– О чем ты, Филипп? – встрепенулся один из светочей, до этого якобы дремавший и не обращающий внимание на происходящее.

– Да о том, что помню я, вот этого вот еще юнцом, – дед Филипп кивнул головой в сторону Радко. – Помню, как он на Амелу заглядывался, да слюни пускал…

– Закрой свой поганый рот, старик! – злобно прорычал Радко. – Не доводи до греха!

– Не пугай, Радко, я свое отжил и горько мне видеть, как законы отцов и дедов наших попираются. На людях всё чинно и благообразно, а стоит ночи сменить день… – дед Филипп грустно покачал головой. – Муж Амелы скольких из горящего забоя спас? Дюжину! А дети его живут в бедности. Ты козу последнюю в приданное потребовал. Знаешь ведь, без молока, на одной брюкве и капусте не проживешь. Придут к тебе за помощью, а ты и рад помочь, да вот только цена твоей помощи – слияние родов. И вот, у тебя самый большой участок, да еще и рядом с колодцем. Дальше больше…

– Замолчи! – Радко резко развернулся на пятках, его грудь вздымалась как кузнечные меха, а в глазах полыхало бешенство. – Не было у меня такого в мыслях. Я как лучше хотел, мне странник это посоветовал!

– Странник значит?! – светоч кивнул головой стоящему рядом с ним молодому мужчине.

Через несколько минут перед светочами стоял Крон Реднекс и без страха смотрел на шестерых старцев.