Таёжная повесть

– Скорую, быстро! – заорал он. – Ну, чего вы стоите, как бараны! Скорее!

Вдруг за его спиной послышалась возня. Он резко обернулся.

Из соседней комнаты, пошатываясь, вышла Маринкина тетка. На ее губах застыла жуткая гримаса. Лицо её было белым, как скатерть. Как сама смерть. Не было смысла что-то спрашивать. По этому лицу он понял, что пришёл слишком поздно. Увидев его, она вдруг обмякла и завыла.

– Где Катька? – не своим, сдавленным, словно могильной плитой, голосом прохрипел Мишка. Она замотала головой, не сдерживая слёз. Он прошел в соседнюю комнату и увидел девочку. Она лежала на раскиданной кровати. Он не верил тому, что видел. Жизни в ней уже не было. Глаза, словно стеклянные, огромные на белом лице, уже ничего не видели, но были обращены на потолок. Лицо казалось прозрачным. На тонкой, неимоверно длинной шее выделялся рубиновой линией кровоподтек от веревки, которая валялась на полу. Он остолбенел.

– Катя… Катрин. – Он позвал девочку, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Она его не слышала. Ему показалось, что он сходит с ума.

– Катя, это я, ты слышишь меня?

Губы его дрожали. Он взял ее руку. В маленьком кулачке было что-то зажато. Михаил разжал тонкие холодные пальцы и ужаснулся. В её ладошке лежала уже расплавленная шоколадка. Девочка даже не развернула ее. В груди его всё клокотало от нестерпимого гнева. Он с силой сжал кулаки и посмотрел в окно, словно хотел кого-то увидеть в толпе людей.

Неожиданно его взяли за плечо. Он обернулся. Перед ним стоял мужчина. Он был в белом. Больше всего Мишку поразило лицо этого человека. Совершенно спокойное. Это был врач, он отстранил его и стал что-то делать. – Занимайтесь своим делом, – тихо и уверенно произнёс он. – Вы мешаете.

Спорить не было смысла. Не оглядываясь, Михаил вышел из дома. Ноги его были тяжёлыми и ватными. У него мелькнула мысль, что он уже где-то слышал этот спокойный голос. Оглядев толпу, он обратил внимание на то, что все, кто был радом, смотрят на него, смотрят на его руки, как будто они были испачканы кровью. Он посмотрел на сжатые кулаки и только сейчас обнаружил, что сжимает в левой руке большой кухонный нож.

– Убью суку! – выговорил он, скрипя зубами, и вышел из толпы.

Поймав на себе испуганные взгляды селян, он сунул нож за голенище и тяжелыми шагами пошел прочь от дома. Он не знал, куда идти, и остановился посреди улицы, где из-за каждой калитки на него испуганно смотрели люди.

Михаил огляделся и увидел Марину. Она по-прежнему сидела одна. В этом было что-то неестественное. Ненормальное. Вокруг суетились люди, а она словно не замечала их. Тело ее слегка покачивалось. Сжатые в кулаки ладони лежали на коленях. Он заметил, что она что-то говорит, но слов не было слышно. Он подошел ближе и по губам разобрал только одну фразу: «Бог ты мой, прости».

Обхватив за плечи, он прижал ее к себе. Внутри нее что-то надломилось, и она заплакала. Он понимал, что успокаивать её бесполезно. Только сейчас он понял, как далеко зашёл в чужую жизнь и как много от этого в ней изменилось.

– Марина, – хриплым голосом с трудом выговорил он. – Я не знаю, что мне делать.

Он обхватил ладонями её голову и посмотрел в глаза. Невыносимо трудно было вот так смотреть в ее глаза. Но он продолжал смотреть не отрываясь. Губы его затряслись. Неожиданно из глаз покатились слезы. Он закрыл глаза, но они всё шли и шли сплошным потоком.

– Не надо, – тихо произнесла она уже своим мягким голосом. – Это не поможет.

У крыльца засуетились. Он повернулся и увидел, как из дома вынесли детей. Сначала Ваньку с перебинтованной головой, чуть позже – Катьку. Его охватило волнение. Марина уже тянула его к машине, где суетились врачи. Он стал искать глазами человека, которого видел в комнате, где лежала Катька. Но не увидел. Он вытер рукавом лицо. К нему подошел участковый. Что-то спрашивал, потом записывал в блокнот. Мишка кивал, что-то говорил, но продолжал думать о своём. Его мысли были там, в машине, где находились дети. Он только сейчас понял, насколько они были дороги ему.

К нему подошла Марина. Она не сдерживала своего волнения.

Ему вдруг показалось, что её лицо осветилось надеждой. Он не был уверен и стал спрашивать. Она говорила сбивчиво и всё время оглядывалась.

– Я сейчас поеду. Меня возьмут в другую машину. Их повезут в больницу.

Она не находила себе места от волнения и все время оглядывалась, словно боялась, что уедут без нее. – Я поеду с ними. – Она впервые попыталась улыбнуться, и ей это удалось. – Ты до сих пор голодный. – Она прижалась к нему горячим лицом, на котором еще виднелись остатки слез. – Пообещай мне.

– Что? – спросил Михаил.

– Если ты это сделаешь, то я останусь одна. Совсем одна. Я не выдержу этого.

Он понял, о чём говорила Марина, вынул из-за голенища нож и кинул его за забор.

– Я не знаю, как это получилось. Вышел из себя, наверное. Прости, пожалуйста.

Из машины уже сигналили. Там ждали ее. Михаил поймал ее за руку, хотя знал, что дорога каждая секунда.

– Мне тебе нужно кое-что сказать. Очень важное. Я буду тебя ждать.

Когда машины исчезли за поворотом, он так и остался стоять, как вкопанный, посреди улицы. Он огляделся. Народ постепенно растворился в своих житейских проблемах, и улица опустела. Михаил вдруг почувствовал, что не в силах стерпеть этого одиночества. Ещё не разобравшись со своими мыслями, не зная, что делать, он вышел на середину улицы и сделал нерешительно первый шаг. Потом ещё. Через мгновение ноги уже несли его к просёлочной дороге в сторону райцентра.

P.S.

Ну вот, старина. Давно следовало черкнуть тебе пару строк, да все руки не доходили. Ты не представляешь, как я соскучился по тебе, школярная твоя душа. И по школе тоже, ей-богу! Чтоб ей сгореть!

Не с кем даже пузырь раздавить, поговорить по душам, поспорить, как прежде. Наверное старею.

А в моей жизни большие перемены. С пасеки пока не ушел. Держусь еще. А куда? Хрен бы ее побрал. Одичал вконец. Извини, что так долго не отвечал. У меня тут такое было… В письме всего не расскажешь. В двух словах, слушай:

Влюбился я на старости лет. Ты даже не представляешь, какая это женщина. Если бы не она… У меня теперь куча детей. Двое. Вру! Пока двое. Маринка уже на шестом месяце. Хочу пацана. А дети вроде твоих. Такие же балбесы. Только еще хуже. В тысячу раз. Люблю я их. А они меня Мишкой зовут!

Если ты еще не зашился совсем в своих школьных проблемах, приезжай, и я всё тебе расскажу.