Таёжная повесть

– Узнаешь, – он ухмыльнулся и сплюнул. – Но ты жди.

Понимая, что всё самое худшее позади, Михаил медленно развернулся, до последнего держа гостей в фокусе зрения, и как бы нехотя, вразвалочку, пошел к крыльцу. Ему не верилось, что с виду нормальный человек мог опуститься до такого унижения. К таким людям он подбирал только одно подходящее слово – дерьмо.

–Тебе здесь долго не жить. Скажу, кому следует, сожгут всё. Поглядим, как ты запоёшь тогда, – продолжал угрожать бывший. – И сучку эту проучу.

На полпути Мишка резко остановился. От этих слов в груди полыхнуло, словно внутрь плеснули раскалённым свинцом. Он в два прыжка догнал мужика и резко отдернул его за плечо. И хотя тот был в два раза массивнее, от сильного рывка пошатнулся и грохнулся всей тушей на землю, выронив дробовик. Михаил поддел ружьё сапогом и закинул в придорожную болотину. Он уже хотел наброситься на него, но безоружная и нелепая поза врага вызвала в нём смятение. Ему стало противно, и вместе с тем, Михаил едва сдерживал гнев.

– Ты чего? Чё ты руки тянешь?

– Если ты тронешь её хоть пальцем, пусть даже волосок упадет по твоей вине, я найду тебя и убью…

Лицо гостя изменилось, он вдруг весь съёжился.

– А кто тебе сказал, что я собирался ее трогать? – Мужик ехидно улыбнулся, и на карачках пополз за ружьём.

– Проваливай.

С бугра уже сползал, похожий на гусеницу, зеленый «Зил». Побрякивая бортами, он медленно спустился с пригорка, в кузове сидела веселая компания лесников, среди которых особенно выделялась красная физиономия Тольки Козырева. Михаил нарочно не сдвинулся с места, не давая «шохе» въехать в ручей, чтобы тот не замутил своими колесами чистую воду. Каким-то чудом освободившийся от плена Куцый уже бегал героем по двору, таская в зубах оторванные лохмотья от одежды визитёра. В отличие от своего хозяина собака не знала страха и человеческих условностей, для неё враг должен был быть уничтожен.

Когда лесники уехали, он почувствовал, что не в состоянии владеть собой. Даже бесшабашный Толька не развеял его переживаний.

Михаил поймал коня, накинул седло и взял дробовик. Конь стриг ушами, не в силах понять, почему его куда-то гонят не по расписанию, ведь на очереди была горбушка хлеба и дымокур.

После пережитого не хотелось оставаться на пасеке, надо было хоть немного расслабиться, развеять накипевшие чувства. Забыть о от навалившихся комом проблемах, которые все больнее вырисовывались в его сознании. Он поймал себя на мысли, что испытывает досаду. Слова визитёра задели его за больное место, он действительно влип в чужую историю, которую сделал своей, и это его больше всего злило. А ещё он не знал как правильно поступить, ведь у него был выбор. Он действительно мог отойти в сторону, перетерпеть, да просто сделать вид, что ничего не происходит, и время само всё наладит. Однако, за этими мыслями он ясно увидел ухмыляющееся лицо бывшего, кому такое поведение было только на руку. Собственно, за этим он и приезжал, наверняка. Зародить в сомнение, и оно словно червь со временем, действительно, сделает своё дело. Михаил поразился тому, как легко впасть в жалость к самому себе, особенно когда манипулируют чувствами. Всё это было так ново для него, и в то же время так знакомо, если брать во внимание любимую его русскую классику. Ведь он был учителем литературы. Но в том и было дело, что в жизни она не помогала, и всё, что ему предстояло сделать, он должен был и понять, и совершить самостоятельно.

Его удивляло и то, с какой скоростью расползались по селу сплетни о его личной жизни. Не прошло и недели, как он решился и сделал ей предложение. Он долго не хотел признаваться самому себе, что уже давно живёт одной жизнью с Мариной. Вместе с ней переживает, делит радость и печаль. То, что он чувствовал к ней, несправедливо обиженной судьбой, заставляло переживать. Наконец, после теплых встреч и невыносимых разлук, когда он уезжал на пасеку, до него дошло, что без неё он уже не сможет жить по-старому. А пустить отношения на самотек было не в его правилах. Да и не он один засматривался на Марину. Удивляло его и то, что такая яркая женщина, мимо которой не прошел бы, не оглянувшись, ни один мужчина, выделила именно его.

Конь словно чувствовал, чего от него хотят. Как танк взбирался по заросшему распадку, проявляя невиданную выносливость и упорство. Огромные выворотни, промоины, густая трава; он как будто не замечал этих преград на своём пути. Мешок шёл, не останавливаясь, стараясь во всём угодить своему хозяину, хотя сладкая трава так заманчиво щекотала ему ноздри. Все тропки ему уже были хорошо знакомы. Краем глаза он косил на того, что сидел сверху, не забывая выбирать дорогу полегче. Спать на Мешке было чревато. Он мог в любой момент шарахнуться от незнакомого предмета, даже камня, вывернутого кабанами. Особенно ночью. Мешок панически боялся даже собственной тени. Все внимание конь переключал на длинную железную палку, которая всегда вселяла ужас в его ранимую лошадиную душу. Едва раздавался неслышимый металлический щелчок, как Мешок врастал в землю и замирал. Если бы у него имелись руки, то он обязательно закрывал бы ими уши. Однако к выстрелам он привык быстро.

Когда конь стал уже чертить мордой крутой склон, Мишка слез и повел его в поводу. Выход физической силы снял немного напряжение. Он уже решил, что ему срочно надо оказаться в Никольском. Какое-то тревожное предчувствие говорило ему, что он срочно должен увидеться с Мариной.

На пасеке было полно работы. Несколько семей нуждались в хорошей ревизии. С начала сезона он прозевал несколько роёв, а в его положении такое было недопустимо. Но все это было мелочью, о которой даже не хотелось думать. Он хотел увидеть свою женщину. Только с ней он чувствовал себя спокойно. Он знал, что там его всегда ждали. Когда он приезжал, дети вешались на руки, не давая ступить и шагу. Мишка смеялся и дразнил их, придумывая им самые необычные прозвища. Конечно, это была не первая любовь в его жизни, но она стоила всего того, что ему довелось пережить в прошлом. Возможно, что всё это было обязательным испытанием, без которого встреча с Мариной уже не воспринималась бы как награда. Он понял, что она последняя, и чувства к ней были самые сильные, и наверное, больше никогда не повторятся. Очаг. Семья. Дети. Пока все это стояло на втором плане, хотя имело немалое значение в будущем.

Конь смиренно брел за хозяином, изредка громко фыркая и вырывая с треском на ходу пучки травы. Михаил не заметил, как вышел на самую вершину гряды сопок, опоясывающих со всех сторон его пасеку и уходивших в бескрайнюю синеву. Они всегда манили его своими очертаниями, словно спина дремлющего дракона, особенно на закате, покрываясь фантастическими красками. Порой они так возбуждали его воображение, что вызывали страх. Сопки уходили все дальше вверх и уже за горизонтом превращались в настоящие непролазные дебри. Там, в голубой дымке, начиналась тайга. Все лежало как на ладони. Долина, уже затянутая легким покрывалом вечернего тумана; лучи заходящего солнца искрились в его прозрачной пелене белыми нитями. Извилистая жилка ручья, неслышно бегущего в зелёной траве. Картина завораживала. Место это он любил, хотя ходил сюда редко. Он приставил дробовик к дереву и сел прямо на землю, чтобы перевести дыхание. Конь спокойно ходил по полянке и щипал траву. Мишка вытер картузом взмокшую шею и лицо. Снизу поднимался легкий ветерок. Он подошел к коню и отвязал от седла мешок с солью.

Уже давно он заметил, что место это чем-то приманивает лесных обитателей. Всюду пестрели козьи лежки и копанина. А главное – рядом с пасекой. Солонец мог стать чем-то вроде магазина, правда, большее время ему надо было побыть на замке.

Он выкопал небольшую ямку в черной рыхлой почве и высыпал соль. После чего все завалил землей и тщательно утрамбовал. «Теперь очередь за зайчиками. Именно они должны разнести на лапках вкус драгоценной соли по лесу. А зверь придет. Непременно придет». Он глянул поверху и приметил хорошую дубину с разветвлением наверху: «Хорошее место для сидьбы». Все благоприятствовало. И ветерок снизу, и отсутствие теней и силуэтов на фоне густых верхушек деревьев. Здесь надо было устраиваться надолго.

Ему вдруг захотелось показать свой мир Марине. Привезти ее на пасеку. Оторвать хоть на короткое время от монотонной каторжной жизни. Познакомить с Куцым, Васей. Покатать на Мешке. Приезжая к ней, и подолгу оставаясь в гостях, не выходя из-за стола, он безостановочно рассказывал о своей жизни на пасеке. Марина была в восторге от его историй, которым не было конца. Иногда, когда дети уже спали, он брал книгу и читал ей вслух; читал он прекрасно, по ходу сопровождая текст жестами, срываясь в приглушенный хохот, если сюжет был смешным. Иногда они зажигали старую фитильную лампу, и при её свете, в полумраке играли в тени. Это была игра самой Марины, умевшей строить с помощью пальцев рук всевозможные фигурки. Потом их руки сплетались в одно существо, и уже не расцеплялись до самого утра.

Пройдя по тенистой вершине сопки, покрытой сплошь козьими лежками, он стал спускаться, выбрав дорогу поположе. Почуяв скорое освобождение, Мешок пошел веселее (шаг был у него отменным), и его пришлось даже немного притормаживать. Незадолго до этого на чистом небе появились облака. Сначала это были длинные лисьи хвосты, похожие на гигантские лопасти винта, но по своему опыту Мишка знал, что они не обещают ничего хорошего.

– Даст бог, пронесет, – решил он, думая про себя одну и ту же мысль. Где-то внизу пробряцал своими бортами «Зил», возвращаясь с лесопосадок. Это его слегка расстроило. «Ничего, Мешку работа будет».

Уезжая надолго, обычно коня он оставлял у деда Василия в Столбовом, и последнее время уже начинал волновался за то, что Мешок мог свободно уйти в деревню, где и слепни не беспокоили в конюшне, и верхом никто еще не ездил. Поэтому загодя, чтобы Мешок не уходил далеко, он сочинил ему побочень, связывая переднее и заднее копыта, и уже не отпускал коня свободно разгуливать, как раньше.

На вечерний автобус из Столбового он опоздал и решил дождаться завтра, чтобы уехать на утреннем рейсе. Не хотелось вставать рано и собирать росу, хотя можно было и у деда переночевать. Но опять выпивать, поскольку без пузыря ехать к Васе себе дороже; коня держать, поить и кормить за дарма, мало кому охота. И тогда, не приведи господь, нажраться до помутнения в рассудке, Мишке не хотелось. А то, что дед Сухарев соблазнит его и, чего доброго, припрется кто-нибудь из сыновей… Нет. Лучше встать вместе с солнышком – и в путь. Тем более что ноги бить не придется. Он оглядел мощную спину своего раба, и у него потеплело на душе.

Пока он хлопотал над ужином, наступили сумерки. Он отметил, что облака спустились низко и затянули почти все небо. Он не совсем понял небесный ритуал, всё произошло слишком уж быстро.

Не прошло и двух часов с тех пор, когда на небе не было и облачка. Он обратил внимание и на то, что птицы в лесу давно притихли. Даже когда он брел по лесу, не слышал их пения. Впрочем, это его мало волновало. Где-то в ручье квакали жабы, и ему хватало их музыки. Куда-то пропал гнус, хотя это было его время. Стало быть, не было никакого смысла разводить дымокур. Чувствуя благодать предстоящей ночи, Мешок укондыбал в своих «кандалах» неизвестно куда и Михаил пожалел, что не запер его в конюшне. Эта мысль его расстроила больше всего. «Как он мог так неправильно поступить. Конечно, конь не уйдет. Всюду «часовые». Но пойди, отыщи его в кустах, а утором обязательно выпадет роса». Он включил радио и завалился на койку поверх одеяла. На веранде уже хозяйничал Вася, гремя кружками на столе.

– Вот скотина! Ну-ка, брысь со стола! – не вставая, крикнул он коту. Звуки смолкли. Он поленился убрать со стола, оставив всё на утро, а Вася воспользовался и, наверное, упер недоеденную селедку. «Пусть подавится».

Среди ночи он проснулся от монотонного шума за окном. Шел дождь. Это его чертовски расстроило. Дорога от дождя быстро превращалась в кисель. Даже на коне по раскисшему месиву идти было опасно. «Чего доброго, загремишь». Можно было запросто покалечиться, попав под коня. Мешок был некованый.

Он не сдержал досады и сел. Последнее время он стал обращать внимание на боли в левом боку. С рукой тоже творилось неладное, покалывало под лопаткой. Он потер грудину и вышел на веранду. Дождь шел монотонно, без всяких порывов, покрывая тонкой пленкой выкошенную лужайку перед домом. Михаил не удержался и с досадой ударил кулаком в приоткрытую дверь. Где-то под верандой сопел Куцый. Ему на дождь было глубоко наплевать. «Мешок сейчас кайфует. В дождь коням хорошо. Ни мошки, ни жары». А ему не нужен был дождь. Осознавая нелепость создавшегося положения, он пожалел сто раз, что не уехал вечером. Смалодушничал. Постояв немного на крыльце, бесцельно вглядываясь в тёмную завесу дождя, он прошел в дом и разделся, бросив тряпье на соседнюю койку. В течение ночи он несколько раз просыпался от боли в левом плече. За окном все также монотонно, нисколько не уменьшаясь, шел дождь. Спал Мишка до последнего, краем уха улавливая шум за окном. Наконец, отбросив хандру и обиду на весь белый свет, он вскочил и с чугунною головой вышел на веранду. Картина нисколько не изменилась. Он понял, что утренний автобус, если он был, давно уехал, и спешить было уже особо некуда. Михаил поглядел в серую свинцовую мглу, затянувшую небо. Он никак не мог припомнить такого дождя. Были с ветром или с громом, или просто моросящие. На то она и природа. Здесь же вода лилась нескончаемым потоком нитей и уже заполнила до отказа ручей. Переезд залило, и речка превратилась в бурлящий поток. Он представил, что сейчас творится на Столбовке или на Манчжурке, куда вот таких ручьев впадало множество.

– Ничего, – успокаивал он себя вслух, – проплывем. Кони умеют плавать.

Пришлось готовить обед. Вася был тут как тут, не давая покоя своим воем. Куцый сидел перед порогом с мокрой, общипанной мордой, с его носа капала вода. Он только что ловил мышей в зарослях конопли, и морда его была вымазана черной землей. Кобель предано смотрел на хозяина, не пропуская ни одного его движения. Наверное, больше всего ему хотелось разобраться с Васей, вконец обнаглевшим и забывшим, кто главный на пасеке. Пчелы сидели в ульях и даже не выползали на летки.

Настроение было таким же серым, как и небо. Ему не оставалось ничего, кроме как ждать.

– Ничего. Будем слушать радио, – рассуждал он вслух. – Дождь и в Африке дождь. Какая разница, где смотреть в окно. У нас есть книжка, будем ее читать. Письмо напишем. Забыл, когда последний раз в Горный писал (где-то валялось начатое письмо), новое начнем. Дождь шел целый день. И на второй, и на третий, не прекращаясь ни на минуту, он все лил и лил, заполнив до отказа всю пойму. До пасеки уже доносился зловещий рокот вышедшей из берегов Столбовки. Так же, как и ручей, Мишку захлестывало недобрыми предчувствиями. Он представил почерневший поток взбунтовавшейся Столбовки, и его передернуло. Прикончив все запасы еды, он оказался перед выбором. Надо было выползать из этой дыры. Вода подобралась к самой калитке. Ручей напирал, не разбирая пути. Его потоки перехлестывали через мосток, нависающий в обычное время в метре от воды. Вода огромным горбом переваливалась через перекинутое дубовое бревно, силясь разломать все на своем пути.

Пока шел дождь, Мешок ни разу не появлялся. Лишь однажды ночью прогрохотал пустым тазом, куда обычно ему насыпали овес, и опять скрылся в своём городе. Конь вел себя по-скотски, чем и являлся на самом деле. Услышав удары по его любимой посуде, он наконец-то вышел из кустов, наивно представляя, что его сейчас угостят тройной пайкой овса. Но вместо этого на него надели седло и сунули в зубы кусок железа. Если бы не побочень, он давно бы смылся. По его разумению, хозяин обошелся с ним грубо и несправедливо, что подтверждалось наваленной кучей. Спотыкаясь и пробуксовывая на раскисшей дороге, Михаил направил коня к нижнему броду. Увидев бурлящую речку, у него отпало всякое желание переходить в этом месте вброд. Да и сколько он ни пытался заставить коня войти в клокочущую речку, тот пятился назад, выпучив ошалелые глаза. Была еще дорога через второй брод, более пологий, но и там, наверное, было не лучше. Однако выбора не было. Ручей Мешок одолел со второй попытки, выискивая места помельче.

Второй брод превратился в настоящее море. Посредине этого моря, в буквальном смысле слова, пролетала Столбовка, бешено пронося мимо разный лесной хлам. Вокруг летали вороны, не предвещая ничего доброго. Дождь немного поредел. Где-то засветило в просветах солнце, но впереди всё ещё оставалась Столбовка. Больше всего волновало течение, глубина не пугала. Заход в реку был плавным, и, зайдя по брюхо, коню уже не было пути назад.

–Толи ещё будет, -непонятно кому произнёс вслух Мишаня. Тут же он вспомнил своего прошлогоднего необычного гостя. «Вода… Откуда она взялась? Уж не труппы это убиенных африканских слонов и баобабов?» Он попробовал себя подбодрить, но получалось не очень. Столько воды в этих речках он ещё не видел. Что-то зловещее было в тех словах незнакомца, когда он смотрел на чёрный поток воды. Толи ещё будет…

–Дома напьешься, – отдернул он погрустневшего коня. Конь вынул морду из воды и покосился на хозяина. – Давай, Мешок, пошел, – понукал он мокрое животное. – Но! Кому говорят! Или тебя стадо плывущих покойников напугало?

Ощутив на своих боках острые каблуки, конь вошел в стремнину, переваливаясь с ноги на ногу. Когда он поплыл, вода едва не вырвала Мишку из седла. Потеряв под ногами дно, конь вытянул голову против течения и начал плавно выгребать, как корабль, к противоположному берегу, сплошь затянутому ивами. Берега, как такового, и не было. Он был под водой. Стеной из воды торчали ветки высохших деревьев, ходившие ходуном от бешеного напора. Мишку охватил страх оттого, что его медленно стаскивало мимо прохода. Тело коня уже полностью было под водой, и только голова с частью длинной шеи была над поверхностью. Мишка крепко ухватился одной рукой за гриву, давая коню самому решать, что делать. Другой он не выпускал луку седла, с трудом сдерживая натиск течения. Самое страшное было попасть под острые ветки, торчащие из-под воды. Конь мог легко пропороть себе брюхо. Мишка вспомнил, что ниже, в ста метрах, речка выходила к полю, и если он сможет развернуть и направить коня вниз по течению, то ему, может, удастся выйти «сухим» из этой передряги. Он с силой потянул за левый повод. Конь захрипел, едва не зачерпнув ушами воды. Река сделала свое дело и развернула животное по течению. Теперь, когда течение охватило Мишку со спины и, подхватив своими «лапами» коня, сбавило силу, Михаил почувствовал облегчение. Вокруг проносились затопленные берега. Где-то под водой пролегало старое русло реки, когда-то похожей на ручей. Он внимательно следил за берегом, не давая возможности коню приближаться близко к деревьям. Почувствовав всю важность момента, Мешок монотонно работал копытами, громко фыркал, оглядывая огромными, напуганными глазами проносящийся берег. Мишке вдруг стало весело. Он, словно на барже, плыл по стремнине, уверенно управляя похожим на дракона конем. В душе все загорелось. Вдруг он заметил впереди огромный водяной бугор. Это могла быть подводная коряга или дерево, застрявшее неизвестно каким образом. Мишку охватило волнение. Под мощным напором воды огромная коряга ходила ходуном, и торчащие из нее острые сучья вселяли ужас. Конь тоже заметил страшное на своем пути и, подчиняясь инстинкту, стал разворачиваться против течения, подставив весь свой бок напору реки. Мишка с трудом удерживался на коне. Он понимал, что если течение столкнет его, то пиши пропало. Под водой он не сможет освободиться от стремян, в которых его мокрые сапоги, отяжелевшие от воды, застряли напрочь. Глаза коня налились животным страхом перед чудовищем, по его телу пробежала мелкая дрожь. Мешок издал дикое ржание и стал судорожно вырывать из-под себя пустоту. В одном месте он почувствовал под ногами дно, скрытое водой. Это придало ему прыти. Он с силой оттолкнулся и, почти вылетев из воды, зацепился передними копытами за прибрежные кусты. Сделав еще один рывок, конь влетел в самую гущу сплетенных веток и с грохотом, прямо брюхом, приземлился среди деревьев.

Закрыв одной рукой лицо, чтобы не оставить свои глаза на ветках, Мишка не удержался и повис на одной из сушин, зацепившись разбухшим от воды бушлатом. Одна его нога торчала в стремени. Он судорожно цеплялся за ветки, пытаясь выправить положение. Охваченный паникой конь судорожно колотил ногами, ломая всё на своём пути. Огромные маховики ног мелькали перед глазами, грозя в любую секунду превратить его голову в отбивную котлету. Он все же дотянулся свободной рукой до загривка и вцепился в шею мертвой хваткой.

– Но! Но! Пошёл! – заорал он диким голосом, понимая, что напуганное животное может размолотить его в этом месиве. Словно услышав над собой голос свыше, и мелькая перед самым носом хозяина передними копытами, Мешок стал выбираться из капкана. Почувствовав под ногами землю, он пошел спокойнее. Потом он остановился, словно в нем кончился бензин, косо озираясь по сторонам. С трудом удерживаясь на одном боку, Михаил все же выдернул ногу из стремени и грохнулся на землю. Он огляделся. Седло сползло на брюхо. Одна из подпруг лопнула. Губы Мешка были разорваны в кровь удилами. Конь представлял собой убогое зрелище, словно побывал в мясорубке. Да и Мишка выглядел не лучше. Лицо было побито ветками, а от бушлата остались одни клочья. Если бы не этот бушлат, задубевший от воды, его бы проткнуло, как шашлык. Грудина болела от страшного удара копытом. Страха уже не было. Все осталось в грохочущем потоке.

За трое суток речка разбухла так, что, казалось, все походило на потоп. «Еще бы пару дней, и долину вместе с гречишным полем смыло бы к чертям». Конь отряхнулся от воды и медленно побрел по мокрой траве. Успев ухватить поводья, Михаил притянул коня и, поправив седло, с трудом влез на его спину. Седло едва держалось, грозя лопнуть подпругой, но на такую мелочь, после того, что пришлось преодолеть, Михаил уже не обращал никакого внимания. Теперь ему до ужаса хотелось только одного. Напиться самогонки и уснуть на чём-нибудь сухом и теплом. Даже в сапогах чавкала грязь. Одна только лысина была сухой. Он сунул в карман руку и нащупал размокшую сторублевку. «Доедем. А сейчас к Васе».

Спрыгнув с попутки, минуя стариковский дом, он сразу пошел к Марине. У него было дурное предчувствие. Михаил никак не мог забыть этих ехидных, злых глаз. Попался бы этот человек ему сейчас, он не прошел бы мимо, не заехав в это гнусное мурло. Он не мог понять, почему так сильно возненавидел этого человека. Зайдя во двор, он громко спросил: – Привет хозяевам. Есть кто живой?

Во дворе никого не было. Он поднялся на крыльцо, украшенное нарисованными цветами, и, вытерев насухо сапоги, тихонько постучал. Дверь была незаперта. Постояв пару секунд, он вошел. На веранде было, как всегда, идеально убрано, а на полу лежала влажная тряпка для ног. Он вытер подошвы и вошел в дом. На столе ждал накрытый марлей ужин.

Она сидела в детской у окна и, как ему показалось, смотрела в пустоту. Он заметил на ее щеках высохшие слезы.

– Привет, – тихо произнес он. – Ты чего это? В царевну Несмеяну играешь?

Она даже не отреагировала. Ему стало неловко. Он тихо подошел к ней со спины, не снимая своих кирзачей, и обхватил ее руками за плечи, прижав к груди. Она вздрогнула. Такой он еще никогда не видел ее.

– Что, чушка помэрла? – попытался пошутить Михаил, хотя интуитивно понимал, что дело серьезное.

Она все же рассмеялась на его дубовый юмор и, взяв его руки в ладони, прижалась мокрой щекой. При нем она плакала впервые. До этого он ни разу не видел в её глазах слёз.

– Да что, черт возьми, произошло?