Из жизни Димы Карандеева

Я как в детстве, жду пять минут у глазка, десять. Как он там наверху может спать?

Но самое удовольствие сумасшедшего необузданного страха – помешательства и удовольствия – там, в темном саду. Ведь самое-самое – вылазка туда, я знаю это. Я должен пойти во двор, мне это надо.

Дверь… Конечно, со скрипом… Выхожу в холод. Дует в спину, хотя позади – дом. Дверь оставил открытой. Прямые белые линии со следами до калитки и около дома. Я знаю, это наши следы, но как их много! Я не помню, но ведь мы много ходили.

Пойти выглянуть за угол здания в темноту… По рябому снегу – с червоточинами. По следам. Но если она придет, оставит ли следы?

Я медленно (почему не могу быстро? Почему все тут делается только медленно?) перемещаюсь между предметами участка. В двадцати шагах слева за домом виден сарай. Как только зашел за угол, смотрю наверх. Как правильно, что нет окна на первом этаже – было бы не по себе. Как хорошо сейчас там, на втором, и сколько разделяет меня теперь с тем теплом. Я всего шагах в тридцати от спальни, в тридцати шагах окольных путей, но знаю: отделяет меня – вечность, каждый шаг обратно – немыслимые километры.

Хватит ли сил дойти до поленницы, что рядом с сараем?.. Какая она приветливая днем, не портит ее даже то, что в одном бревне торчит топор.

Но сейчас я уверен – здесь не бывает дня. День – был сон, что приходил один раз, чтобы потом все сделалось непроглядным.

Я подхожу к поленнице. Каждый шаг отдается дрожью во всем теле. Я уже не я, а свернутая рулетка ожидания, трясущееся тело и отлетевший на всякий случай дух. Отлетевший, чтобы быть в стороне, боясь помочь.

На сарае большой замок, в темноте – черный безнадежный камень, тянущий на дно. За сараем, с подъемом одного края нависает черепица. Но что между сараем и поленницей? Там, до забора метра три абсолютно темного пространства, сырого и неуютного даже жарким днем. Которого, я теперь знаю, точно нет.

Понимаю, заглянуть туда – выше моих сил. Я хочу в дом! В тепло. Я хочу наверх, но не могу пройти весь путь обратно! Хочу сразу оказаться там, потому что не получится вернуться тем же путем. Знаю, что хочу влететь туда. Как там открытая дверь? Как там без меня?

Но бежать нельзя. Я как вкопанный. Стою в двух шагах от темного угла и мне скорее надо назад. Как может спать хозяин – один в этом холоде и страхе?

И я не выдержал, я побежал…

Я мчался ровно четыре секунды. Внутренний секундомер независимо от меня подсчитал это, я отмахал весь путь до крыльца ветром, с хрустом рухнувшей сосной, оленем, гепардом, вынырнул из-за угла дома, и плотность воздуха, будто нарочно сгустившегося, остановила меня. И тут я четко увидел и замер… На пороге стояла она…

Дом на окраине деревни

(правдивая история из моей жизни)

Передо мной настоящая деревня, хотя старых домов осталось от силы один-два. Теперь почти все постройки принадлежат нуворишам – кирпичные, с балкончиками, есть вообще громадины в три-четыре этажа и длины-ширины такой, что кажутся замками, да еще и на горе. Если смотреть на такой замок издалека, хочется представить, что гора окружена средневековым рвом. Кто тут живет? Что за люди? Как стать таким, как они? Эти вопросы задает мое почти народное сознание, для которого и здания, и их владельцы окутаны таинственным ореолом.

Места наши не скажу, чтобы глухие, но и без карты можно догадаться, что вокруг леса на многие километры. В деревне всего две улочки. Каждая небольшой протяженности, и начало одной из них утопает в травах. Чтобы машине проехать с этой стороны, ей надо быть как минимум с передним приводом, чтобы одолеть поначалу россыпь кочек, густой, как будто взбитый миксером наворот грязи, а потом метров сто высокой травы, почти по пояс. И только после этого можно выехать к эскадре домов.

Когда наступает ночь, мне тут особенно интересно. Не скажу, что я выхожу за калитку и начинаю бродить по всему непроглядью в поисках острых ощущений, но иногда я действительно представляю, что делаю это. Так интересно, лежа в своем доме на втором этаже, представлять, что ходишь по этой темноте, ведь даже фонари есть не всюду, только в одном-двух местах, да и свет они отбрасывают такой, что, когда наблюдаешь этот блестящий фиолет, создается впечатление, будто смотришь голливудский фильм ужасов с павильонным туманом.

На моем втором этаже уютно. Я выключаю свет и включаю музыку. Лежу и смотрю в окно. За окном появляется луна. Неужели правда, что такие ощущения и таинственное восприятие окружающего только в молодости? Что ж получается, когда стану старше, мир вокруг станет прозаичным, не будет вызывать эмоций луна над самым большим в деревне домом, что стоит на окраине, не захочется слушать эту музыку с ее цепляющими нотками инструмента, который я не могу точно назвать, но который дает звуки осеннего тумана и холодного зимнего месяца над озером, когда никого нет вокруг.

Темнота и во всей моей двадцатиметровой комнате. Правильнее сказать, темнота какая-то двухотверстая – из-за двух окон, расположенных с противоположных сторон. Из-за этих двух враждующих светом окон совершенно особенная атмосфера: как в старом романе барона Олшеври, ждешь, что по лунному лучу спустится женщина с вплетенными в волосы розами-ненюфар (кстати, надо спросить в цветочной палатке, неужели и они не знают таких цветов?).

Я лежу и вспоминаю прошедший день, как не вяжется он с романтикой ночи. Этим днем мы ездили с отцом к моей тетке в поселок, что в километрах двадцати-тридцати южнее. В поселке так называемого «дачного типа» друзей моих не оказалось. Я видел только девушку, в которую был влюблен четырьмя годами ранее. Она не изменилась, и что-то проснулось во мне снова. Что-то такое, что заставило на обратном пути придумать мотив, который звучал в ушах всю дорогу, когда меня трясло у отца в машине. Был он то джазово-детский, то навязчиво-романтический. Всю дорогу я твердил его про себя, чтобы не забыть, а потом, когда приехал, все-таки успел его подобрать на гитаре и записать на магнитофон. Когда прослушивал, мотив казался нарочито попсовым, но все равно искренним.

Я лежу в самом углу большой комнаты, из магнитофона звучит инструментальная музыка, комната при лунном свете загадочна. В дальнем углу свалены в кучу разные старые вещи – все никак не закончится процесс обустройства дома, а вещей по русской традиции все прибывает и прибывает. И получается так, что сейчас за старым столиком или нагромождением сумок спокойно можно спрятаться. Да и сами они в темноте дают такие очертания, что в силах разбудить любую фантазию, и не только мою, почти ежедневно купающуюся во впечатлениях от фильмов и книг.

Так удивительно музыка задевает наши чувства и рисует оптимистические картины… Что у нас с Аленой еще будет какое-то будущее, что я какими-то путями прославлюсь, и она меня увидит таким и опять, что ли, все вернется? Будем ходить по вечерам, и я снова буду относиться к ней немного свысока, хотя, и правда, к ней что-то чувствую. Странно, когда мы общались, я вроде не очень о ней думал, а потом, как расстались, все время думаю уже который год, и все под музыку. Вот здорово, что даже под грустную музыку доброе воспоминание получается, с надеждой на хорошее… Как в фильмах, выплывают на меня ее большие черные глаза и стоят в какой-то дымке, а потом исчезают. Она красива. Наверное, поэтому я ее никак не могу забыть. Мы должны были пожениться, только мой отец был против, и за это я его возненавидел.

Мне нравится подходить к окну на втором этаже. Вот что значит дом высокий – не такой, конечно, как у нуворишей, и не каменный, но видно все равно всю округу. Виден заброшенный пруд, а ведь он так неблизко, видно дома, все больше каменные, к некоторым приделаны фонарики, лес черный-пречерный сплошным полотном стоит, подходит к нему название «дубрава». И ведь кто-то может сейчас гулять по этим большим территориям… Можно, как и днем, пойти в лес, теми же тропинками… От одного, что только представишь, что такое возможно, уже как будто смотришь фильм ужасов и испытываешь что-то сладостное.

В поселке после наступления темноты не слышно звуков и признаков жизни, звуки раздаются только со стороны дома в конце деревни. Да, это самая большая постройка в округе. Даже находясь от нашего дома довольно далеко, почти у дальнего пруда, где я никогда не был, ее хорошо видно. Видны большие окна, и почему-то впечатление, что днем в доме никто не живет. Видны большие остекленные террасы, сделанные под старинный стиль балконы, высокие каменные лестницы и даже статуи в саду, их несколько штук. Это мраморные фигуры женщин и мужчин в каких-то странных одеждах, по-моему, мужчины в плащах, а дамы в платьях, похожих на старинные, интересно, где хозяева взяли эти статуи, неужели заказывали специально у скульпторов? Эти статуи довольно большие, и их тоже видно из окна. Ночью они серые, а в непогоду, когда по ним стучит дождь, они выглядят особенно торжественно. Когда вспыхивает молния, и я вижу их светящимися от струящейся по ним воды, мне сразу вспоминается зловещий каменный гость, пришедший выполнить свою миссию. По крайней мере, с таким намерением видятся мне они перед крыльцом того дома.

Я не помню, чтобы видел там людей днем, но только наступает ночь, как из дома на окраине начинает звучать музыка. Вся деревня спит, в редких окнах огонь, а в этом большом доме начинаются гуляния. Фейерверки, масса света, людские голоса, смех, музыка из дали разносится по округе.

Из окна вижу фигурки людей, начинает работать фонтан, как будто цветной водой поливает он, и я как будто ощущаю брызги его у себя на лице. Зажигаются разными цветами лампочки вокруг большого, расположенного на участке бассейна, и вода в нем переливается разными цветами, и такое впечатление, будто от нее идет пар.

Я не знаю, сколько времени длится празднество, я всегда успеваю заснуть часам к двум ночи, после того как глаза уже сами закрываются на последней странице какого-нибудь готического романа или сборника рассказов, а шум за окном не утихает. Как здорово у себя наверху читать Одоевского или Бесстужева-Марлинского и вообще романтическую прозу XIX века, кажется, эти места, сама дача созданы для подобного, и меня даже не сильно отвлекает только что описанный мною шум.

Такие впечатления от перечитывания «Лафертовской маковницы»! Отчетливо вижу старую страшную женщину, ее черного кота, глубоко проникаюсь жутковатой атмосферой, ночной, туманной, зимне-уютной. Когда произношу вслух название рассказа, то в голове рисуется картина ночи и огоньков.

На первом этаже мои родители рано выключают телевизор, и дом погружается в сон. В тишине отчетливо слышно тиканье часов, и только я наверху еще бодрствую и, помимо книг, интересуюсь тем, что же происходит на окраинном участке.

Даже не могу точно вспомнить момент, когда пересилил страх, когда его уложило на лопатки мое любопытство. Так было интересно хоть глазком взглянуть, что же там творится, хотелось самому, притаившись в темноте, будучи неотличимым от нее, поучаствовать в чужой жизни. Может, повышенное любопытство свойственно моему возрасту, а может, все потому, что здесь у меня нет друзей, я ни с кем не общаюсь, но подсознательно испытываю желание поучаствовать в общем веселье. Я, конечно, понимаю, что тот праздник не для меня и на нем совсем незнакомые люди, но так хочется только одним глазком…

Каково сейчас пройти по этим улицам! Никого не разбудив, я спускаюсь по лестнице со второго этажа, надеваю ботинки. Отец похрапывает за тонкой стенкой. Я смотрю на родительские комнаты и мысленно говорю родителям, что ненадолго, скоро вернусь, а у самого на душе неприятно, ведь мама бы испугалась, узнав, что я куда-то собираюсь в ночь. Но не волнуйся, мама, я скоро приду. Я только взгляну одним глазком, чего они так часто и шумно гуляют. Открываю пять замков нашей двери и выхожу к особому ночному воздуху, в совершенно иной мир.

Подмосковной ночи в конце второго тысячелетия хочется петь такие же дифирамбы, как Гоголь давным-давно спел малороссийской. Небо такое, что в него хочется смотреть, не отрываясь… Нет облаков, это очень контрастно смотрится с кромешной чернотой, такое впечатление, что это отдельный мир, не имеющий с нашим ничего общего. Закружит тебя, заберет в свою бездонность, откуда нет возврата.

Спускаюсь по ступеням в мокрую траву. Ночью всегда холоднее, чем днем, и трава принимает непонятное промежуточное состояние – то ли холодное, то ли мокрое, но одинаково неприятно, когда все это прикасается к твоим ногам.

Праздник на краю деревни совсем не распространяется на другие дома. Можно сказать, он не рассеянный, его нет, он не чувствуется в воздухе и от него темнота не стала менее недружелюбной. Подхожу к калитке и, с трудом нащупав ключом скважину замка, открываю его. Снята внутренняя преграда, теперь ничто не разделяет меня с окружающим миром, но и не охраняет от него. Это новое чувство. Никогда не был я на нашей улице один в такой час.

На востоке небо освещено подобием зарева, оно дает странное сочетание томящихся друг в друге цветов и располагается аккурат за домом на окраине.

Длинная дорога направо ведет к нужному мне объекту, но ведет не напрямую, а надо потом еще идти по полю – ведь я не хочу подходить с главного входа, намного интереснее приблизиться незамеченным с темной стороны, чтобы видеть, что происходит, но никто при этом не увидит меня.

Иду мимо больших соседских построек, которые в данный момент напоминают скорее большие однотонные амбары с копнами сена внутри, с вилами и прочими инструментами, с двусмысленными, будящими ассоциации предметами, это точно не места проживания людей, которых я так или иначе знаю.

Следующий в ряду дом Валентины Михайловны Кожевиной. Это добрая старушка, каждое утро, улыбаясь, отвечает на мое «здрасьте», общается с моей мамой, обсуждает с ней книги, фильмы, даже что-то из политики, в которой, говорят, не разбирается. На ней всегда такая смешная панамка. Дай Бог, чтобы всегда старость выглядела так по-доброму. Иногда она приносит нам варенье, я его ем, когда смотрю вечером телевизор, качаюсь в плетеном кресле-качалке и уплетаю его прямо из банки, пока мама не видит.

Каждые выходные к Валентине Михайловне приезжают на машине дочка с мужем и привозят маленькую собачку, которая умело делает подкопы под наш забор и калитку.

На небе полная луна. Не скажу, что мне страшно. Ставлю ноги не слишком быстро и совсем неуверенно: слишком велика вероятность нахождения на дороге ям и буераков. Это соседняя дорога, с которой подъезжают все нувориши, гладкая и обустроенная, а наша не асфальтирована, даже не покрыта чем-нибудь вроде щебня (не знаю, почему мы такие бесхозяйственные, но это факт). Еще по краям дороги, почти у самых заборов – небольшие, как я окрестил их, «рвы». Они, на мой взгляд, придают дороге шаткость и размытость. Эта дорога такая, потому что она вторая, ей никто не пользуется, но мне она, разумеется, намного интересней, чем вылизанная и неживая первая.

Шум и песни приближаются. Почему-то хочется оборачиваться назад, но в голову приходит страшный рассказ про «заколдованный рубль», где главному герою во время его сделки с нечистым надо было выходить ночью на перекресток дорог и не оглядываться. Интересно, почему хочется оглянуться, когда внутренне запрещаешь себе это делать?

Через три дома дом Вячеслава Сергеевича Спицына, какого-то важного чиновника. Отец часто говорит о том, что он себе чего-то там незаконно отгрохал. Но я не вслушиваюсь в эти его слова. Роста Вячеслав Сергеевич небольшого, с выступающим животом, всегда с каким-то непонятно чему ухмыляющимся выражением лица.

Травы, травы, как поэтично и беззвучно они расступаются, не сопротивляясь… Когда проходишь по ним, они замыкаются за твоей спиной. Но если попытаешься пойти через них обратно, они запутают, встанут на защиту своей колдовской сути, потащат на невидимое дно…

Шум и гам – это, пожалуй, цыганская музыка… Я подошел и позвонил в звонок окруженного высоким кирпичным забором дома. Музыка и пляски не стихали – создавалось впечатление, что по полу стучат сотни невидимых ног. Виртуозно играла скрипка, звучал цыганский хор. Дверь открыл цыган (я увлекался творчеством цыганских коллективов, много наблюдал за этой нацией, и мне казалось, что могу отличить цыганскую внешность от, например, армянской).

– Здравствуйте. Я ваш сосед. Понимаете, – начал я, – у вас тут всегда шумно, я не могу заснуть. Вот зашел посмотреть, что за праздник. Нет, не подумайте, я люблю музыку. Мне очень нравятся цыгане, но когда так часто и без перерывов…

– Заходи, Алеша, – сказал неожиданно цыган. – Но проходи, дорогой друг, чувствуй себя как дома. Это дом баро, и мы рады дорогому гостю.

Я зашел на шикарный участок, принадлежащий баро. В голове моей тут же начала кружиться мысль, что такое богатство может быть только от торговли наркотиками. Я шел с опаской, но мне было интересно, что же тут такое, в недалеком соседстве с моим домом. Вот бассейн, фонтан с разноцветными брызгами, статуи… На освещенной веранде много гостей, я тут же приметил одну красавицу цыганку с золотыми серьгами в ушах и длинными вьющимися волосами. Она показалась мне похожей на Алену, но я не успел ее толком рассмотреть – она куда-то быстро исчезла.

– Это Тина, дочь баро, – сказал открывший мне дверь цыган, представившийся Сашей. – Скажи, Алеша…

Я так и не понимал, когда успел назвать цыгану свое имя. Или он узнал его сам?