Из жизни Димы Карандеева

И вдруг в мозгу моем отчетливо возникло словосочетание: «На мансарде повесилась ведьма». Эта неожиданная сумасшедшая фраза стала стучаться в мое сознание.

Теперь я знал: мне надо ехать на дачу и забраться на мансарду, ведь там повесилась моя безумная соседка.

Я взял на работе небольшой отпуск и на десять дней уехал на дачу, чтобы пожить там полным отшельником.

Я походил по пустому дому, залез даже на второй этаж, а потом спустился вниз. Тем временем начало темнеть.

И вот я опять услышал шум, это было уже под ночь. Я забрался на мансарду и увидел болтающееся на веревке человеческое тело в балахоне. С превеликим трудом я снял его – то ли порвал, то ли разрезал веревку, на которой висел повешенный или повешенная. И я увидел бледное лицо соседки. Даже в свете фонарика угадывалось, что оно какого-то бело-фиолетового цвета и с высунутым языком…

Завернув труп в мешковину, я спустил его на первый этаж и свалил в угол комнаты, что рядом с кухней.

Мне казалось, что соседка вот-вот поднимется, оживет, но тело в мешковине лежало неподвижно. Я подумал, что надо похоронить его, и потащил вниз по ступенькам крыльца, и лопатой, взятой из гаража, стал копать яму на дальнем конце участка. То, что не следует хоронить труп ведьмы на участке, мне даже не пришло в голову…

Я копал и почему-то не удивлялся тому, что в цыганском доме на окраине деревни сегодня нет шума и песен.

Я вырыл довольно глубокую яму и спихнул в нее тело соседки. Перед тем, как бросить первую горсть земли, еще раз посмотрел на труп, со страшного лица которого сползла мешковина… Передо мной было лицо Вечной матери.

Я закрыл дверь на засов и рухнул на кровать. На удивление мгновенно заснул.

Утро было сумрачное, я вышел к умывальнику чистить зубы, поглядел на округу. Рядом с забором медленно шла Валентина Михайловна Кожевина. Я специально сделал несколько шагов к забору, чтобы поздороваться с ней.

– Здравствуйте, как Вы поживаете? – спросил я ее. – А не знаете, чего табора у нас давненько не слыхать? Не пируют уже, не съехали ли? А где барон их цыганский?

Валентина Михайловна удивленно посмотрела на меня.

– Какой еще табор? Никакого табора у нас не было и цыганского барона не водилось.

Меня тянуло рассказать Валентине Михайловне про то, как я обидел старую цыганку молитвой, но я вовремя остановился.

Мне было страшно ночевать на одном участке с закопанной ведьмой, и в тот же день я уехал в Москву.

В Москве меня ждал сюрприз – обнаружил на мобильнике смс от Алены: «Я была не права. Я раскаиваюсь. Прости меня».

Мы встретились, целовались, она была ласковее прежнего.

– Я все осознала, – говорила она. – Я – предатель. Конечно, я просто многого не понимала… Жизнь сложная, и жизнь несправедлива!

Мы опять обнялись, и я не хотел выпускать ее из объятий. «Да, – думал я, – главное в жизни – это умение прощать, этому так сложно научиться. Сложнее всего на свете! Но я, слава Богу, знаю этот секрет!

И ночью, когда у нас случилось с ней…, я чувствовал под собой ее горячее тело, я целовал его… Какое-то непонятное, неосознанное желание заставило меня потянуться к фонарику, что лежал тут же на столике. Не прекращая обнимать Алену, я дотянулся до него и, включив, направил на Алену луч света… С подушки на меня смотрело улыбающееся застывшее лицо Вечной матери.

    2017

История одного литератора

Алексея Шарова влекли ее длинные ноги и участие в престижном конкурсе моделей, а Татьяну, наверное, прельщало, что он вроде как молодой писатель, который напишет бестселлер, и она засверкает в главной героине. Он был всего лишь студент литвуза, а Татьяна уже давно была примой наяву, воплощением современной русской красавицы, это просто рвалось из ее зауженных глаз и манерности. Даже друг Алексея, амбициозный С., отметил, что Татьяна чересчур вздыхает и томится по себе. Детство за границей, модельные конкурсы, двухгодичный роман с королем книжного бизнеса Сергеем Вайнштейном… Она так часто потом рассказывала Алексею о его любви и подарках, о доме, купленном специально для их встреч, в котором он два года навещал ее. Двухэтажный розовый, со стенами в ровной сетке кирпичей, куда он делся теперь? Наверное, так и стоит на своем шоссе.

На каком-то из их первых свиданий Татьяна отдалась Алексею своей студийной фотографией. Она не очень ему понравилась, потому что на ней на одной из длинных Татьяниных ног был едва заметный блеклый синяк. Но Алексей все равно гордился фотографией и всем показывал, а в какой-то компании обиделся – одна малознакомка, сжав лицо, сказала: «я так бы не села».

«Надо же! – чуть не возмутился он вслух. – Какого все о себе мнения!»

Алексей переживал, что Татьяна назначала встречи в центральных дорогих кафе и к тому времени, когда он появлялся, сразу становился должен немалые суммы за ее коктейли. Для него это были богатства Креза.

Но смешным оказалось то, что Татьяна стеснялась его, и это на первых порах заставляло его гордиться собой. В ее большой квартире в Кунцево, она даже закраснелась, когда он, по-киношному глядя на нее, впервые полноценно дотронулся до ее груди; лицо Татьяны стало особенно детским. Потом из лежачей позы, она вдруг села, подтянув к носу длинные свои коленки, и обхватила их руками.

– Я боюсь тебя, – сказала она, а Алексей раздражился на нее, а может, изобразил, что раздражился, и почему-то тут же вспомнил ее богачей, и его немыслимая фантазия нарисовала подробно, как она подпускает к себе толстого лысого мужчину.

Татьяниным любимым занятием было примерять новые платья, а Алексею нравилось следить за ней. С каждым новым платьем она меняла походку, делала ее манернее и этим выводила его из себя. И чем больше он раздражался, тем высокомернее делался в общении с Татьяной, а она, как видно, того и ждала.

– Какой ты жестокий! – говорила она, и ему делалось приятно.

Почти ежедневно Татьяна бывала в различных салонах красоты, где ей постоянно устраивали какие-то процедуры, что-то там отдирали, и она ругалась с девушками, которые делали это не ловко.

– Ой, обожгли голень!

Она выходила Алексею навстречу, на секунду улыбалась, а потом начинала жаловаться на обслуживание, кричать что-то про воск и обзывать девушек дурами.

– Видишь? Пожалей меня! – жаловалась она, показывая красным ногтем в ровную, такую интересную Алексею, икру. Бесстрастное лицо Алексея, казалось, уже было ответом на ее причитания. Тогда он еще боролся со своими эмоциями, потому что это было начало.

– Не грусти, – говорил он ей, два раза гладил по лопатке и нагло ухмылялся ее недовольному взгляду.

– Ты просто монстр! – завывала она, наслаждаясь своими жалобами и позволяя ему, тоже радуясь, обманывать себя. Нет, тогда еще на первых порах он часто фальшивил ей в ответ и удивлялся, как же его обман остается незаметным. Он задумывался: «Что, они там уже так привыкли к фальши, что ничего не видят? Столько раз уже друг друга обманули, что теперь совсем слепые? Ведь, если Бог хочет наказать, то…» А поначалу часто звучали лживые Алексеевы комплименты, и Татьяна не могла нарадоваться, с натянутой мимикой Алексей чмокал и приобнимал ее, а она от этого расцветала на глазах.

Один раз он пригласил Татьяну за город на дачу к своему другу. Это была дача, рядом с которой Алексей Шаров провел детство, где только начал, невольно повинуясь генам, вдыхать мир в творческом направлении.

– Фу, электричка, – сказала Таня. Она оделась как можно проще, как просил Алексей. На ней была смешная зимняя панамка и красная модная куртка. А Алексею стало стыдно, что он ездит в электричке.

– Может, на такси? – спросила Таня.

– Туда очень далеко, – ответил Алексей, и ему сделалось стыдно, что у него нет денег на такси до дачи. Ему всегда становилось так плохо, когда он остро ощущал нехватку денег, что уже пару месяцев, как у него начал болеть из-за этого живот. Стало в нем урчать, когда он чувствовал, что от жизни к его годам можно было добиться намного больше. «Как? А рви и выгрызай! Если ты чего-то в жизни не добился, значит, мало этого хотел». И он обещал себе, что когда-нибудь у него будет много денег, чтобы все время передвигаться только на такси, потому что теперь у него всегда будут только такие женщины как Татьяна.

В электричке ему казалось, что на них все оборачиваются. Таня мило выглядела в своей панамке – наверное, так модно за границей и ему нравилось наклоняться к ней и чмокать во вкусную юную щеку. Сцена «Девушка из высшего общества в русском народном вагоне» казалась ему очень контрастной, и он был даже готов вспомнить художественные порывы детства и зарисовать ее.

Иногда Татьяна морщилась, глядя в окно, иногда называла кого-то дураками и опять морщилась, а потом, когда поезд остановился и стоял пять-семь минут, она встревожено оглядывалась, а потом приблизила к Шарову личико и сказала: «Пожалуйста, Леша, сходи и дай машинисту долларов сто, чтобы он поехал».

Алексей посмотрел на Татьяну, а когда понял, что это сказано серьезно, захохотал и хихикал еще долго, пока уже двинувшийся состав не заглушил его смешков.

И там, на чужой даче, они целовались в темноте на совсем простых, еще советских простынях. И он опять, как будто в первый раз, ощущал какую-то тайну и не верил в свое наслаждение; представлялось ему в этом что-то фантастическое, хотя уже происходило в его жизни много такого, во что можно было не верить. Но все случавшееся с ним всегда оказывалось созвучным его внутреннему чувству собственной уникальности и избранности.

И Таня отстранялась и что-то слезливо говорила, а он был уже так близко к ней – через пять минут слов в темноте, перешел со своей кровати на ее.

– Я не могу сейчас, не могу, я еще не готова, – зашептала Таня так просительно, что он даже не стал пытаться убедить ее, а просто, доцеловав, молча перешел обратно к себе в постель, уже чем-то сильно довольный.

– Фу, какой ужасный дом, – сказала Таня утром. – Какое тут все грязное и старое.

А Алексею дом нравился именно тем, что ничего не изменилось в нем с того времени, когда он маленьким жил с бабушкой на соседнем участке.

Тогда ему было стыдно говорить местным ребятам, что это не их дача, а что ее сняли на лето, и он старался либо молчать, либо выдумывать что-то. И как же один раз он был рад, когда соседский мальчик сказал: «А-а, это, кажется, дача ваших родственников? Ваша хозяйка что-то говорила в правлении…»