Упыриха

Колька Максимчук стоял на пороге, меряя Пашку равнодушным взглядом и стряхивая крошки со здоровенного живота.

– Чего тебе?

– Слово дай, что никому не скажешь!

Колька презрительно скривил губы.

– Это уж как получится.

– Ладно. Но если проболтаешься, хана тебе!

Пашка поднялся на крыльцо, глядя в рыбьи глаза Максимчука.

– У тебя пистолет остался?

– Чего, чего? Какой еще пистолет? Нету ничего и не было!

Пашка с досадой выругался.

– А тебе зачем, сберкассу собрался грабить?

– Нет! На охоту хочу сходить!

Пашка помнил, что, кроме пистолета у Кольки были еще полезные вещи.

– А что-нибудь из такого есть?

– Коля, с кем ты говоришь? – раздался из дома раздраженный бабий голос.

– Да так, мам, знакомый!

Колька наклонился и перешел на шепот:

– Есть кое-что. Но стоит денег.

– Что?

– Лимонка.

Н-да… граната меньше всего годилась для схватки с летучей тварью. Пашке захотелось послать этого толстого барыгу к чертовой бабушке.

– Мне граната на охоте не нужна!

– Тише! А рыбу глушить?

– Ладно, сколько?

– Сто двадцать!

Пашка смутился. Таких денег он отродясь в руках не держал.

– А крест железный немецкий хочешь?

– Не-а… – Колька неуверенно помотал головой. – Щас такое добро никому не интересно.

– Пятьдесят рублей и крест в придачу!

– Шестьдесят!

– Идет.

– Только учти: если облажаешься, на меня не ссылайся. Я отопрусь, ты ничего не докажешь.

Все, кто видел Пашку с того дня признавали, что он сильно изменился. Только непонятно, в какую сторону. С одной стороны, начал подрабатывать везде, где только можно: колол соседям дрова, полол грядки, чинил, красил. С другой – сделался молчаливым, скрытным и диковатым. Перестал выходить с хутора, не гулял в темноте и все что-то мастерил, закрывшись в сарае.

А мастерил Паша поджигу. Из деревяшки выточил ложе, к которому примотал проволокой медную трубку, заплющенную с одного конца. Из винтовочного патрона наковырял пороху, сделал фитиль. Внутрь засыпал рыболовные грузильца и заткнул дуло куском «Правды» позапрошлого года.

Пашка сомневался, что сумеет выстрелить из такого «пистолета» в нужный момент. И еще больше сомневался, что попадет. Следовало бы его испытать, но уж слишком жаль было пороху.

Затем Пашка стянул со стола большой нож и долго думал, куда его спрятать, зная, что бабушка рыщет повсюду. Додумался до того, что замотал свой арсенал тряпкой и положил в вещевой мешок, который завязал на четыре узла.

Конечно, Паша поступал неправильно, что никому не рассказал об увиденном. Он часто раздумывал, под каким предлогом можно привести к старой церкви милицию. Сказать, что там с войны остался склад боеприпасов? Или что там у бандитов логово? Вот только, что он им ответит, если в подвале никого не окажется? (Пашка помнил обещание Лешего освободить упыриху на следующий день). Еще одна промашка, и можно будет собирать вещи и уходить куда глаза глядят: на хуторе за ним навсегда застолбится слава придурка и брехуна.

Паша решил ждать.

Пастушок

Бойся – не бойся, а если бабушка просит на рынок, тут уж никуда не денешься. Паша вышел с хутора на дорогу под еле накрапывающим слепым дождем.

Странная штука: дождь и солнце одновременно – как будто во сне идешь. Воздух был сырой и душный, как в парной. С луга пахло горькой полынью. Разморило. Хоть сворачивай с дороги, ложись на траву и засыпай.

«А с неба возьмет, да и рухнет на тебя коршуном клыкастая сволочь!»

– Дай огоньку! – раздался справа бас.

Это был Ваня-пастушок, чье стадо паслось в десятке метров.

– Что? – спросил Пашка.

– Курить!

– Нету! – Пашка похлопал себя по карманам. – Да и незачем тебе. Лучше вон на дудочке играй!

Он пошел дальше. Ваня не отставал.

– Че смурной-то?

– Я не смурной.