Все дороги ведут на Голгофу

– Как понять, что служишь богу? – спросила она после паузы, явно не столько Джоан, сколько себя. – Это так трудно.

– Почувствовать, – объяснила Джоан.

– Да, но разве они все этого не чувствовали? – задумалась Мэдж. Она как будто по-прежнему спорила скорее с собой, нежели с Джоан. – Ницше. Я читала его. Создаётся общество Ницше, чтобы читать о нём лекции… распространять его здесь. Элеонор занята этим по горло. Мне это представляется ужасающим. Каждая фибра моей души восстаёт против него. Однако они все совершенно убеждены в том, что он – грядущий пророк. Должно быть, он уверовал в то, что служит богу. Если бы я была воином, то ощущала бы себя служащей богу, пытаясь его низвергнуть. Как мне понять, кто из нас прав? Торквемада… Калвин, – продолжала она, не давая Джоан возможности ответить. – Теперь их заблуждения очевидны. Но в то время миллионы людей верили им… чувствовали, что через них вещает божественный голос. Жанна Д’Арк! Представьте себе смерть за то, чтобы водрузить такую штукенцию на трон. Это было бы смешно, если б не было так грустно. Вы можете сказать, что она прогнала англичан… спасла Францию. Но ради чего? Варфоломеевские ночи. Опустошение Пфальца Людовиком XIV. Ужасы французской революции, закончившейся Наполеоном и теми мучениями и маразмами, которые он оставил в наследие Европе. История справилась бы гораздо лучше самостоятельно, если бы бедное дитя оставило её в покое и занималось своими овечками.

– А не приведёт ли подобный ход мыслей к тому, что никто вообще ничего не будет делать? – возразила Джоан.

– Полагаю, это будет означать застой, – согласилась Мэдж. – И всё же я не знаю. Разве нет сил, которые движутся в правом направлении и взывают к нам о помощи не насилием, что только мешает… тормозит их, но тихой расчисткой пути для них? Вы понимаете, что я имею в виду. Эразм всегда говорил, что Лютер мешал реформации тем, что возбуждал любовь и ненависть. – Она неожиданно умолкла. В её глазах стояли слёзы. – О, если бы только бог мог сказать, чего хочет от нас! – почти воскликнула она. – Воззвал к нам трубными звуками, которые разлетелись бы по всему миру, призывая нас занять ту или иную сторону. Почему он не умеет разговаривать?

– Умеет, – ответила Джоан. – Я слышу его голос. Есть вещи, которые я должна сделать. Заблуждения, с которыми должна бороться. Правота, которую я никогда не должна оставлять, пока она ни восторжествует. – Губы её были приоткрыты, грудь вздымалась. – Он взывает ко мне. Он вверил мне свой меч.

Мэдж некоторое время молча взирала на неё.

– Какая вы уверенная, – сказала она. – И как я вам завидую!

Они поговорили на бытовые темы. Джоан обустроилась в меблированных комнатах на тихой улочке симпатичных домиков георгианской эпохи сразу за аббатством. Член парламента с женой занимали нижние этажи. Домовладелец – ушедший на покой дворецкий – и его супруга, ограничивались подвальным и чердачным помещениями. На оставшимся этаже квартировал застенчивый юноша – поэт, как предполагала домовладелица, хотя и не была уверена. Как бы то ни было, он носил длинные волосы, жил с трубкой во рту и до утра не тушил лампу. Джоан до сих пор не поинтересовалась его именем. Она дала себе слово наверстать упущенное.

Они обсудили бюджетные возможности. Джоан подсчитала, что протянет на две сотни в год, откладывая пятьдесят на платья. Мэдж сомневалась, будет ли этого достаточно. Джоан настаивала, что у неё «стандартный размер», и она сможет подбирать «модели» на распродаже. Однако Мэдж, сравнивая её с собой, была уверенна в том, что она слишком дородная.

– Вы обнаружите, что одеваться дорого, – сказала она. – Дешёвые вещи будут сидеть на вас плохо. А было бы полнейшей глупостью, даже с деловой точки зрения, не воспользоваться всеми вашими преимуществами.

– Мужчины охотнее восторгаются хорошо одетой женщиной, чем даже красавицей. – Таковым было мнение Мэдж. – Если вы войдёте в кабинет неряшливой, вас растопчут. Заверьте их в том, что цена, которую они вам предлагают, не позволит вам неделю ходить в перчатках, и им станет стыдно за себя. Нет ничего недостойного в том, чтобы издеваться над бедняками, но если вы не симпатизируете богачам, на вас клеймо среднего класса. – Она рассмеялась.

Джоан забезпокоилась.

– Я сказала папе, что попрошу у него только две сотни в год, – объяснила она. – Он поднимет меня на смех за то, что я не знаю, чего хочу.

– Я бы ему в этом не мешала, – посоветовала Мэдж. Она снова стала задумчивой. – Мы, капризные девушки, с нашими нововведениями и независимостью, полагаю, и без того достаточно задеваем старую гвардию.

Зазвонил колокольчик, и Мэдж сама открыла дверь. За ней оказалась Флосси. Джоан не виделась с ней со времён Джиртона и была удивлена её молодёжным «обмундированием». Не дожидаясь встречных выпадов, Флосси первой встала на свою защиту.

– Та революция, которую дожидается мир, – пояснила она, – обеспечит каждого мужчину и каждую женщину доходом в полторы сотни в год. Тогда мы сможем позволить себе быть благородными и возвышенными. А пока девять десятых всего того недостойного, что мы делаем, проистекает от нашей необходимости зарабатывать на жизнь. Полторы сотни в год уберегут нас от дурного.

– А не останется ли для нас тогда соблазнов в виде брильянтового ошейника и легкового автомобиля? – поинтересовалась Мэдж.

– Только для по-настоящему порочных, – отпарировала Флосси. – Это будет нас классифицировать. Тогда мы сумеем видеть разницу между баранами и козлами. Сегодня мы в одной куче: безбожники, которые грешат напропалую из одной лишь жадности и ненасытности, и праведники, вынужденные продавать своё право первородства с его добрыми порывами за порцию мяса с картошкой.

– Ага, социалистка, – заметила Мэдж, занимавшаяся чаем.

Флосси эта мысль явно потрясла.

– Боже мой! – воскликнула она. – Как я до этого не додумалась! С красным флагом и распущенными волосами я оказалась бы во всех иллюстрированных изданиях. Цена на меня взлетела бы безгранично. И я смогла бы покончить с этой моей дурацкой работой. Я больше не могу. Я становлюсь слишком известной. Уверена, что справлюсь. Кричать – это не так уж и сложно. – Она повернулась к Джоан. – Ты примешь социализм?

– Возможно, – ответила Джоан. – Только для того, чтобы его отшлёпать и снова усыпить. Я скорее исповедую соблазны… борьбу за существование. Я лишь хочу сделать жизнь более приятной, более заслуживающей этой борьбы, в которой лучшие поднимутся над остальными. Твоя «всеобщая гарантия»… это будет последним актом человеческой драмы, сигналом опускать занавес.

– Но разве все наши «измы» не ведут к одному и тому же концу? – задалась вопросом Мэдж.

Джоан собиралась ответить, когда служанка объявила «миссис Дентон» и тем отложила дискуссию.

Миссис Дентон оказалась низенькой, седой дамой. В молодости большие сильные черты наверняка придавали ей жёсткости, однако время и скорбь странным образом их смягчили, тогда как в уголках тонкого жёсткого рта таился намёк на юмор, что, вероятно, было внове. Джоан, ожидая, когда их познакомят, возвышалась над ней на голову, но, пожав протянутую ладошку и ощутив, как холодные голубые глаза осматривают её, почувствовала себя полным ничтожеством. Миссис Дентон будто прочитала её, после чего, по-прежнему не выпуская руки Джоан, повернулась с улыбкой к Мэдж.

– Так вот какова ваша новая участница, – сказала она. – Пришла исцелить грустный больной мир… поправить все старые, старые заблуждения.

Она потрепала Джоан по руке и заговорила серьёзно.

– Всё правильно, деточка. Таково призвание юности: подобрать знамя из слабеющих рук и нести его чуть дальше. – Ладошка в перчатке накрыла руку Джоан и так надавила, что девушка вздрогнула. – Вы не должны отчаиваться, – продолжала она, – поскольку в конце вам покажется, что вы не справились. Побед добиваются павшие.

Миссис Дентон резко отпустила руку.

– Приходите повидаться со мной завтра ко мне в контору, – сказала она. – Мы придумаем что-нибудь, что послужит нам обеим.

Мэдж метнула на Джоан взгляд. Она считала положение Джоан уже решённым. Миссис Дентон была старейшиной журналисток. Она редактировала ежемесячное обозрение и была ведущим автором одного из наиболее важных еженедельников, а, кроме того, контролирующей душой различных общественных движений. Всем, кого она «принимала», была гарантирована постоянная работа. Гонорары могли и не соперничать с расценками, предлагавшимися за более популярный журнализм, однако они позволяли обосноваться и давали Джоан возможность влияния, что составляло её основную цель.

Джоан выразила благодарность. Её хотелось бы побеседовать с этой строгой старушкой подольше, но ей помешало появление двух новых гостий. Первой оказалась мисс Лейвери, статная, громкоголосая молодая женщина. Она руководила изданием для санитарок, однако главным для неё был вопрос суфражисток, то есть женского голосования, который тогда стремительно перекочёвывал на передовицы. Она слышала выступления Джоан в Кембридже и стремилась заручиться её поддержкой, желая окружить себя группой молодых и симпатичных женщин, которые бы приняли бразды правления этим движением из рук «мымр», как она их называла. Сомневалась она лишь в том, окажется ли Джоан достаточно сговорчивой. Она намеревалась предложить ей хорошо оплачиваемую работу в разделе «Новости сестринского дела», ничего не говоря о своих истинных мотивах и полагая, что чувство признательности упростит ей задачу.

Второй была нескладная, расфуфыренная особа, которую мисс Лейвери представила как «миссис Филлипс, моя дорогая подруга, которая окажется всем нам полезной», вскользь добавив Мэдж: «Я не могла её не прихватить. Объясню в другой раз». Без извинений было явно не обойтись. Особа выглядела нелепо и неуместно. Она стояла, тяжело дыша и в лёгкой испарине. Она была низкорослой и толстой, с крашеными волосами. В юности, возможно, ямочки и хохотушки делали её хорошенькой. Джоан сочла, что, несмотря на цвет кожи, ей около сорока.

Джоан подумала, уж ни жена ли она того члена парламента, что занимал комнаты под ней на Коули-стрит. Его фамилия, по словам домовладелицы, была Филлипс. Она шепнула своё предположение на ушко Флосси.

– Вполне возможно, – ответила Флосси. – Как раз тот тип, на котором женятся. Буфетчица, подозреваю.

Остальные продолжали прибывать, пока в итоге ни собралось около дюжины женщин. Одна из них оказалась старой подругой Джоан, а ещё две учились с ней в Джиртоне. Мэдж подобрала тех, которые, как она знала, будут близки по духу, и все обещали помощь: те, что не могли её оказать, постараются предоставить рекомендации, хотя некоторые откровенно сомневались в том, что журналистика даст Джоан больше, нежели просто средства – не всегда слишком честные – к существованию.

– Я начинала с проповеди Евангелия и всего такого прочего, – растягивая слова, призналась некая мисс Симмондс из-под шляпки, которая, если бы она сама за неё платила, обошлась бы ей в пять гиней[19 - 1 гинея = 21 шиллинг]. – Теперь же моей главной целью в жизни является побуждение неразумных женщин тратить на наряды в два раза больше, чем могут себе позволить их мужья, хитростью заставляя их покупать всякое старьё, вокруг которого наш управляющий по рекламе велит мне поднимать ажиотаж.

– Они говорят о мнениях редакторов, – встряла пылкая маленькая особа, занимавшаяся тем, что бросала из окна крошки в стайку шумных воробьёв. – Половину газеты редактирует рекламодатель. Напиши что-нибудь, против чего трое из них возразят, и твой владелец скажет, чтобы ты сменила убеждения или ступала на все четыре стороны. Большинство из нас меняются.

Она захлопнула окно.

– Это вина синдикатов, – последовало мнение некой миссис Эллионт. Она вела колонку «Светские заметки» в каком-то еженедельнике лейбористов. – Когда изданием владел один человек, он хотел, чтобы оно отражало его взгляды. Компания же заботится лишь о прибылях. Ваша современная газета – всего лишь магазин. Её единственная цель – завлечь клиентов. Посмотрите на «Методистский вестник», принадлежащий тому же еврейскому синдикату, который руководит «Новостями скачек». Над ними по возможности корпят одни и те же сотрудники.

– Мы – стая наёмниц, – заверила присутствующих пылкая маленькая особа. – Наши перья покупает тот, кто предложит лучшую цену. Каких-нибудь два дня назад я получила письмо от Джоселина. Он был в числе первых сотрудников «Социалиста». Пишет, что перешёл ведущим автором в одно консервативное издание на зарплату, в два раза выше прежней. Думал, я его с этим поздравлю.

– Рано или поздно кто-нибудь откроет Общества Реформации Прессы, – предположила Флосси. – Интересно, как это воспримут газеты?

– Так же, как Рим воспринял Савонаролу, – предположила Мэдж.

Миссис Дентон встала.

– Они во многом правы, – сказала она Джоан. – Однако не весь храм был отдан лавочникам. Вы должны поставить свой стульчик и проповедовать в каком-нибудь тихом уголке, где идущий мимо помедлит и послушает.

Её уход послужил сигналом к роспуску посиделок. Очень скоро Джоан и Мэдж обнаружили себя в компании одной только Флосси.

– С какого перепуга Хелен привела с собой эту бедную старую деревянную куклу? – задалась вопросом Флосси. – Она за всё время рта не открыла. Она вам не сказала?

– Нет, – ответила Мэдж, – однако думаю, что могу догадаться. Она надеется… хотя, возможно, «боится» будет более правильно… что её муж собирается присоединиться к кабинету, и пытается быть подстать, внезапно начав изучать политические и общественные вопросы. Она уже месяц присосалась пиявкой к Хелен Лейвери, которая водит её по встречам и собраниям. Полагаю, они заключили некую сделку. Убогое зрелище.

– Боже правый! Какая трагедия для мужа, – заметила Флосси.