Все дороги ведут на Голгофу

– А что собой представляет он? – спросила Джоан.

– Взглянуть особо не на что, если вы это имели в виду, – ответила Мэдж. – Начал шахтёром, кажется. Кончит, похоже, премьер-министром.

– На прошлой неделе слышала его в Альберт-Холле, – сказала Флосси. – Он просто потрясающий.

– В каком смысле? – заинтересовалась Джоан.

– Ну, знаешь, – пояснила Флосси, – как вулкан, заткнутый в паровой двигатель.

Они обсудили планы Джоан. Всё указывало на то, что обстоятельства складываются для неё удачно.

Глава 4

Однако в итоге двери перед ней распахнул Карлтон.

Миссис Дентон была полезна и могла бы оказаться таковой ещё больше, если бы Джоан поняла расклад. Миссис Дентон жила одна в старом доме на Говер-стрит, с высокой каменной залой, которая всегда вторила эхом звукам, не слышным никому, кроме неё. Сын её, как считалось, обосновался в одной из колоний. Никто не знал, что с ним сталось, а сама миссис Дентон никогда о нём не упоминала. Что до дочери, на которой она сосредоточила все свои оставшиеся надежды, то та умерла много лет назад. Тем, кто помнил девушку с нерешительным взглядом и тонкими рыжеватыми волосами, мысль о том, что Джоан на неё похожа, могла бы показаться комичной. Однако воспоминания миссис Дентон затерялись в мечтах, и для неё эта схожесть представлялась совершенно изумительной. Боги вернули ей её дитя, ставшее сильным, смелым и умным. Жизнь обретёт для неё новый смысл. Её труды не умрут вместе с ней.

Она полагала, будто сможет запрячь собственную мудрость энтузиазмом Джоан. Она будет предупреждать её о тех ошибках и ловушках, в которые попадала сама: поскольку тоже начинала с бунтарства. Юность подхватит то, что выронила старость. Возможно, пожилая дама вспомнила увядший, с загнутыми углами томик под названием «Излишки», много лет безмятежно простоявший на полке в её большой библиотеке, а, открыв его на букве «О», прочитала писанное её собственным точным и тонким каллиграфическим почерком следующее весьма мудрое рассуждение:

Опыт – это книга, которую все пишут, но никто не читает

К которому она обнаружила в качестве комплимента дополнение: «Опыт непереводим. Мы пишем его шифром наших мук, а ключ скрыт в наших воспоминаниях».

А, дойдя до «Ю», могла прочитать:

Юность приходит учить. Старости остаётся слушать.

За чем следовало:

Способность учиться – вот последний урок, который мы усваиваем.

Миссис Дентон давно прекратила практику записывать свои мысли. Опыт научил её тому, что слишком часто, обращаясь к ним за помощью, мы обнаруживаем, что они изменились. Однако в случае с Джоан воспоминание об этих сдвоенных «излишках», вероятно, уберегло её от разочарования. Джоан знала новую дорогу, избегавшую ловушек миссис Дентон. Ей стало надоедать, что её постоянно сдерживают.

Для «Сестринского дела» она написала серию сжатых биографий под названием «Леди лампы», начав с Элизабет Фрай. Они представляли собой рассказы о праведных женщинах, боровшихся за слабых и измученных, добиваясь справедливости даже для тех, кто не представлял интереса. Мисс Лейвери они порадовали. Однако когда Джоан предложила изобличить пренебрежение и даже жестокость, слишком часто чинимые в отношении беззащитных пациентов частных родильных домов, мисс Лейвери покачала головой.

– Я знаю, – сказала она. – Приходилось слышать жалобы. К сожалению, это одно из немногих предприятий, руководимых исключительно женщинами. И если мы особенно сейчас что-нибудь скажем, наши враги этим воспользуются, чтобы нанести вред делу.

Как-то давнишним летом, вспомнилось Джоан, она делила комнаты переполненного морского курорта с некой девушкой. Комнаты были поразительно грязными. Устав делать намёки, она в одно прекрасное утро сама их вымыла. Она взобралась на стул и начала протирать полки с вековой пылью. Дом был построен на скорую руку, так что в результате она обрушила всё себе на голову вместе с четвертью центнера штукатурки.

– Я так и думала, что вы набедокурите, – устало прокомментировала случившееся домовладелица.

Выглядело символично. Построенный на скорую руку мир. Исходя из лучших побуждений, в него нельзя было въехать, не причинив больше вреда, чем пользы, и обрушив то, чего обрушать никто не собирался.

Она хотела упразднить стальные капканы на кроликов. Она слышала, как плутишки кричат. Ей это представлялось безобидной реформой. Однако ей сказали, что по соседству, в Вулверхэмптоне, проживают достойные люди – причём в весьма большом количестве, – которые зарабатывают себе на жизнь тем, что производят стальные капканы. Если, заботясь исключительно о кроликах, ты запретишь стальные капканы на них, тем самым ты обречёшь этих достойных людей на медленную смерть от голода. Сам местный мэр написал ответ на её статью. Он обрисовал трогательную картину грустных результатов, которые могут последовать после столь плохо продуманной агитации: сотни седовласых мужей, слишком старых, чтоб выучиться новому ремеслу, будут ходить от двери к двери с протянутой рукой. Толпы мелких детишек, бледных и истощённых. Всхлипывающие женщины. Сам частенько проводил с ними погожий денёк. В конце концов, сочувствие к роду человеческому взяло верх.

Она хотела запретить потогонную систему. Она лазила по гнилым лестницам, видела изголодавшихся существ в их норах. Однако выяснялось, что если вмешаться в эту сложную конструкцию, основанную на потогонном труде, нарушится вся структура британской экспортной торговли одеждой. Не только эти несчастные существа утратят своё пусть и гнусное, но хоть какое-то существование, так ещё и тысячи других невинных жертв окажутся задетыми всеобщим крушением. Всё очень грустно, но половина буханки – а если совсем уж откровенно, то тонкий ломтик – лучше, чем полное отсутствие хлеба.

Она хотела, чтобы детям из школ-интернатов обследовали головы. Одну или две она обследовала собственноручно. Ей представлялось ошибочным вынуждать здоровых детей часами сидеть на расстоянии прыжка от больных. Она полагала, что лучше грязных сделать достойными компании чистых, чем опускать чистых до уровня грязных. Оказалось, что подобным образом разрушалась независимость бедняков. Оппозиционные реформаторы в письмах, блистающих парадоксами и изобилующих классическими аллюзиями, обличали её попытку навязать идеалы среднего класса слишком долго страдавшему пролетариату. Гораздо лучше несколько живых головок, нежели павшие духом люди, лишённые родительских прав.

Через мисс Лейвери она познакомилась с великим сэром Уильямом. Он владел группой популярных провинциальных газет и вселял большие надежды. Сэр Уильям часто задавался вопросом:

– Что я могу сделать для бога, который так много сделал для меня?

Звучало вполне справедливо.

Он пригласил её к себе в «местечко в Хэмпшире» потолковать о планах. «Местечко» оказалось состоящим из сорока спален и было окружено тремя сотнями акров парка. Бог явно постарался со своей стороны.

В укромном уголке парка сэр Уильям опустился на одно колено и галантно поцеловал ей руку. Суть действия заключалась в том, что если она сочтёт себя его «прекрасной дамой» и позволит ему честь и привилегию быть её «верным рыцарем», вдвоём они смогут совершить нечто по-настоящему полезное. Подняться с колена получилось сложнее, поскольку сэр Уильям был пожилым человеком, подверженным ревматизму, и Джоан пришлось прибегнуть к значительному количеству мускульных усилий, чтобы оказать ему содействие. В итоге событие, призванное носить символический характер, закончилось красными щеками и сбитым дыханием у обоих.

Он вернулся к этой теме как-то вечером в библиотеке, пока леди Уильям мирно спала в голубой гостиной. Но поскольку оказалось необходимым заверять уговор печатью рыцарского поцелуя, Джоан его не ратифицировала.

По дороге домой она отчитывала себя. Бедного старого джентльмена можно было бы легко удержать на месте. Мучение случайной безобидной ласки купило бы для неё власть и возможность. Не проявила ли она эгоизм? Не стоит ли ему написать… снова увидеться?

Она знала, что никогда на это не пойдёт. Это было вне её рассудка. Тот даже слушать её не станет. Он приказывал и запрещал, будто она была ребёнком, не имевшим права на собственную волю. Рассудок решительным образом сердился.

Были и другие. Были редакторы, которые откровенно заявляли ей, мол, дело газеты – писать то, что покупатели хотят читать, мол, публика, насколько они могут судить, сыта планами постройки Нового Иерусалима за её счёт. Другие редакторы оказывались готовы обсуждать любое количество реформ, настаивая лишь на том, чтобы те были новыми, оригинальными и обещали популярность.

А потом она встретила Грейсона.

Произошло это на ланче, устроенном миссис Дентон. Грейсон был холостяком и проживал с незамужней сестрой несколькими годами старше его. Он был редактором и совместным владельцем одного вечернего издания. Издание имело свои идеалы и в результате вызывало у широкой публики подозрения, однако, по причине искренности и смышлёности быстро набирало вес. Грейсон был застенчивым, замкнутым человеком с аристократической головой на сутулых плечах. Лицо у него было как у мечтателя, но линии рта выдавали бойца. Джоан чувствовала себя с ним непринуждённо, несмотря на ореол безстрастности, казавшейся частью его характера. Миссис Дентон свела их в пару и за ланчем один из них – Джоан не помнила, кто именно – затронул тему реинкарнации.

Грейсон был не в состоянии принять эту теорию в силу того факта, что в старости рассудок, подобно телу, претерпевает упадок.

– Допустим, к сорока… или, скажем, к пятидесяти годам, – аргументировал он, – я стану существом ярким и разумным. Если я тогда же и умру, превосходно. Я выберу подходящего новорожденного и двинусь дальше. Но предположим, что я протяну до восьмидесяти и умру ребячливым стариком с мозгами, ушедшими на посевные. Что мне делать тогда? Придётся начинать всё с начала: вероятно, с худшего, чем я был до того. Это нам едва ли поможет.

Джоан ему объяснила: старость можно сравнить с болезнью. Гений лежит на постели и бормочет детскую чепуху. Но с возвращением к жизни он восстанавливает свои силы, увеличивает их. Разум, душа не увядают. Старость разрушает линии связи.

– Но вы же наверняка в это не верите! – воскликнул он.

– А почему нет? – рассмеялась Джоан. – Всё возможно. Наличие руки превратило обезьян в людей. Мы подбирали, знаете ли, всякие штуки, разглядывали их и удивлялись, удивлялись, удивлялись, пока ни зародилась мысль, и мир ни стал видимым. К следующему великому открытию нас приведёт любопытство. Мы должны всё подбирать и думать, думать, думать, пока однажды ни появится знание, и мы ни увидим вселенную.

Джоан всегда избегала возбуждения, когда рассуждала об этом.

– Обожаю тебя возбуждать, – призналась ей как-то раз во времена студенчества Флосси. – Ты выглядишь такой возмутительно юной и так довольна собой, когда формулируешь закон!

Она не знала, что поддалась. Он сидел, откинувшись в кресле, и смотрел на неё. Тот усталый взгляд, который она заметила в его глазах, когда их знакомили в гостиной, исчез.

За кофе миссис Дентон поманила его к себе, а мисс Грейсон пересела и заняла его освободившееся место. До этого она сидела напротив них.

– Я так много о вас слышала, – сказала она. – Не могу отделаться от мысли, что вы бы как нельзя лучше подошли изданию моего брата. У него все ваши идеи. Есть у вас что-нибудь, что вы могли бы ему прислать?

Джоан задумалась.

– Ничего ошеломительного, – ответила она. – Я замыслила серию статей о старых церквях Лондона… касательно людей, которые были с ними связаны, и тех взглядов, которые они отстаивали. Только что закончила первую.

– Это наверняка то, что нужно, – сказала мисс Грейсон. Она была худой, увядшей женщиной с мягким, печальным голосом. – Она позволит ему судить о вашем стиле. Он к этому придирчив. Хотя уверена, ему понравится, – поспешно добавила она. – Адресуйте её мне, ладно? Я помогаю ему по мере сил.

В тот вечер Джоан добавила несколько финальных штрихов и доверила статью почте. Дня через два она получила записку с просьбой зайти в контору.