Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Линии Маннергейма. Письма и документы, тайны и открытия

Год написания книги
2017
<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
9 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
В письме сенатору Отто Доннеру[99 - Доннер Отто (1835–1909) – финский языковед и политик, основатель и председатель Финно-угорского общества, инициатор научно-исследовательских экспедиций в Сибирь и Монголию.] археологические и этнографические изыскания Маннергейма, напротив, занимают основное место. Создается впечатление, что он ничем другим и не занимается.

Г. Маннергейм – О. Доннеру

Кашгар, 1 июля

…Вернулся два дня тому назад в Кашгар, пробыв почти три месяца в южной чаcти Китайского Туркестана, и теперь намереваюсь через несколько дней отправиться в путь на север. Во время моей экспедиции верхом в области Хотана я заезжал в Йоткан и Тати, где когда-то были буддийские города и где жители производили – и до сих пор производят – раскопки в поисках золотого песка или малочисленных обломков золотых орнаментов. Особенно в первом из вышеназванных мест, где …находился в древности Хотан, этими раскопками занимаются в большом масштабе, как жители этой деревни и соседних с нею, так и предприимчивые хотанские капиталисты. Никаких руин не видно, как не обнаружено и никаких остатков строительного материала, который здесь истлел, в отличие от тех буддийских городов, которые покрыл песок Такла Макана и которые там не подвергались воздействию воды.

На обширном участке – на запад до села Кальче и на восток до Тазун-устанга – при раскопках найдено множество останков, указывающих на то, что область в очень далекие времена была густо заселена. На самой поверхности земли, и особенно вдоль берегов Ласку-устан, протекающего по этим местам, виднеется много человеческих костей и особенно обломков глиняной утвари.

В выемках грунта, которые я получил возможность осмотреть, на глубине 2–2? саженей от поверхности, толстый гумусовый[100 - Гумус – перегной.]слой. Из этого гумусового слоя и происходят все находки, в первую очередь, осколки стекла и глиняной посуды, человеческие кости, терракотовые украшения и изображения, старые монеты – большей частью китайские, но в их числе и другие, с выбитыми на них надписями, – стеклянные и каменные украшения, кусочки глиняного Будды и т. д.

В этих раскопках главная добыча – золото, остальные предметы считают побочным доходом и продают приезжим. Поиски ведутся в основном промыванием, для чего на участок, где копают, подводят воду. Покупается участок, несколько лет тщательно разрабатывается, после чего он переходит под посевы. …Совершенно не видно старых деревьев, не считая мазаров[101 - Мазар (арабск. «место поклонения») – у мусульман культовое сооружение над гробницами святых.]Хезрет-Алама, на самом краю поселения, где почтенные размеры некоторых стволов свидетельствуют об их долголетии.

Область, где находился Тати, совсем рядом с селением Сиптсиа на юг от Хотана. И здесь не находится ничего, кроме больших куч песка, в которых там и сям попадаются кусочки стекла и глиняной посуды. Исходя из того что раскопки тут производятся с заметно меньшим рвением, золото, по-видимому, попадается реже. Я получил возможность купить целую группу предметов, найденных как здесь, так и в других местах Такла Макана. Посылаю их в паре ящиков вместе с этнографическими экспонатами для коллекции Антелля. Если среди них найдутся вещи, представляющие интерес для Финно-угорского общества, я их с удовольствием уступлю. Я думал, что в особенности шесть документов, найденных в песке при раскопках близ Хадалыка, на запад от Домоко-Керия, а также один поменьше, найденный возле Хангина (Янгин) недалеко от Кумата, южнее Хотана, могут заинтересовать Вас, и поэтому я адресовал их Вам. Для большей уверенности напишу секретарю совета коллекций Антелля и попрошу, чтобы эти документы и семь книг безотлагательно выслали Вам.

История книг вкратце такова. Эти многие старые мазары, которые еще и сегодня являются местом паломничества многочисленных толп мусульман в степях Хотана, пробудили во мне мысль разузнать о том эпизоде их кровавых религиозных войн, который относится к гибели их захороненных здесь героев. С этой целью я пробовал купить у их священников, мулл, книги мазаров, «тэзкиры». В большинстве случаев я потерпел неудачу. Отчасти их уже просто не было, отчасти их скрывали под всякими предлогами. Из тех семи тэзкире, которые посылаю, пять я купил прямо у муллы из мазара, остальные два получил через посредников.

В районе Хотана провел пару дней в селении абдалов Тамагил. Положение этого маленького народа среди мусульман можно в некоторой степени сравнить с положением евреев среди христиан. Изгнанные из собственной святой земли после борьбы под предводительством Тязита против Хуссейна и его сторонников, когда очень многие из них погибли из-за того, что им не давали получать воду Фурата (Евфрата?), они впоследствии маленькими группами распространились в Персию, Русский Туркестан, Китайский Туркестан и Индию. Не считая некоторых различий в верованиях, в традиционные обычаи этого народа входит обязательное занятие нищенством. Как богатый, так и бедный должны ежегодно с мешком на спине идти побираться. Эти нищенствующие абдалы – такое обычное явление, что население часто называет всех нищих, или диванов, общим именем абдалов. Похоже, что и многие исследователи путают эти понятия…

Эти абдалы ненавидимы и презираемы остальным мусульманским населением отчасти из-за отличающихся в религиозном отношении догматов, а отчасти из-за неблагонадежности, которую им обоснованно или необоснованно приписывают. Они очень боязливы и ничего не рассказывают. Они тщательно скрывают религиозные различия, говорят, что язык сартов – их родной (остальное население уверяет, что между собой они разговаривают на другом языке), и именуют себя по названию селения, где проживают, утверждая, что селение получило название в соответствии с ними. Таким образом, в Тамагиле живет тамагильский народ, в Хайранбаге близ Яркенда народ хайранбаг и т. д. Хотелось бы, напротив, предположить, что они называют себя по селению, где проживают, чтобы скрыть свое происхождение.

С большими трудностями мне удалось купить пару книг, копии каких-то тэзкиров, которые, по их утверждению, касаются их ранней истории, но которые, по словам моего толмача, содержат сведения об их религиозных ритуалах, а также некий толстый том, последняя глава которого рассматривает историю этого народа. Я заодно произвел там, так же как и в окрестностях Яркенда, кое-какие антропологические замеры и сделал фотографии. Если позволит время, сделаю еще несколько измерений в селении Пайнаб, примерно в 40 верстах отсюда. В некоторых селах они, похоже, начинают из-за браков весьма сильно смешиваться с остальным населением, что дает повод предположить, что этот маленький народ исчезнет – и, наверное, в не очень далеком будущем. Возвращались из Хотана через оазисы Дуа и Саньджу, вдоль подножия той величественной горной гряды, которая окружает Китайский Туркестан с юга. По дороге я получил возможность сделать еще несколько антропологических измерений и фотоснимков горных народностей пахпу и шихшу, которые живут в горах в верховьях реки Кильджанг. Плохо, что время не позволило мне завернуть, чтобы изучить их подробнее. Поскольку покупка «тэзкирей» потребовала порядочных средств и, в особенности, много времени и усилий, я был бы Вам чрезвычайно признателен, если бы Вы дали мне знать парой строк, в какой степени подобная литература интересует Вас и Финноугорское Общество[102 - Donner К. Sotamarsalkka Mannerheim. S. 32–37.].

Впрочем, при антропометрических исследованиях человеколюбие барона не раз подвергалось серьезному испытанию: «Антропологические замеры киргизов и калмыков были не слишком-то привлекательным занятием. Чистота киргиза оставляла желать лучшего, но по сравнению с калмыком, неопрятности которого не было границ, он казался просто аристократом. Похоже, что калмыки никогда не мылись, кроме разве что лица и рук, так что цвет кожи под слоями грязи напоминал прокопченную пенковую трубку»[103 - Mannerheim G. Muistelmat. I. S. 92.].

Читая путевой дневник, поражаешься, как Маннергейм выдержал все тяготы этого двухлетнего похода. Нужно обладать железным здоровьем и незаурядной силой духа, чтобы одолеть верхом путь в 14 тысяч километров в таких условиях. Сопровождавших его казаков, заболевших в дороге, он вынужден был два раза отсылать и заменять другими. Правда, он не упоминает, что за время поездки и сам несколько раз серьезно болел.

Из дневника Г. Маннергейма

27 марта 1907 г. Ават. Сезон снега в Авате длится примерно три месяца, и снег достигает в высоту роста мужчины. Буранов бывает весной с десяток, осенью около трех. В верховьях реки Ават есть кучка селений, в общей сложности 100–110 домов. Возле сарая – постоялого двора – нет никаких посевов, и там нельзя получить иных припасов, кроме скудного топлива и клочка сена. Проходящие мимо караваны временами продают лишний корм, поэтому путешественник может иногда найти там чуточку маиса и ячменя.

28 марта 1907 г. Селение Кызыл Булак. Вчерашняя жестокая снежная буря продолжалась, не утихая, и, похоже, даже с еще большей силой сегодня, когда мы отправились в путь. Сугробы были почти по колено лошадям и ветер бил нас по лицу мокрыми снежными хлопьями. При такой погоде нелегко наносить дорогу на карту и оберегать бумагу от сырости. Вперед было видно не более чем на 150–200 шагов, и ни один след не указывал дороги. Не успело пройти немного времени, как джигит, или jaj, которого мандарин отправил проводить меня, объяснил, что он больше не может найти дороги. Рахимджанова отправили обратно, просить прибывшего ночью с грузом кормов юзбаши проводить нас. Через некоторое время все же и тот сказал, что не уверен в направлении.

…наконец-то мы увидели караван, который вышел из ущелья нам навстречу. Направляемся к ним и через минуту встречаем несколько торговцев и с тридцать вьючных лошадей, идущих на юг из Кульджи. Они не просто загорели на солнцепеке, а совершенно черные: поверхность лица скорее напоминает долго носившуюся и хорошо ухоженную желтую обувь, а черты их выражают сейчас глубокую серьезность и усталость. Лошади в хорошем теле, но заметно более густошерстные, чем наши. …Еще с полчаса езды, и мы были в самой высокой точке горного ущелья Тупе-Даван. Снегопад кончился, ветер утих, и теплое солнце водворилось вместо них на ярко-синем небе. Наверху ущелья расположились на отдых несколько всадников, жуя хлеб, пока их лошади отходили после долгого подъема. Вид был прекрасен. На юг и запад – вперемешку горные хребты, горные вершины поменьше и холмы, все в ослепительном снежном покрове. На восток и север – красивый склон, на востоке он исчезает за горизонтом, а на севере окружен великолепной горной грядой; по ней нам завтра нужно начинать восхождение.

…Пути до Кызыл Булака примерно 16 верст. От группы сел вдоль реки Музарт ведет аробная дорога к Аксу-Кучарскому тракту, а от ранее упомянутых сел – нет.

…Только поздно вечером прибывает мой караван, который шел по моим следам и тоже заблудился. А ведь погонщики годами ездили этим путем. Было уже давно время сна, когда наконец поспел плов (palao) и мы немного поели после 15–16 часов поста[104 - Donner К. Sotamarsalkka Mannerheim. S. 39–42.].

2 апреля. Хан-Яйлык. Дорога извивается здесь во всех возможных направлениях между этими беспорядочно разбросанными ледяными вершинами и холмами. Основное направление все же – на северо-восток. Не успел спуститься, как уже опять подъем, зачастую по скользким, крутым уступам, на которых лошади запинаются и продвигаются с трудом. Там и сям дорогу перерезает расщелина глубиной в несколько аршин, с гладко отполированными стенками. По примитивным мосткам, образованным где одной, а где несколькими скатившимися туда каменными глыбами, приходится переезжать через эти опасные пропасти. Если лошади спокойны, то все хорошо, но если они начинают прыгать, переход становится опасным, потому что они скользят и могут в любой миг споткнуться и сломать ногу. Лошадь Рахимджанова оступилась в одну такую, к счастью, узкую расселину. Даже вшестером нелегко было нам ее оттуда вытянуть наверх. После некоторого времени жестоких усилий это все же удалось, и, к счастью, лошадь оказалась цела. Много-много лошадиных трупов и скелетов являются убедительным свидетельством опасности дороги. В течение дня насчитал их около сорока, и Филип (мой конь), который вначале очень боялся этих оскаленных черепов, в конце концов привык к ним так, что больше и не замечал.

Несколько часов ехали по неровному леднику. Уже больше четырех, а дорога к просвету между горами на северо-востоке выглядит все такой же безнадежно длинной, и стены по обеим сторонам дороги встают все такими же высокими и неприступными. Подъем длится беспрерывно…

…Через несколько минут после того начинаем спуск. Горы по обеим сторонам – по левую руку это та же, что высится за Тамга-та-сараем – известны под именами (по порядку): Кара-таг, Кызыл-таг и Барсакелмез-таг, но здесь их называют Ипарлык-таг. По обе стороны небольшой ледник (Ипарлык). Примерно ? часа спуск очень крутой. Время от времени лошади оступаются и проваливаются в снег. Дорога не делает ни одной петли, что было бы здесь трудно, а следует по узкой расщелине между двумя отвесными стенами…

…Здесь в Тогра-су впадает приток. Горы теперь называются Хан Яйлыкнынг-таг. Переехав через каменистое русло реки Барсакелмеснынг-агзе по весьма неказистому мосту, видим свет огней у подножия горы, и через мгновение после того мы уже у цели, у пары бревенчатых хибарок. Уже давно наступила темнота, и часы показывают половину восьмого. И лошади, и люди выглядят утомленными. Пульс Рахимджанова – 124 удара в минуту, он еле держится на ногах. Сарай полон народу, в каждом углу горят костры, и вокруг них усталые путники расположились, отдыхая после тягостного дневного пути. Многие разделись до пояса и, накинув шубы на плечи, сидят в холодной ночи, протягивая обнаженные руки к огню. Под воздействием буранов сарай покосился сильнее, наверное, чем Пизанская башня. Стены и потолок настолько прохудились, что можно подумать, их проткнули нарочно. Никаких дверей, ни окон, ни очагов. Огонь разводят там, где кажется удобнее. Не только дом, но и весь двор полон дыма.

…Хозяин сарая не преминул рассказать о шестерых замерзших этой зимой насмерть людях, о десятерых в 1906 и шестерых в 1905 году. Несколько лет назад буран похоронил 63 души в долине Текес. Они выбивались из сил и падали один за другим. В сарае я увидел мужчину, у которого отморожена рука. Он как раз приехал. Его жена и одна из дочерей замерзли насмерть, и мужик оставил их у одного камня, накрыв чапаном. Вторая дочь спаслась – с отмороженной ногой[105 - Donner К. Sotamarsalkka Mannerheim. S. 42–47.].

Но не только суровый климат и отсутствие дорог испытывали выносливость полковника Маннергейма. Враждебное отношение тибетского населения к иностранцам могло роковым образом прервать путешествие – такое случалось в этих краях, и ему это было известно.

Из дневника Г. Маннергейма

26 марта 1908 г. Монастырь Лабранг. …Население было отнюдь не доброжелательным. Если я показывался на улице, свистели и кричали, как только я поворачивался спиной к какой-нибудь группе тангутов[106 - Тангуты – тибетцы.]. Мои «отважные» дунганские солдаты, которые должны были одновременно служить мне переводчиками, выказывали более чем дозволенную заинтересованность всем тангутским. Когда утром я приказал передать им мое распоряжение седлать, чтобы ехать в монастырь, мне отвечали, что они не смеют следовать со мной без Ма-лао, ибо без него нас могут закидать камнями. Только когда они уразумели, что я решил, если уж так придется, скакать туда и без них, то подчинились и оседлали своих лошадей. Я захватил все свои скромные подарки, велел нарезать длинными узкими полосами большой кусок красного шелка, и мы отправились. При визите всегда принято дарить друг другу маленькие шелковые пояса или платки. Моя поездка касалась в основном двух старших лам монастыря, чтобы получить у них разрешение посетить эти храмы и заодно, если возможно, нанести приветственный визит воплощенному Будде, его инкарнации. Насколько напряженными, окаменелыми и безмолвными были ламы, встречавшиеся за пределами территории монастыря, настолько же приветливыми и улыбающимися были оба этих старших ламы. Они просто растворялись в своих улыбках и легких поклонах. Один заведует хозяйством, тогда как другой, так наз<ываемый> Тимпа, принимает подарки, предназначенные Гегену, передает их ему и объявляет, согласны на аудиенцию или нет. Кроме красного пояса, подарил каждому из них нюхательный флакон и трехстворчатое зеркало и получил ответные подарки: два красивых синих пояса, которые наверняка уже много раз бывали дарены в соответствии с этим этикетом. Да, кто знает, может быть, они скоро вновь попадут в руки к высокочтимым прелатам. Первый из них, постарше, который – хотя и очень любезен – не может сравниться в этом отношении со своим коллегой. Тому от силы лет сорок. Где он приобрел свои изящные манеры и любезную улыбку, понять трудно.

…Тысячекратно улыбаясь, он объяснил мне, что Геген в настоящее время нездоров и что я не смогу встретиться с ним, если не задержусь на некоторое время в Лабранге. Подарки мои он пожелал все-таки взять, чтобы передать по назначению. На вызывающий уважение своими размерами пояс я выложил штуку шелка, часы, серебряную ложку и перстень, который, чтобы произвести впечатление на прелата, я стащил с собственного пальца. Он сразу же любезно отправился к их святейшеству, но после довольно долгого отсутствия вернулся, принеся ответ, что аудиенция невозможна, пока самочувствие его не станет чуть лучше. Просто невозможно описать его улыбку и его несравненное выражение, когда эта, как он, несомненно, догадывался, «почта Иова» передавалась, но нужно признаться, что он выполнил свое задание отлично. В храм я все же смог зайти на следующий день в обществе специально для этого назначенного ламы. В мое распоряжение предоставили также охрану для следования вперед, но только до первого ночлега; совершенно ненужные хлопоты, потому что самая опасная часть нашей поездки пришлась на следующий день.

…Вечером ко мне пришли двое лам, неся большой кожаный мешок, полный медных монет. Они были, конечно, в сильном замешательстве, когда я сказал им, что не приму денег, но взял бы на память тот шелковый платок, который был приложен к подарку. Когда их пояснения, что деньги имеют ту же ценность, что и приглашение на изысканный обед, ни к чему не привели, они ушли и, посовещавшись, вернулись и принесли большое количество мяса, от которого я, конечно, не отказался[107 - Donner К. Sotamarsalkka Mannerheim. S. 55–57.].

27 марта 1908 г. Моя поездка в монастырь Лабранг не удалась. По договоренности сегодня отправили ламу сопровождать меня в храмы, которые Тимпа велел держать открытыми по приказу его святейшества. Группа монастырских строений была с трех сторон окружена невысокими балконами, на которых плотно, один за другим установлены большие молитвенные мельницы или, скорее, цилиндры. Эти строения тянутся, вероятно, на пару верст. Бесчисленные паломники – большей частью спотыкающиеся, иссохшие деды и бабки – обходят эти галереи из конца в конец, крутя все эти цилиндрообразные мельницы. Это механическое совершение молитвы время от времени прерывается, старики преклоняют колени и бросаются лицом в пыль, вытянув руки. Какой-то старый лама выполняет те же самые гимнастические упражнения. У него на правой руке защитная кожаная варежка. На дороге между монастырем и рекой каждое утро многочисленная толпа народу, которая здесь продает и покупает все, что требуется в их жизни, от провизии до изображений Будды и других предметов их культа. Товары привозят на яках, на которых верхом приезжает и боvльшая часть тангутов. Быки стоят на берегу реки связанными в группы по несколько десятков.

Толпа здесь пестрая. Женщины с множеством косичек и красивыми одеждами, почти метущими подолами землю. Некоторые очень красивы, украшениями служат большие белые ракушки или чашеобразные изделия из чеканного серебра. Из мужчин особенно самые молодые выглядят очень миловидно, театрально наряженные в широкую, отороченную красной тесьмой шубу, один рукав которой волочится по земле. Шапка сдвинута на одно ухо, на груди на видном месте носят красивую серебряную чеканную коробочку, украшенную кораллами и цветными камнями, в которой хранят молитвы и различные лекарственные средства; в ухе у них украшенное кораллами серебряное кольцо, на поясе громадная дубинка, а на ногах красуются зеленые или красные сапоги с высокими голенищами.

Весь этот народ отнюдь не держится пассивно. Как только повернешься спиной к какой-нибудь из групп, сразу же слышится свист, громкий смех и хлопки в ладоши, и что еще лучше, мимо уха просвистит маленький, предательски брошенный в спину камень…[108 - Donner К. Sotamarsalkka Mannerheim. S. 57–59.]

Поездка через губернию Шаньси дала Маннергейму возможность посетить Далай-ламу, которого китайские власти незадолго до того вынудили поселиться в монастыре Утай-Шань, поближе к центральным областям страны. Этот визит был существенным с политической точки зрения и, как мы помним, входил в разведывательную миссию Маннергейма.

Из дневника Г. Маннергейма

25 июня 1908 г. В монастыре Утай-Шань. …Во второй половине дня ходил наверх, на холм, к одному из ближайших к Далай-ламе лам. У подножия высокой каменной лестницы несли вахту два китайских солдата; наверху, у дверей внешнего храмового двора, – двое тибетцев в своих тюрбанах и темных жилетах со свисающими на грудь острыми мысиками. У них были ружья с кремневым затвором – оружие, которое в Тибете, по-видимому, считается весьма современным. Во дворе вход в личную усадьбу Далай-ламы стерегли два таких же черных, грозного вида существа. Его ближайшая свита, число которой достигает 300 душ, живет в паре больших строений, посредине каждого из них – свой двор. Это сильно обветшалые двухэтажные здания, на верхнем этаже которых длинные, весьма ненадежного вида деревянные балконы. Дворы грязные и дурно пахнущие. Пока я ожидал встречи с упомянутым ламой, нескольких оседланных лошадей провели вниз по ступеням, которые выходят в один из главных дворов храма. В толпе начались перешептывания, из которых я понял, что идет Далай-лама. Предваряемый несколькими тибетцами, которые угрожающими жестами давали мне понять, что фотографирование не разрешается, он шел, с головы до пят одетый в золотисто-желтое, быстрыми шагами вниз по ступеням. Удивленный присутствием во дворе иностранца, он на мгновение остановился. Плохо только, что я был чересчур щепетилен, чтобы сфотографировать его против желания. Он, похоже, лет тридцати – по крайней мере, выглядит не старше. Следов оспы, разговоры о которых я слышал, я не заметил. За ним шла группа тибетцев, 3–4 человека, среди них я сразу по внешности узнал князя, которого я сфотографировал во время его проезда через Си-ань.

26 июня 1908 г. В монастыре Утай-Шань. …Прерву свое описание, чтобы рассказать о приеме у Далай-ламы, пока впечатления еще свежие. В 2 часа ко мне прибыл бегом тибетец, знаками давая понять, что меня ждут у высокого господина. Пока я брился и переодевался в более приличную одежду, прибежал второй, уже совершенно запыхавшийся, выражая свое или, скорее, своего господина нетерпение. Я и сам был столь же нетерпелив, но было невозможно одеваться быстрее, чем я это делал. Когда я был готов, прибыл еще и мой приятель князь, бегом, и спросил – что это значит, что я заставляю Его Святейшество ждать столь долго. Вместе мы быстро отправились. Мой спутник, хотя он и тибетец, вынужден был пару раз остановиться, чтобы отдышаться и освежить себя веером.

…Наверху в почетном карауле стояла группа китайских солдат под предводительством одного офицера, а также чиновник из «Янг-ву-ты» в полном парадном облачении. Ему было явно трудно скрыть свою досаду, когда я заявил ему, что получил разрешение на аудиенцию только для двоих: меня и моего переводчика. Он горячо заспорил с парой людей из свиты Далай-ламы, но безрезультатно.

Входя вовнутрь, я видел, что он еще делает бесплодные попытки прорваться за мной. В маленькой комнате, куда вела боковая дверь, у дальней стены на возвышении, покрытом ковром, в позолоченном, похожем на трон кресле сидел Далай-лама. Под ногами у него была грубо сделанная низкая и широкая скамеечка. Справа стоял красивый, позолоченный металлический или, может быть, деревянный сундучок, украшенный геральдическими узорами: головами зверей с разинутыми пастями, лапами с острыми когтями и проч. Две стены украшали многочисленные яркие картины на бумажных свитках. По обе стороны трона рядом с возвышением стояли два крепких, с проседью в бороде и волосах, невооруженных тибетца. Они были в желто-коричневой одежде, на головах – желтые круглые китайские шапочки. Перевод с китайского на тибетский производил тот старый лама, которого я посетил вчера. Он глава монастыря Пе-кунгсы, что в 20 ли от Лхассы и примерно в 4000 ли от Гумбума. Там находится 1000 лам. Он одет в золотое, и у него такая же желтая китайская ламаистская шапка. Каждый раз, когда он переводил мои слова, он делал это в глубоком поклоне, почти шепотом и не поднимая глаз на Далай-ламу.

У последнего была желтая шелковая одежда с голубыми обшлагами на рукавах, украшенная традиционным для лам куском красной ткани. Сапоги китайского фасона были из желтого войлока с голубой тесьмой по швам. Никакого головного убора у него не было. На мой глубокий поклон было отвечено еле заметным кивком головы. Приняв принесенный мною голубой «хатак» и вручив мне такой же белого цвета, очень красивый, он начал беседу расспросами: из какой страны я приехал, какого я возраста и по какому маршруту следовал.

…По мановению вынесли приготовленный заранее кусок красивого белого шелка, на котором были вытканы тибетские буквы. Он вручил его мне, прося по возвращении передать это от его имени Его Величеству.

…Мне нужно было еще подробнее продемонстрировать браунинг, который я ему подарил. Он смеялся так, что все зубы сверкали, когда я просил пояснить ему, как быстро револьвер можно заряжать, положив туда одновременно семь новых патронов. Я извинился, что не привез лучшего подарка, но после двухлетнего путешествия вряд ли оставалось что-нибудь ценное, кроме оружия. Да и времена ведь такие, что револьвер может еще, кто знает, оказаться полезнее, чем самые ценные и святые предметы, – даже такому святому человеку, как он. Все это ему явно понравилось. Но сфотографироваться он все же не согласился. Он заявил, что его просили об этом многократно и что он всегда отказывал. Но в следующий раз, когда мы встретимся, я это смогу сделать, поскольку отныне, после того как он меня принял, он будет считать меня хорошим знакомым.

…Далай-лама показался мне человеком, полным душевных и физических сил. Но темы, которые затрагивала наша беседа, не дали мне, конечно, возможности точнее оценить уровень его развития. То, что его симпатии по отношению к Китаю и его господству «значительные», достаточно видно из той «инсценировки», которая сопровождала аудиенцию. Во время беседы он пару раз велел проверить, не подслушивает ли кто за дверной занавесью. Похоже, что в его словах было нечто, сказанное наполовину. Он никоим образом не выглядит личностью, согласной играть желательную правительству Китая роль, а напротив, человеком, который только и ждет случая спутать карты противника. Он среднего роста и худой, выражение лица нервное – что он, похоже, стремится скрыть. Взгляд у него уклончивый, особенно, когда он говорит; походка живая. На коже лица заметна совсем незначительная неровность – видимо, оспенные шрамы. Получить ясное представление о том влиянии, которое имеет Далай-лама на буддистов, тибетцев, монголов и бурят, разумеется, весьма трудно.

Каждый день множество народу с дарами прибывает в Ута-Шань для молитвы…[109 - Donner К. Sotamarsalkka Mannerheim. S. 64–70.]

В течение двух лет Маннергейм жил в походных условиях, ночевал, где придется, случалось, что и под открытым небом, и вывез из этого путешествия, кроме карт, разведсведений, фотографий, этнографических коллекций, древних манускриптов и произведений искусства, еще более осложнившийся ревматизм. И хорошо еще, что только ревматизм. Он описывает трагикомическое происшествие, почти притчу, – к счастью, не имевшее последствий. Найти ночлег вблизи монастыря Лабранг, в местности, населенной враждебно настроенными тибетцами, оказалось практически невозможно. Проводник, сопровождавший отряд Маннергейма, предпочел бы проехать лишние 10–12 ли по другому берегу реки и переночевать у китайцев. «Но я стоял на своем, и отважному солдату пришлось взбираться через заборы в запертые дома. После бесконечных переговоров нам открыли ворота одного из домов, и я подумал – не было ли их целью припугнуть меня и обратить в бегство, потому что на пороге появился такой страшной внешности прокаженный, что я тоже устремился бы в какую-нибудь другую деревню, если бы мое упрямство не взяло верх и не заставило меня довольствоваться тем, что предлагали. Прокаженный пошел спать во двор, а мы все заняли просторную комнату, где, кроме нас, проводили ночь две коровы и лошадь»[110 - Ibid. S. 61.].

Утром выяснилось, что барон спал в постели прокаженного.

Добравшись в конце июля 1908 года до Пекина, Маннергейм сначала поселился в первоклассном отеле, что было после такого похода настоящим блаженством. Вскоре, однако, пришлось переехать в русское посольство: укрываясь от жары и любопытных взглядов в садовой беседке, он в течение месяца писал отчет для Генерального штаба, перечерчивал начисто планы 17 городов и карты дорог (3500 верст!). В Пекине он вновь встретился с полковником Лавром Корниловым[111 - Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) – генерал от инфантерии, в июле-августе 1917 г. – верховный главнокомандующий. В августе 1917 г. пытался совершить государственный переворот (корниловский мятеж). Один из организаторов Добровольческой армии. Убит в бою под Екатеринодаром в марте 1918 г.], с которым познакомился в Ташкенте в самом начале своего путешествия. Корнилов, будущий генерал, один из главнокомандующих русской армией в Первой мировой войне, был тогда военным атташе в Пекине. Он купил у Маннергейма его замечательного коня по кличке Филип, «который уверенной поступью пронес меня сквозь Азию», – как пишет благодарный путешественник в своих мемуарах. Надо сказать, что Маннергейм никогда не забывал оказанных ему услуг. В «Предварительном отчете» он поименно отмечает людей, помогавших ему, будь то купец-сарт или врач шведской миссии.

Прежде чем отправиться знакомым после Маньчжурской кампании маршрутом по железной дороге через Владивосток в Россию, барон – теперь уже в качестве туриста – едет на пару недель в Японию.

8 октября 1908 года он наконец прибыл в Петербург и явился в Генеральный штаб. Император пожелал лично выслушать доклад о поездке. Это была большая честь: Маннергейм признается в письме к Софии, что волнуется – оценят ли по достоинству его труды? Да и рассказать о впечатлениях и результатах двухлетнего похода во время 15–20-минутной аудиенции нелегко, а именно столько времени отвели для доклада его величеству. Но все прошло как нельзя лучше. «Поскольку не похоже было, что император собирается садиться, я спросил, могу ли начать, и он утвердительно кивнул. Я излагал свое дело стоя. Вопросы императора и то, как он меня перебивал, показывали, что он с интересом следует за моим повествованием. Хадак, подаренный Далай-ламой, он принял в соответствии с традицией, на обе вытянутые руки. Когда я, взглянув на настольные часы, заметил, что мое короткое – как мне показалось – описание длилось час двадцать минут, я почтительно попросил извинения и пояснил, что не заметил, сколько прошло времени, так как часы находились у меня за спиной. Его Величество улыбнулся, поблагодарил меня за интересный доклад и сказал, что он тоже не обратил внимания на то, как бежит время.

При дворе приучены стоять, и этим искусством как коронованные особы, так и их приближенные владеют, по-видимому, без затруднений.

<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
9 из 11