Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 5. Часть 7. Разбитые мечты

– Какой мерзавец убрал из МИДа Громыко? Это же опытнейший и достойнейший дипломат! А на его место взял чурку из Тбилиси или Еревана! Срамота-то какая! Прямо коровам на смех! Или Капитонов. Человек на кадрах собаку съел, а его подлецы возьми и замени на Егорку Лигачева. Тот в Москве еще как следует ориентироваться не научился! На горком опять же сопляка посадили, Ельцина какого-то, дружка Лигачева. Это же издевательство над москвичами! А министров какая-то гадина тасует словно карты!

Еще долго тетя честила безымянных злодеев, а в заключение, уже поднимаясь со стула по сигналу медсестры, в сердцах резюмировала: «В общем, что там говорить, трудно, очень трудно приходится Михаилу Сергеевичу Горбачеву в таких условиях, с такими людьми!». Реплика сразила. То ли тетя была не в ладах с логикой, то ли пока не прозрела от традиционной русской веры в хорошего царя, обманываемого ближайшим окружением. А может, лукавила, ведь эпоха гласности тогда еще не наступила, приходилось прикрывать крамольные речи присяганием в верности «императору». Видимо, играли определенную роль все три фактора, и не только в случае с означенной особой. Прежде кристально-чистое мировосприятие функционеров правящего класса стало к началу 1986 года мутиться и вихриться.

Правда, в феврале – марте 1986 года работал XXVII съезд КПСС, на котором М.С. Горбачев, признав недостатки, ошибки и трудности, выступил с программой использования скрытых резервов социализма, ускорения социально-экономического развития страны. Для большинства делегатов лозунги звучали ладно, оптимистично, привлекательно. Нам горбачевская программа представлялась демагогической, хотя в ней содержалось гораздо больше здравых, живых мыслей, чем в предыдущих партийных документах.

Впрочем, нам было не до анализа докладов и речей. Я, в частности, имел поручение опекать партийные делегации из Вьетнама и Лаоса. Водил их в музеи, цирк, на хоккей. На хоккейном матче попросил знаменитого вратаря В. Третьяка (сидевшего поблизости) пообщаться с лаосскими лидерами. Третьяк согласился, увлеченно рассказывал гостям о любимом виде спорта. Лаотянцы внимали и одновременно следили за событиями на ледовой площадке. И всякий раз, когда там происходило столкновение, они взрывались заразительным смехом. Третьяк тогда замолкал, недоуменно посматривая на чудаковатых собеседников. Улучив момент, я шепнул ему на ухо: «Не удивляйтесь, в Юго-Восточной Азии люди даже при виде автомобильной катастрофы улыбаются и хихикают. Это своего рода защитная реакция».

На самом съезде бросалась в глаза популярность Фиделя Кастро. При его появлении в фойе зала заседаний делегаты замолкали, цепенели, а затем многие бросались к вождю кубинской революции: пожать ему руку, выразить восхищение, получить автограф, сфотографироваться.

Чувствовалось также, что делегаты пребывают в оптимистичном расположении духа. Наконец-то вываленные в нафталине старики оттеснены на задний план, страна оживает и вот-вот на всех парах рванет вперед и вверх.

На меня «навесили» еще одно задание – дежурить в галерее подарков. Гости дарили сувениры, которые развешивались или расставлялись у стены в фойе Кремлевского Дворца съездов. Делегаты рассматривали подарки, одобрительно цокали языками и качали головами. Но вот ко мне подошли два товарища со значками Ким Ир Сена в петлицах пиджаков. Более важный на вид что-то сказал по-корейски. Молодой перевел:

– Почему подарок товарища Ким Ир Сена висит ниже этой вещи из Мозамбика?

– А вам не все равно? – удивился я.

– Мне, – признался переводчик, – все равно. Но моему шефу (и здесь молодой кивнул в сторону стоявшего рядом коллеги) не все равно. Ему докладывать о ситуации в Пхеньян.

Тогда я предложил:

– Скажите шефу, что отсчет подарков идет по кругу и начинается этот воображаемый круг с подарка товарища Ким Ир Сена. Ваш подарок – № 1, а мозамбикский – последний в кругу.

Услышав перевод, более важный кореец еще больше надулся, удовлетворенно усмехнулся и пожал мне руку. Тучи, сгустившиеся было над советско-северокорейскими отношениями, рассеялись.

Но вот отговорили ораторы, отгремели фанфары, отшумели аплодисменты. Съезд завершился, возобновились будни. М.С. Горбачев с места в карьер принялся наращивать реформаторскую деятельность. Какое-то время в аппарате все еще сохранялось убеждение, что речь идет о дальнейшем укреплении позиций партии коммунистов. Партком ЦК КПСС так и озаглавил тему теоретических семинаров для отделов аппарата в 1986 году: «О путях и методах повышения роли КПСС в советском обществе». Предложения Горбачева о разделении функций партийных и государственных органов, об активизации деятельности Советов всех ступеней воспринимались именно как направленные на цементирование фундамента партийной власти. «КПСС не следует марать руки мелочами, влезать во все проблемы, – разъясняло начальство, – партия должна прочерчивать генеральный курс, а всякие там горсоветы пусть исполняют директивы и несут ответственность».

Однако на практике получалось по-другому, усиливалась ломка давно устоявшихся канонов теории и практики КПСС, властные полномочия партии сокращались. И аппарат насупливался, задумываясь о переменах и стараясь понять их суть и цели. Новый вождь запустил в оборот термин «перестройка», требовалась его расшифровка и соответствующая корректировка линии поведения. В ЦК и партийных штабах на местах гадали и метались. Знакомый обкомовский работник поучал: «Если хочешь выполнять замыслы партии, делай акцент на человеческий фактор». Для очень многих речь прежде всего шла о подъеме дисциплины.

Лучшие умы аппарата предлагали восстановить успевшие полюбиться андроповские облавы на улицах городов. Человек, ничего не подозревая, входит в кинотеатр, а его раз, за грудки, требуют доказать, что он не верблюд и не прогульщик, что отдыхает на законном основании. Если оправдательных бумаг и аргументов не хватает, тогда пройдемте в каталажку для основательного допроса. Подобные операции вмиг помогли запугать и приструнить народ. С точки зрения многих теоретиков КПСС, андроповщина послужила бы отменной артподготовкой для возвращения к уже полнокровной всеобъемлющей сталинщине.

«Народ заждался порядка, – настойчиво повторяли в кабинетах Старой площади, – смотрите, чуть ли не на каждом грузовике портрет Сталина. Люди голосуют за сильного хозяина!» От имени народа и во имя его сокровенных интересов предлагалось беспощадно сажать прогульщиков, «несунов», хапуг, бездельников. Большинство лидеров, включая будущих отцов российско-советской демократии Ельцина и Шеварднадзе, горели лихорадкой административно-командного наведения порядка в обществе.

Борис Николаевич Ельцин, совершая лихие кавалерийские наскоки в магазины и на фабрики, рубил пойманных врасплох нарушителей социалистического общежития сплеча. В сторону разлетались куски поверженных секретарей райкомов, директоров овощных баз, начальников ГАИ и прочих нехороших элементов. Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе разрывал гордиевы узлы мидовских мафиозных структур, беспощадно топтал семейные муравейники в попытке довести внешнеполитическое ведомство до сталинских образцов дисциплины и послушания. Секретариат ЦК и Политбюро после долгих летаргических брежневско-черненковских лет вновь стали приобретать черты ленинско-сталинского мозга и меча нации.

Взрываются цветные телевизоры? Капитанам отрасли вставить по первое число! Половину снять, уцелевших обязать, чтобы аппараты перестали шалить. Далее. Перед очами вождей перестройки предстает первый секретарь Калининградского обкома КПСС. Он человек на этом посту новый, но все равно виноват. На Секретариате ЦК указывается, что сто лет назад удои молока в районе Кенигсберга были выше, чем в нынешней Калининградской (то бишь Кенигсбергской) области. Секретаря за это песочат и требуют разобраться с молоком раз и навсегда.

Следующим на ковре оказывается астраханский вожак коммунистов и получает «под дыхало» за то, что во вверенной ему области никудышные урожаи груш и яблок. Чихвостят генералитет советского спорта за недостаточно блестящие выступления хоккеистов и гимнастов на международных аренах. В рамках борьбы за повышение дисциплины родилась мысль всерьез схватиться с «зеленым змием».

«Перестраивались» не только основные отделы, но и Управление делами в аппарате ЦК. И оно должно было добиваться более высоких стандартов в работе. И люди старались. Возводили еще более комфортабельные дома отдыха, обогащали меню в столовой, разнообразили ассортимент в отделе кулинарии, прибирали к рукам новые санатории, вводили дополнительные услуги в цековском комбинате бытового обслуживания.

А руководство КПСС между тем нацеливало ответработников на претворение в жизнь планов по ускорению развития производительных сил страны. На совещаниях нам разъясняли: «При Брежневе драгоценная валюта бездумно транжирилась на приобретение потребительских товаров – продовольствия, одежды и даже такой глупой роскоши, как французские духи. Все это “сгорало” вмиг, а народ требовал очередной партии импортных инъекций. Мы отныне пойдем другим путем. За границей будет закупаться не ширпотреб, а промышленное оборудование. Внедрим его, наладим производство у себя дома и сразу заживем богаче».

В аппарате наступило прозрение: вот в чем корень вопроса, в преодолении технического отставания от Запада путем правильного использования ресурсов, включая валютные. КПСС здесь предназначалась особая, организационная и направляющая роль. Веером разлетелись по стране уполномоченные глашатаи, с тем чтобы поднять партию на реализацию очередных грандиозных решений.

Перестроечный ветер постепенно наполнял паруса внешнеполитического корабля КПСС и советского правительства. Это давалось непросто: Советский Союз уже давно и глубоко завяз в холодной войне с Западом, прежде всего с США. Попытаюсь здесь воссоздать краткую историю этой длительной конфронтации, базируясь на исследовании Натальи Евгеньевны, опубликованной ею позднее, в 1997 году[93 - См.: Дипломатический ежегодник – 1997. М.: Научная книга, 1997. С. 124–136.].

Исторические предпосылки холодной войны

Холодная война между СССР и США разразилась во второй половине 1940-х годов. Для понимания сути этой войны важно рассмотреть не только ее непосредственные причины, но и исторические предпосылки. А они, безусловно, были и имели весьма серьезный характер.

Россия и США всегда являлись антиподами в своем экономическом, политическом и социальном устройстве. Они имели различные хозяйственные уклады, неодинаковую степень свободы предпринимательства; несхожими были в двух странах роль правительства, права граждан; контрастировали между собой религиозные и культурные традиции россиян и американцев. В Северной Америке не существовало царя, политической цензуры, ограничений на местожительство и других явлений, столь характерных для России на протяжении многих веков.

Разнились внешнеполитические и внешнеэкономические приоритеты двух государств. Правда, между собой они не сталкивались, будучи разделены огромным расстоянием. Порой, исходя из собственных эгоистических соображений, Санкт-Петербург и Вашингтон поддерживали позиции друг друга (Россия была на стороне американцев в их войне за независимость; США – на стороне России в Крымскую кампанию 1854–1856 годов). В целом, однако, две будущие сверхдержавы держались друг от друга на дистанции и особых взаимных симпатий не испытывали.

В начале XX столетия в России стало набирать обороты радикальное социал-демократическое движение. Его представители, в том числе и позднее столь известная личность, как Л. Троцкий, переместились на время за океан. Их деятельность, находившая определенный отклик в среде американской либеральной интеллигенции и профсоюзов, породила серьезное недовольство истеблишмента США.

Победа радикалов-большевиков в России превратила это недовольство в жгучую ненависть. Соединенные Штаты были шокированы Лениным и его соратниками, которые делали вещи, абсолютно дикие с точки зрения американцев. Так, большевики упразднили частную собственность на средства производства и изъяли ее, физически уничтожив многих состоятельных людей. Среди пострадавших, потерявших капиталы, заводы, магазины и дома, а то и жизнь, фигурировали в том числе и представители американского бизнеса. Большевики одновременно установили военную диктатуру, разогнали выборные органы, бросили в тюрьмы политических противников, предали анафеме религию и многие другие некоммунистические идеи и социальные институты.

Возмущенный до глубины души Вашингтон направил военный контингент на север России и в Сибирь. Там американские военнослужащие участвовали на стороне белых в боях и стычках против красных. В подкорке сознания большевиков, а через них постепенно всего населения Советской России, надолго сохранилась память о том, что США, наряду с другими державами, были интервентами, пытавшимися навязать россиянам чужеземные порядки.

Эти воспоминания наслаивались на изначально негативное отношение ленинцев к американскому капитализму, в высшей степени эксплуататорскому, открыто проповедовавшему экономическое, социальное и расовое неравенство, признававшему лишь культ денег и все более амбициозному, агрессивному на мировой арене, стремившемуся переделить планету, получить право на выкачивание ресурсов из колоний традиционных империй – британской, французской, испанской и т. д. Новых хозяев Кремля особенно злило, естественно, то обстоятельство, что Соединенные Штаты упорно отказывались признавать коммунистический режим в России (в отличие от большинства европейских правительств, которые пошли на контакты с Советами уже в 1920-е годы).

Лишь в 1933 году, после мощнейшего экономического кризиса, потрясшего до основания капиталистическую систему, президент Рузвельт нормализовал отношения с Советской Россией. В самой Америке усилилось радикальное движение, власти пошли на социально-ориентированные реформы, несколько изменился их взгляд на окружающий мир, в частности смягчился подход к СССР.

Тем не менее до настоящего сближения между США и Советским Союзом дело не дошло. Недоверие американцев к коммунистическим порядкам в СССР сохранялось. В Соединенных Штатах непрестанно проводили параллель между большевиками и фашистами в Германии. Утверждалось, что эти режимы братья-близнецы. Их, мол, роднит тоталитаризм, деление людей на хороших и плохих по классовому и расовому признакам, подавление свобод, массовые убийства, чистки, враждебность к частной собственности. Как писали американские обозреватели и ученые, коммунистический СССР, фашистские Германия и Италия символизируют собой «моральный коллапс», «полное разложение» Европы[94 - See: Adler Les K., Paterson Thomas G. Red fascism and the development of the cold war // America and Russia. In. ed. Gary R. Hess. N.Y., 1973. P. 64.].

Сближение Сталина с Гитлером в конце 1930-х годов вызвало в США еще более мощный всплеск ненависти к Москве. Зазвучал тезис о том, что тоталитарные режимы объективно тяготеют друг к другу, что они создали альянс, который угрожает миру во всем мире[95 - See ibid. Р. 65.]. Раздел Польши, война СССР против Финляндии подкрепляли этот тезис. В США заговорили о том, что коммунисты хуже, опаснее фашистов, ибо прикрывают свою агрессивную, античеловеческую суть привлекательными лозунгами, подрывают демократические государства изнутри, создавая там пятую колонну в виде компартий, левацких профсоюзов и т. п.

Москва вела себя в отношении США более сдержанно, что диктовалось обстановкой. СССР пребывал в окружении враждебно настроенных государств. Сталин маневрировал, искал любые возможности для того, чтобы расколоть кольцо блокады, использовать «противоречия между империалистами». Лишь когда не удалось договориться с Англией, Францией и США, Кремль пошел на сделку с Германией. Но и тогда Москва не хотела «сжигать мосты» с Вашингтоном, надеялась поддерживать политический диалог и выгодные экономические связи.

После нападения Германии на СССР в июне 1941 года налаживание сотрудничества с США и другими антифашистскими государствами стало для Кремля императивом. Но в Соединенных Штатах сохранялась неприязнь к Советам. Будущий Президент США, а тогда сенатор, Г. Трумэн заявил вскоре после вторжения гитлеровцев на территорию СССР: «Если мы увидим, что Германия выигрывает войну, нам следует помочь России, если же Россия начнет выигрывать, то нам следует помогать Германии, так чтобы они поубивали как можно больше друг друга»[96 - Цит. по: Ученые записки ИАМП. Т. 6. М., 1994. С. 5.].

И все же Вашингтон в целом взял курс на поддержку СССР. После же нападения Японии на американскую военно-морскую базу Перл-Харбор наличие общего врага окончательно сплотило идеологических антагонистов в военный союз. Но даже будучи союзниками, стороны испытывали взаимное недоверие, имели различающиеся интересы и исподволь готовились к соперничеству в послевоенном мире. Кремль не очень охотно демонстрировал проамериканские симпатии на Тихом океане и избегал подключения там к войне с Японией. Соединенные Штаты и Англия всячески оттягивали дату открытия второго фронта в Европе. Уже в 1942 г. обозначились разногласия по вопросу о послевоенных границах СССР. Сталин хотел оставить себе «свободу рук» и решать этот вопрос силой[97 - См.: Советская внешняя политика в ретроспективе: 1917–1991 / Под ред. А.О. Чубарьяна. М., 1992. С. 117.]. Ему, однако, советовали поспешить с договоренностями в данной области, поскольку существовала вероятность победы на президентских выборах в США в 1944 году претендента, гораздо хуже Рузвельта относящегося к СССР[98 - См. там же. С. 115.].

На завершающей стадии войны союзники спешили опередить друг друга в освобождении европейских стран, не желая уступать партнеру контроль над землями и ресурсами. Вашингтон, первоначально настаивавший на подключении Москвы к разгрому Японии, резко изменил позицию, когда обзавелся атомной бомбой. Применение Соединенными Штатами атомного оружия против японских городов было продиктовано не только военной целесообразностью, но и желанием припугнуть Кремль.

Истоки противостояния

С окончанием мировой войны и исчезновением общего врага антигитлеровская коалиция потеряла основу своего существования. На повестку дня встали новые задачи, а они были у держав-победительниц, прежде всего у СССР и США, совершенно разные.

Советский Союз вышел из мировой бойни обескровленным, потерявшим десятки миллионов граждан и значительную часть экономического потенциала. В СССР свирепствовала разруха, население влачило полунищенское существование. На восстановлении страны необходимо было сосредоточить все силы. Но сталинское руководство решало и другие задачи.

Во-первых, оно не собиралось менять суть своего тоталитарного режима, а значит, должно было противодействовать воздействию извне на умонастроения советских граждан. В этой связи широкая опора на США в залечивании ран войны исключалась: вместе с помощью в страну проникла бы чуждая идеология. Она и так уже начала просачиваться в результате союзничества с Западом в годы войны, возвращения домой огромного числа советских солдат, повидавших более развитые и свободные страны. Кремль занялся тщательной фильтрацией среди воинов-победителей, развернул широкую и уродливую кампанию против «низкопоклонства перед заграницей».

Во-вторых, СССР, пострадавший больше многих других в самой разрушительной войне в истории человечества, стремился как можно суровее наказать Германию за агрессию, получить от нее максимум репараций и не допустить возрождения мощного и агрессивного германского государства. Характерна в этом смысле реакция Кремля на американский проект договора о разоружении Германии, выдвинутый в сентябре 1945 года. Маршал Г. Жуков так комментировал данный документ в депеше из Берлина в Москву: «…Мы вовсе не заинтересованы в том, чтобы пойти в какой-либо степени навстречу попыткам американцев поскорее покончить с оккупацией Германии, так как не можем допустить после такой войны, чтобы дело действительного разоружения и демократизации Германии бросить на полдороге». Сталин согласился с данной оценкой, подчеркнув, что «разоружить и демилитаризовать Германию мало, надо в корне изменить ее экономику и политическую систему»[99 - Архив внешней политики РФ МИД (далее – АВП РФ). Ф. 489. Оп. 24. П. 19. Д. 1. Л. 50–51.].

В-третьих, советское руководство считало необходимым в целях обеспечения национальной безопасности окружить СССР с запада дружественными режимами. В период между двумя мировыми войнами восточноевропейские страны относились к Москве с недоверием, а некоторые из них и просто с ненавистью. С точки зрения Сталина и его соратников, именно это обстоятельство не позволило еще в 1930-х годах организовать коллективный барьер на пути гитлеровской агрессии. Москва преисполнилась решимости не допустить повторения прошлого. Для этого надо было поставить у власти в Восточной Европе коммунистов, разделявших идеологию Кремля и послушных его воле. Тогда СССР не просто приобрел бы надежных друзей, но и наконец вывел бы социализм за рамки одного государства, покончил со своей изоляцией в международных отношениях.

В-четвертых, вынеся на своих плечах значительную, если не основную, тяжесть борьбы с фашизмом, выйдя из войны победителем, СССР претендовал наряду с США на роль глобальной державы. Москва считала себя вправе участвовать в послевоенном переустройстве мира, иметь преобладающие или по крайней мере весомые позиции в различных регионах земного шара – от Ирана и средиземноморских проливов до Кореи и Японии. Решая названные задачи, Сталин исходил из ошибочных представлений о возможностях СССР и о тенденциях в мировой политике и экономике. Так, верховный советский лидер уверился к концу войны в том, что военная сила способна решать социально-политические, территориальные и любые другие проблемы. Типична реплика Сталина в адрес Ватикана: «Подумаешь, Папа Римский, что он собой представляет? Сколько у него дивизий?»[100 - Советская внешняя политика в ретроспективе: 1917–1991. С. 123.].

Сталин полагал, что военной силы у СССР достаточно, чтобы успешно решать поставленные задачи, тем более что подхалимы из числа военачальников, убеждали главнокомандующего: Красная армия готова по получении соответствующего приказа быстро оккупировать весь европейский континент[101 - См.: Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 62. Д. 63. Л. 28–29.]. Одновременно придворные ученые, улавливая настрой вождя, предрекали надвигающийся новый кризис на Западе, неминуемую активизацию рабочего и коммунистического движения, падение многих буржуазных правительств[102 - См.: АВП РФ. Ф. 6. П. 18. Д. 213. Л. 2–10.]. В Кремле в итоге делался вывод: не стоит идти американцам и их друзьям на уступки, не следует торопиться с достижением соглашений, целесообразнее потянуть время, оно работает на СССР и на социализм[103 - См.: Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 63. Д. 271. Л. 109–110.].

Совсем по-другому смотрели на ситуацию американцы и их сторонники в Западной Европе. Вашингтон был уверен, что и сила, и правда находятся на его стороне. На то были немалые основания. В отличие от СССР Соединенные Штаты закончили войну, не только не растеряв экономический потенциал, но, напротив, значительно нарастив его. В 1945 году на США приходилось уже около половины мирового промышленного производства. И в военном отношении баланс складывался в пользу Вашингтона – он стал монополистом на ядерное оружие.

Американцы прекрасно осознавали собственное превосходство. Французские дипломаты сообщали 21 августа 1945 года из Вашингтона в Париж: «…Контакты, которые американские власти в Германии имели с советскими войсками, убедили их в бесспорном превосходстве армии Соединенных Штатов. Все чиновники, побывавшие в Потсдаме, вернулись обуреваемые той же идеей. У русских есть люди, но им не хватает техники»[104 - Archives Nationales. Section contemporaine. Papiers privees de M. Georges Bidault. AP-80.735/A. P. 2–3.]. Сам американский президент Трумэн говорил, что атомная бомба будет действовать на русских как дубинка, позволит говорить с Кремлем с позиции силы, навязывать ему решения[105 - См.: Батюк В., Евстафьев Д. Первые заморозки. Советско-американские отношения в 1945–1950 гг. М., 1995. С. 26.].

Какие же цели преследовали в послевоенном мире Соединенные Штаты? Как представляется, главным было закрепление американского лидерства. Даже если бы коммунистического Советского Союза не существовало в природе, Вашингтон все равно устремился бы к достижению этой цели. Им двигало осознание того, что США располагают самой мощной экономикой и выживание многих других стран, в том числе до последнего времени ведущих, зависит от американской поддержки и помощи. Существовала убежденность и в том, что без военного и политического лидерства США невозможна стабилизация международных отношений, установление на планете прочного мира. Наконец, американцы исходили из того, что они создали наиболее совершенную политическую систему и ее распространение на другие страны и континенты отвечает интересам всего человечества.