Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 5. Часть 7. Разбитые мечты

Вскоре я был направлен на офицерские курсы «Выстрел» в Солнечногорске. Вот где процветал сталинизм! Это было в конце 1986 года, гласность еще не наступила, и многие видели в разворачивавшейся перестройке шанс на реабилитацию старых, супертоталитарных порядков. Имя Сталина не сходило с уст обучавших нас офицеров. Подполковник – политработник – чуть ли не с пеной у рта поносил Хрущева за то, что тот посмел бросить тень на священный облик вождя и сократить вооруженные силы (в число уволенных в запас попал отец политработника). Музей боевой славы курсов буквально изобиловал изображениями-иконами. Гид, сопровождавший курсантов по музею, больше говорил о подвигах Сталина, чем о заслугах Советской армии и всего народа в победе над фашизмом. Портреты генералиссимуса преследовали нас в красном уголке, столовой, служебном автобусе, на стрельбище.

Перейдем, впрочем, к следующему «сдвигу» среди работников аппарата. Он касался еврейского вопроса. Некоторые антисемиты являлись одновременно сталинистами, но не все. Часть товарищей была «зациклена» исключительно на евреях. Один коллега обвинял сионистов во всех невзгодах державы, другой – списывал на них личные проблемы. Если кого-то повышали по службе, он немедленно объявлялся евреем. Товарищ дошел до того, что называл жидами практически всех руководящих деятелей КПСС.

В число «обвиняемых» попали Зайков и Разумовский, Пономарев и Шеварднадзе, Яковлев и Примаков. Даже Капитонов, гораздо более похожий на антисемита, чем на еврея, получил стандартный приговор. «Жидки, кругом жидки, – сетовал партиец, – как их палками не бей, все равно лезут на теплые местечки». В течение длительного времени ему никак не удавалось вскрыть сионистские связи Горбачева. Пытался выйти на них через Яковлева. Тот, мол, сам еврей, плюс его купили на корню и завербовали сионистские организации в Канаде, где Яковлев служил послом СССР. По заданию Тель-Авива переведенный на партийный пост посол обработал М.С. «Яковлевская версия» падения Горбачева в сионистское болото представлялась борцу за чистоту нации все же неполной. Позднее он вышел-таки на истину. Оказалось, что зять президента «типичный еврей», а Раиса Максимовна – «татарская жидовка».

Довольно распространено в аппарате было мнение о семитском происхождении Попова, Собчака, Ельцина, Травкина, Афанасьева и других реформаторов. Считалось, что и в МИДе сплошь сыновья израилевы, что там все замминистры и начальники управлений – сплошь евреи или полуевреи. Евреи же обвинялись в разложении советского сельского хозяйства, разрушении отечественной промышленности. Как в известном стишке: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды».

Один из аппаратчиков, получив из института США и Канады справку о западных советологических центрах, наложил резолюцию: «Это путеводитель для советских евреев, чтобы знали, куда бежать и куда обращаться за кордоном!»

Процветал в аппарате и неприкрытый ничем, ни сталинизмом, ни антисемитизмом, культ грубой силы и власти. «Командовать обществом должны мы, – увещевал меня представитель этого «сдвига», – не отдавать же бразды правления демократической своре! Она состоит из шизофреников, уголовников, дебилов и воров». Упомянутый функционер с нескрываемой ностальгией вспоминал о временах, когда нецековцы разговаривали с ним, стоя по стойке «смирно» и после каждого слова ответработника брали «под козырек».

«Шверник, – делился воспоминаниями товарищ, – будучи главой профсоюзов страны, вставал, когда в телефонной трубке раздавался голос со Старой площади». Один коллега делился со мной сокровенными мыслями: каждому инструктору ЦК КПСС выдается автомат и право по собственному усмотрению наводить с его помощью порядок.

«Моя мечта, – признавался еще один партиец, – ворваться в кабинет главного редактора журнала «Огонек» Коротича, привязать хозяина к стулу и в его присутствии наложить кучу на его же столе». Тот же товарищ мечтал утопить главного редактора «Московских новостей» Егора Яковлева в луже мочи, бросить его в клетку с голодными крысами, обмакнуть с головой в унитаз общественного туалета. Похожие угрозы сыпались в адрес других реформаторов, особенно А.Н. Яковлева. Он вызывал особую ярость как враг, оказавшийся в партийных рядах. «Вот мерзавец, – говорили о нем в цековских коридорах, – болтает о каком-то гуманизме, развращает души граждан!»

Были в аппарате и представители более мирных «сдвигов», пьяницы и жулики. До восхождения к власти Лигачева им жилось в ЦК так, что вольготнее не бывает. Спиртное в широчайшем ассортименте продавалось в закрытых цековских гостиницах. Заехал в буфет гостиницы «Октябрьская», пропустил пару порций шотландского виски с чешским пивом – и на работу. А тут надо делегацию из братского Мозамбика принимать. Тосты, лобызания, коньяк, шампанское, снова пиво. Пили, конечно, отнюдь не все, но процентный показатель алкашей в коллективе был вполне достойным, не последним в союзной табели о рангах.

При апогее лигачевского диктата на Старой площади «поддавальщики» заметно приуныли. Спиртное из буфетов и баров пропало, словно корова языком слизнула. Лигачев наорал на аппаратчика, предложившего обеспечить пивом группу немецких коммунистов: «Пусть они свои порядки не диктуют, – заявил Егор Кузьмич, – если не в состоянии жить без пива, могут вернуться назад, в Берлин».

Перестали потчевать крепкими напитками в домах отдыха и пансионатах ЦК. Аппаратчики тайком, завернув бутылочку в несколько слоев бумаги (чтобы не звенело) и спрятав ее в глубину портфеля, доставляли водку в номер. Тщательно зашторивались окна, включалось радио (для заглушения бульканья при наливании в стакан) и быстро-быстро совершалось великое таинство. Пустая тара так же скрупулезно упаковывалась назад в портфель, комната проветривалась, а участники «преступления» забивали хмельной аромат головками чеснока.

Спиртная тема ушла из разговоров с сослуживцами; если кто-то и пытался шутить по спиртному вопросу, его либо одергивали, либо игнорировали реплики. В коридорах шушукались. Главного редактора газеты «Правда» Афанасьева видели в обычном магазине стоящим в километровой очереди за коньяком. Михаил Сергеевич позвонил академику, чтобы поздравить с днем рождения.

– Выпиваете? – спросил Генеральный.

– Что вы!

– Да брось ты, – урезонил лгунишку М.С., – что же это за застолье без чекушки! Праздновать, так праздновать!

Правда, тот же Горбачев на заседании Политбюро хвалил работников винно-водочной промышленности за срыв плана. Чем больше сорвете, тем сильнее, мол, отблагодарим.

С прекращением антиалкогольной кампании закоренелые бражники вновь ожили. В коридорах пьяные не валялись, но кое-кто покачивался. Случалось, храпели за столом. Несли околесицу на совещаниях.

В 1990 году «поддавалы» нашего отдела, да и всего аппарата, приобрели неоспоримого вожака в лице нового члена Политбюро Геннадия Ивановича Янаева. Знавшие его по прежней работе в ССОДе[92 - Союз советских обществ дружбы.] советовали: все дела с Геной (так величали шефа за спиной) решай по утрам, после обеда он уже «хорош», бесполезно заходить. Не всегда везло и утром. Мой приятель застал Г.И. не вяжущим лыка в 9:00. Лидер долго вглядывался в расплывчатые контуры вошедшего и наконец, определив, что перед ним не «чужой», поинтересовался:

– Те… тебе чево?

– Да вот, хочу перейти в МИД на работу, поможете?

– А… бе… бежишь, бежишь с партийного ка-а-рабля?

– Нет. Хочу на живую внешнеполитическую работу.

– Это другой ра-а-згавор. Так чево ты от меня хочешь?

– Позвоните в МИД.

Будучи человеком сердобольным, Янаев тянется к трубке. Пытается набрать номер, но палец раз за разом срывается с диска. Наконец, операция удается.

«Алло-алло, это Коля? – произносит член Политбюро заплетающимся голосом, – это Гена… Ну, Гена Янаев. Слушай, возьми Толика на работу. Как какого Толика?! Ну, ну моего, из меж… межотдела. Ладно? Хоккей!»

Рассказывают, в поездках в своем высоком качестве за рубеж Г.И. любил, по пьяному делу, стойку на одной руке держать…на столе.

Секретарь ЦК Купцов поразил меня на ужине в честь зарубежной партийной делегации. На протяжении всего мероприятия, в течение трех часов, секретарь говорил только на алкогольную тему. «Водка, пиво, вино, выпить, поддать, набраться» – непрерывным потоком лилась из его уст лексика, более логичная в очередях за спиртным. С той поры я стал присматриваться к Купцову, и выяснилось, что он не только любит поговорить о вине, но слова подкрепляет делами. В загранкомандировках коммунистический вожак дни напролет пил то, чем угощали хозяева, а ночами хлестал привезенное из дома.

Что касается жульничества, то им, конечно, промышляли сотрудники Управления делами, как это водилось во всех уважающих себя советских учреждениях. Подвиги руководителя Управления Кручины описывать не стану. По достоинству их оценил Генсек М.С. Горбачев, наградивший «ударника перестройки» званием Героя Социалистического Труда.

Я лично сталкивался только с сошками, орудовавшими на нижних этажах воровской пирамиды. Начнем с «рядовых» буфетчиц. Как и их коллеги из общепита, они чувствовали себя «хозяйками тайги». Могли отчитать партийного функционера, дать ему то или иное указание (куда ставить или не ставить портфель, какой банкнотой расплачиваться, за которым столом трапезничать). При этом обсчет, обвес и обмер производились с наглостью, свойственной всем труженикам прилавка Страны Советов. Сначала меня такое удивляло (все ж таки храм партии!), но охладил эмоции приятель из союзной прокуратуры. Оказывается, и там, в присутствии грозных силовиков, творилось ежедневное и ежесекундное воровство.

В зависимости от расположения духа и личных привязанностей буфетчицы могли нет-нет да и одарить приглянувшегося аппаратчика дефицитом, выдать ему товар сверх нормы. Скажем, хорошую (по прозвищу «партийная») колбасу выдавали по три порции, в каждой по три кусочка. Бумаги не полагалось, чтобы клиенты потребляли продукт на месте. Но всем хотелось отнести колбасу из настоящего мяса домой, жене и детям. Поэтому и клянчили у продавщиц куски побольше, да и обертку в придачу. Одним это удавалось за счет артистических талантов, удачно выбранного тона. Другие платили услугами (например, за перевод текста этикетки на французской пудре, устройство на работу племянницы). Третьи добивались своего наглостью.

У буфетчиц были клиенты и на стороне. В частности, охранники на входных дверях. В обмен на сушки, сыр и помидоры ранней весной они пропускали девушек в здание ЦК как представителей высшей номенклатуры – без проверки документов, беря под козырек. Наведывались к буфетчицам родственники, друзья, знакомые, уходили довольные, с объемистыми пакетами. По вечерам буфетный персонал и сам расходился груженый «под завязку».

Большую власть имели мужчины, распоряжавшиеся билетами на транспорт. В цековской железнодорожной кассе сидели два дюжих богатыря, которым надо было сообщить, что нуждаешься в таких-то билетах. Богатыри молча выдавали бумажку (бронь), платную с 1990 года. С бумажкой нужно было следовать к соседнему окошку, где и происходило обилечивание. При этом все недоумевали: зачем нужны упомянутые два бездельника? Они получали солидные зарплаты, пользовались многочисленными аппаратными льготами, а уходя на покой, одаривались специальными пенсиями как ответработники. И все за то, что выдавали бумажки, которые с неменьшим успехом могла всучить пассажиру сама кассирша.

Товарищи, ведавшие авиаброней за кордон, вообще восседали в солидных кабинетах с «вертушками». Им полагалось помогать отправке – приему официальных делегаций, что они и делали. Но «навар» шел с другого, с бронирования «левых» мест. Аппаратчики обращались с просьбами достать авиабилеты для сестер, бабушек, однополчан, соседей и других неноменклатурных граждан. Ответственный долго отнекивался, не положено, мол, да и брони на маршрут не предусмотрено. Но в конце концов смягчался.

Бронировщики сидели в одной комнате вдвоем и друг друга побаивались. Поэтому разговор с каждым из них носил зачастую эзоповский налет.

– Иван Иванович, – просишь его в присутствии насторожившегося коллеги, – сделай для делегации пару билетов в Париж.

– Делегация ЦК?

– Почти. Наши подопечные, помогают в работе.

– Не могу. Не положено.

Переброска репликами занимала минут десять, и тут «билетер», продолжая отказывать, шевелил бровями, выходи, мол, поговорим позднее. Выполнял команду, не будучи уверен, правильно ли понял намек. Может быть, это лишь плод собственного воспаленного воображения? В коридоре спаситель догонял и на ходу бросал: «Сделаю. Жди звонка». И делал. За сувениры. Однажды я отвалил за авиабилет две пачки импортного чая и бутылку виски, но вместо спасибо услышал предложение добавить еще одного «вискаря».

Подобные мелкие, а то и не очень, махинации совершали джентльмены и дамочки, ответственные за путевки, проживание и питание в цековской гостинице, стройматериалы, служебные автомобили и многое, многое другое. С одной стороны, в ЦК, как я уже отмечал, льготы были расписаны по должностям, с другой – для своих людей из правил делались внушительные исключения. Рядовой сотрудник нашего отдела повсюду разъезжал на казенной машине, отоваривался дефицитом высшей категории, жил в отличной квартире и пользовался госдачей благодаря умению найти ключ к сердцам распределителей. Он, в частности, водил иностранные делегации в специальную сотую секцию ГУМа, с их помощью приобретал там импортное барахло и менял его на различные цековские привилегии.

Если же вы пытались действовать без хитростей, так сказать по закону, то натыкались на глухую бюрократическую стену. Распорядитель стройматериалов выставил меня за дверь за то, что я посмел войти к нему без вызова! Начальник по квартирам, не моргнув бесстыжими глазами, объяснил, что в ЦК жилплощадь выделяют исключительно остро нуждающимся, прозябающим в общих или аварийных квартирах (хотя кое-кто ухитрялся поменять за годы службы на благо КПСС по 5–6 квартир, захватить жилплощадь для детей и даже более отдаленных родственников). В ресторане гостиницы «Октябрьской» на просьбу покормить иностранную делегацию в номере директор Крепостной ответствовал разнузданным матом. Примеры можно было бы приводить до бесконечности.

Глава 4. От застоя к перестройке

До этого я описывал различные особенности и причуды аппарата, теперь попытаюсь в хронологическом порядке восстановить эволюцию поведения партийного воинства в условиях перестройки.

Появление Горбачева у руля власти весной 1985 года большинством функционеров было встречено с воодушевлением. Молодой, энергичный, а главное, выдвиженец Андропова, чьи хорошие начинания уже успел притормозить убогий брежневский холуй Черненко. С особым трепетом от нового Генерального ждали чистки кадров. Надоели взяточники, пьяницы, бездельники и развратники, из-за которых, как представлялось, страна погружалась в трясину болезненных проблем.

Социализм необходимо было очистить от гнойников, дать ему второе дыхание. Ну и, конечно, устранение коррумпированных элементов открывало путь к рычагам власти и родникам привилегий засидевшемуся на вторых ролях молодняку. В его среде давно ворчали, что престарелые маразматики перекрывают следующему поколению кислород, мешают раскрываться ярким дарованиям.

Горбачев не обманул ожиданий, взял в руки косу и начал срезать сорняковую траву. В газетах замелькали сообщения об освобождении тузов различных мастей от занимаемых должностей. Одних вытряхивали из кресел предельно культурно – они уходили на заслуженных отдых в соответствии с собственным желанием, по состоянию здоровья, а в качестве выходного пособия получали очередной орден. Кроме того, за газетной строкой оставались такие подробности, как обеспечение новоиспеченного ветерана партии пожизненными привилегиями: дачей, пайком, спецмедуходом, санаториями.

Член Политбюро Романов после эвакуации из высокопоставленного кабинета продолжал ездить на партийные средства на отдых за рубеж, прихватывая с собой не только членов семьи, но и обслуживающий персонал. На просторной даче Русакова можно было проводить два футбольных матча одновременно, не ставя при этом под угрозу благополучие фруктового сада, картофельного поля и огородов. На протекающей рядом реке Москве пенсионера ждал приятный сюрприз в виде белоснежного катера. Пономарева черный автомобиль продолжал быстро и без хлопот доставлять на Старую площадь, в кабинет, выделенный видному борцу за мир для написания мемуаров.

Подобное увольнение в запас бойца партийного фронта являлось низшей мерой наказания. Не всем везло в такой степени. Кое-кто уходил в политическое небытие без упоминания о его собственном желании и состоянии здоровья. Льгот в таком случае выпадало поменьше. Хотя товарищ мог, конечно, подсуетиться и выхлопотать недостающие удовольствия через соратников по партийному оружию. То пенсию, глядишь, повысят, то дочери еще попросторнее квартиру предоставят, а то войдут в положение и «Чайку» оставят, чтоб «летать» на ней на дачу и обратно. С явными штрафниками, опозорившими светлое имя КПСС, обходились круче. Исключение из партийных рядов, изгнание из кормушечного «рая». Впрочем, изгоев было немного, Михаил Сергеевич не одобрял сверхкрутизны в подходе к живым людям, проявлял коммунистический гуманизм.

Тем не менее очень скоро армия спецпенсионеров значительно пополнилась. Появились первые недовольные горбачевской политикой аппаратчики. Разгуливая по территории загородных цековских дач или вколачивая «козла» в скамейки Гоголевского бульвара, они бурчали и шипели. «Мальчишка, пацан, такими кадрами разбрасывается! Неужели не понимает, что без наших опыта и знаний ни одно дело не сладится! Молокососы, которых Генеральный ставит на руководящие посты, не тянут и не волокут». Мужьям подкудахтывали супружницы. В очереди в спецполиклинике к врачу я стал невольным свидетелем любопытного монолога. Пожилая тетя с очень простым лицом, но в импортных нарядах разговаривала вслух сама с собой: