Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 5. Часть 7. Разбитые мечты

– У меня и «Правду» прочесть времени не хватает. Просматриваю по диагонали.

Медунов в ярости вскакивает, стучит по густосервированному столу тяжелым кулаком и орет:

– «Правду» по диагонали?! Вы кто, подлец или предатель?! Читать «Правду» от корки до корки – священный долг всех советских патриотов!

Медунов производит глубокое впечатление. Вожак! Кристально чистый коммунист! Но вот закончен изнурительный марафонский рабочий день. С.Ф. возвращается домой, где, как у А.И. Корейко из «Золотого теленка», начинается его вторая, настоящая, жизнь.

Секретарь погружается в аферы, от больших до микроскопических, не брезгуя ничем. Кто-то приносит крупную взятку (в виде материальных благ) в обмен на сочинскую прописку. Молодой партработник Мерзлый с женой, руководящим торговым работником, докладывают о планах перестановки кадров в местных масштабах (надо убрать чужих людей, поставить верных).

Спустя минуту коммунист без страха и упрека требует от своего бывшего водителя, а ныне директора винного магазина, обменять ящик дорогого коньяка (подарок из Армении) на два ящика более дешевого. Обсуждает предстоящую поездку за рубеж и, услышав вопрос оформляющего о том, как передать деньги членам делегации, складывает пальцы в увесистую фигу.

– Вот им что, а не суточные! – с этими словами Медунов сгребает валюту в карман.

Ханжеский почерк и в центре, и на местах идентичен по всем вертикалям и горизонталям власти. Бесчисленны были и формы проявления двуличия. Маститый аппаратчик, брызжа слюной на трибуне, требовал покончить с непристойностью и моральным разложением, поразившими молодежь. А после собрания блюститель нравов с жадностью смотрел в закрытом для простых смертных зале похотливый импортный фильм. С утра до вечера поносили партийцы последними словами «желтую газетенку» «Московские новости» и антисоветчика Солженицына. Но когда в цековских книжных киосках продавали упомянутую газету или повести Солженицына, марксисты-ленинцы выстраивались в жаждущую очередь. Готовы были битый час томиться в ней, чтобы ухватить ревизионистскую литературу. Рядом же на полках сверкали глянцевыми суперами бессмертные труды Маркса и Ленина, но их очередь даже не замечала.

Пора, однако, переходить к еще одной (пятой), не менее важной, чем предыдущие, заповеди. Аппаратчик должен был изображать скромность. На всех дверях были повешены идентичные таблички. Фамилия и инициалы. Никаких должностей и рангов, все одинаковы. У «шишек» покрупнее за стандартной дверью в прихожей сидела, правда, секретарша, но в отличие от других учреждений она, как правило, не мешала доступу сотрудников к телу шефа. Не было должностей в списках сотрудников: все по алфавиту, члены Политбюро и стенографистки.

Отсутствовала спецстоловая для начальства. Действовала одна большая спецстоловая для всех. Участки земли под дачи аппаратчикам не раздавались, выездных продаж дефицитных товаров почти никогда не устраивалось. В кабинетах стояла довольно примитивная мебель, на столах – допотопные лампы. Канцпринадлежности закупались в основном отечественные, и весьма прескверные. Бумага для справок использовалась желтая, низкой категории.

За «простым как правда» фасадом скрывались, однако, другие реалии. Члены Политбюро и Секретариата ЦК имели, в общем, все, что пожелает душа. Перепадало и деятелям рангом пониже – спец-столовая, пайки, пансионаты, персональная машина, санаторий, «зеленая улица» деткам, увлеченным карьерой.

При этом многие в ЦК считали, что никаких таких привилегий у аппаратчиков нет. Один из родственников Пономарева любил причитать:

– Какие это привилегии, посмотрели бы, как в США правящий класс живет!

Жил тамошний правящий класс в самом деле лучше, но и другим давал. Советский строй создал абсолютно неэффективную систему, лишил людей элементарного, но в спровоцированной им же разрухе себе обеспечил неплохой минимум. В Соединенных Штатах бедняк имел такое же право купить особняк или «мерседес», как и миллионер. Заработай деньги и валяй, приобретай. В СССР путь даже к элементарным удобствам, более или менее качественным товарам открывала должность и только должность. Лучше всего – партийная.

С очередной (шестой по счету) заповедью я познакомился буквально на следующий день после перехода в ЦК. Заместитель заведующего отделом созвал совещание и попросил подчиненных высказать суждения по актуальному вопросу международной политики. Коллеги один за другим брали слово, но, к моему удивлению, говорили примерно одно и то же. Причем их аргументы звучали не очень убедительно. Когда пришла очередь выступать мне, я изложил специфическую точку зрения. Начальник не стал подводить итоги совещания и распустил всех, кроме меня.

– Тебя я задержал, – сказал он, когда другие вышли, – чтобы разъяснить: исполнителю не следует умничать. Надо проводить в жизнь линию. А разрабатываем ее мы, члены ЦК.

Оказалось, что участники совещания в соответствии с устоявшейся традицией говорили только то, что хотел услышать шеф. Я же по неопытности выступил с отличных от заранее намеченных им позиций, чем и навлек на себя высочайший гнев. Впоследствии мне не раз напоминали, что рядовой сотрудник должен вести досье, копить информацию, а вот анализировать ее, делать выводы и высказывать суждения могло только начальство.

Непреложным принципом поведения партийного функционера была недоверчивость. В каждом человеке, встречавшемся на жизненном пути, он подозревал предателя, жулика, вора, проходимца. Вызывается в ЦК ученый по профессиональному вопросу. Перед визитом разворачивается доскональное изучение «объекта». Звонят на работу – директору НИИ, секретарю парткома, беседуют с коллегами, ну а главное, запрашивается мнение органов. Вот откуда проистекала беззаветная любовь партийцев к чекистам. Те защищали партию от народа, не щадя сил душили оппозицию, снабжали КПСС информацией о собственной стране и ее жителях.

Как-то меня направили в инспекционную поездку с опытным аппаратным «волком». Схема общения с «низами» была у него отточена до совершенства. Сначала происходила встреча с «первым» (распространенная «партийная кличка» первого секретаря обкома), который давал характеристику местному активу. Один ленив, второй трусоват, третий жуликоват, у четвертого идеологическая каша в черепке. Через час вельможа из центра беседовал со «вторым» и наводил у него справки о «первом». Далее следовал душеспасительный тет-а-тет с «третьим», который клепал на «первого» и «второго».

Опрашивались остальные ответственные работники обкома. Каждый докладывал о каждом. Следующими исповедовались шоферы, официантки, курьеры. Кому-то мой коллега задавал вопросы прямо в лоб, с другими проводил зондаж невзначай, в ходе дружеского обмена репликами.

– А что, Василий, – обращался он к подвозившему нас водителю «первого», – запарился небось на такой службе, жинка шефа, поди, на рынок тебя гоняет за покупками?

– Бывает, – нехотя признается Василий, – а то и дочь с мужем приходится за город вывозить. Так ведь жизнь есть жизнь.

– Это правильно, – поддакивает московский детектив.

Когда все обо всех были уже допрошены, ревизор пригласил в отведенный ему обкомовский кабинет главного местного чекиста. Крепкое мужское рукопожатие. Прямой и честный взгляд в глаза друг другу. Серьезное выражение лиц. Благодарность от имени ЦК за «добрую службу». И просьба предоставить объективочки на провинциальную номенклатуру. Существует, мол, такая необходимость.

Та же «необходимость» влекла аппаратчиков смыкаться в мафиозные группы взаимно доверяющих лиц. Назначение Николая Николаевича из, скажем, Забайкалья на крупный пост в центральный аппарат неизменно означало, что за ним потянется длинный шлейф. Смотришь, месяца два спустя вокруг выдвиженца запестрели земляки, однокурсники, свояки, друзья по рыбалке. Меняется технический состав – секретарши, курьеры, буфетчицы. Единственным критерием выдвижения была личная преданность боссу. Любые другие качества, таланты, навыки в расчет не принимались.

Даже самые демократичные лидеры следовали данному правилу. Один такой, будучи секретарем ЦК КПСС, при рассмотрении той или иной кандидатуры на работу в аппарат задавал кадровику только один вопрос:

– Наш человек или нет?

Аналогичный вопрос звучал и в других начальственных кабинетах на Старой площади. Товарищ в загранкадрах ЦК, курировавший МГИМО, конечно же, стремился иметь в элитарном учебном заведении преданную гвардию. Это было нетрудно. Во-первых, ЦК утверждал мгимовскую номенклатуру, а во-вторых, институтское начальство зависело от ЦК в повседневной деятельности и в любом случае почитало за честь дружить с куратором. Цековец помогал с поездками за границу, в ответ от него принимали списки молодых людей, которых надлежало зачислить в студенческие ряды.

Точно так же куратор советской науки использовал подотчетные ему НИИ для получения научных степеней себе, близким, друзьям и знакомым. Инструктор по торговле энергично шарил начальственной рукой по закромам складов с импортной одеждой. В общем-то в подобных операциях по принципу «ты – мне, я – тебе» не было ничего экстраординарного. Все наше общество тотального дефицита и бюрократических структур функционировало таким образом. Но смею предположить, что ЦК принадлежала главенствующая роль в процессах загнивания. Штаб партии выступал рулевым, задающим тон нижестоящим звеньям. Недаром ведь говорят, что рыба с головы гниет! Если секретарь ЦК расставлял людей, руководствуясь личными выгодами, и требовал от осчастливленных мелких услуг, а то и крупных нарушений закона, то возникал, естественно, эффект цепной реакции. Беззаконие, кумовство, коррупция кругами расходились по державе.

Стремление к надежному окружению свойственно и иностранным политикам. Американский президент или премьер-министр Англии предпочитают видеть рядом проверенных людей и единомышленников. Беда только в том, что в ЦК и в СССР в целом игра никогда не шла по цивилизованным правилам. Мафия, бравшая верх, ничем не лимитировалась (ни временем, ни полномочиями) и творила все, что желала, в том числе всячески «топила» другие группировки.

Рекорды недоверчивости, как и во многих других вопросах, ставил секретарь ЦК Борис Николаевич Пономарев. Советский посол в одной стране попросил секретаря ЦК презентовать его очередной труд. Пономарев начертил на титульном листе: «На память». Кому и от кого – решил на всякий случай не упоминать. А вдруг посол проштрафится, будет у него обыск, найдут книгу и ненужная тень падет на видного деятеля международного коммунистического и рабочего движения. Осторожность, в общем-то, нелишняя. Ведь так оно и бывало не только в далекие годы пономаревской молодости, но и в более позднюю брежневскую эпоху.

Когда писатель Кузнецов из Тулы остался в Англии в 1970-х годах, главный идеолог ЦК КПСС М.А. Суслов вызвал на ковер первого секретаря Тульского обкома И.X. Юнака. Оконфузился, мол, снимать будем. А Юнак, не будь дураком, отвечает:

– Характеристику на выезд я предателю не подписывал и не подписал бы ни за что на свете. Уехал Кузнецов, воспользовавшись моим отпуском, добро получил от заместителя, второго секретаря.

Резонно, подумал справедливый Суслов и убрал «второго» с должности.

Перейдем теперь к заповеди № 8. Она требовала от аппаратчика неукоснительного чинопочитания к старшим по должности и позволяла ему допускать откровенное хамство в отношении нижестоящих. Один секретарь ЦК КПСС при звонке М.С. Горбачева или Е.К. Лигачева полностью терялся. Однажды принимал он венгерского посла, и вдруг взвыл спецтелефон. Секретарь схватил трубку и услышал спецголос с самого верха. И что, вы думаете, сделал секретарь, бывший посол СССР, искуснейший дипломат? Он выпроводил венгра в коридор и заставил его ждать до окончания телефонного разговора. Лишь сорок минут спустя послу дружественного государства позволили вернуться в кабинет «перестроечного» секретаря ЦК КПСС.

Если так можно было поступить в отношении венгерского посла, то что же говорить об обращении с отдельской «мелкой рыбешкой», консультантами и референтами! Один заместитель заведующего отделом проделывал трюк «а-ля секретарь ЦК» практически ежедневно, а то и несколько раз в день. Соберет совещание, а тут звонок. Ну хорошо еще от жены, с ней можно и при людях посудачить. А то любовница или приятель по скользкому делу. Заместитель заведующего небрежным взмахом руки повелевал участникам совещания убраться вон. Дюжина мужей стремглав, словно стая воробьев, вспугнутая ястребом, вспархивала со стульев и улетучивалась из кабинета. Стояли, сгрудившись у стола секретарши, и ждали, когда погаснет красная лампочка. Это означало, что телефонная трубка в кабинете положена на место и можно предстать пред начальственные очи.

Боссы рангом пониже (заведующие секторами, например) из кабинета уже, как правило, не удаляли. Они, просто забыв, что находятся на работе, надолго, не извиняясь, погружались в мир телефонного общения. Иной начальник на протяжении одного совещания умудрялся 5–6 раз поговорить с женой – о промахах портнихи, капризном унитазе, украденных лыжах. Кроме того, звонили дети, и аппаратчик помогал им с английским переводом, решением математических задач. В результате пустяковое пятиминутное совещание вырастало в марафонское мероприятие.

Кстати, еще кое-что о телефонном этикете в ЦК. Телефоны там были разные, и относились к ним неоднозначно. У самых больших «шишек» телефоны заполняли весь стол. У каждого – свои функции. Когда приходилось дежурить в приемной секретаря ЦК, то наиболее трудным делом было разобраться в предназначении телефонов. Помощник секретаря устраивал специальные инструктажи, а мы, дежурные на выходные дни, лихорадочно записывали: аппарат в верхнем ряду, второй слева, без опознавательных знаков, издает пронзительный сигнал – по нему соединяют только с Горбачевым; когда поднимаешь трубку, надо представляться по полной форме; а вот четвертый телефон справа, в среднем ряду – городской, могут звонить случайные люди, поэтому молчать и ждать, пока подадут голос на другом конце провода.

Чем ниже по рангу функционер, тем меньшим набором аппаратов он располагал. Любой чиновник считался большим человеком, если обладал хотя бы одной «вертушкой» – телефоном кремлевской связи. «Вертушка» служила (да и сейчас служит) водоразделом между элитой, сливками общества, и простыми смертными. Человека с «вертушкой» уважали, боялись, слушались. Когда аппаратчик входил в контакт с коллегой или с кем-то из внешнего мира, он обязательно заглядывал в «вертушечную» книжицу, чтобы знать, чего стоит социальный статус визави, как с ним вести себя. Тем, кого нет в заветном списке, можно было безбоязненно хамить, еще лучше вообще не опускаться до их уровня. С «вертушечниками» следовало вести себя как с равными.

Престиж «вертушки» достиг таких высот, что ею можно было и не владеть, а лишь иметь к ней доступ. «Вертушкой» шефа пользовались не только мы, его подчиненные, но и друзья из других учреждений, даже пенсионеры. Предположим, надо «пробить» банкетный зал в ресторане «Прага» для личного юбилея. Звонишь по «вертушке» в соответствующее управление Мосгорисполкома, курирующее общественное питание, и тебе всегда постараются помочь. Попробуйте проделать ту же операцию по обычному телефону, тут же обнаружите, что в Мосгорисполкоме работают не такие уж вежливые и услужливые люди.

Даже по чисто служебным делам предпочтительнее было общаться по «вертушке». Например, надо узнать у дежурного депутатского зала «Шереметьево-II», когда прилетает высокая делегация, скажем, из Франции. Свяжитесь с дежурным по обычному аппарату, и вы вряд ли добьетесь вразумительного и правильного ответа. Позвоните ему же по «вертушке», и он не говорить будет с вами, а докладывать дрожащим от волнения голосом. Особенно полезной была «вертушка» при звонках в НИИ и прочие учреждения с более или менее свободным графиком работы. Это, как правило, являлось единственным способом найти нужного человека, иначе его и не искали.

У «вертушки», где бы она ни стояла, организовывалось дежурство. Сотрудник должен сидеть и ждать, затаив дыхание, когда кто-то большой и сильный соизволит лично набрать номер вверенного дежурному аппарата. Другие трубки можно было даже не поднимать. Часто так оно и происходило. Вы звоните час-другой в ЦК и удивляетесь, куда подевались его сотрудники, почему их все время нет на службе. На самом деле они там, только брезгуют реагировать на перезвон простых телефонов.

Еще одной любопытной особенностью партийного этикета было нежелание здороваться. Секретарь ЦК В.А. Медведев, перемещаясь по коридору, игнорировал все внешние раздражители. Вы могли ему улыбаться, кланяться, кричать «здравствуйте» – все это бесполезно. Не моргнув глазом, с устремленным в глубь коридора стеклянным взором, он, словно «зомби», двигался вперед. Следующий заведующий отделом, В.М. Фалин, имел вид Гёте, раздираемого творческими муками, и с ним как-то и в голову не приходило здороваться. Человек явно находился в ином мире и другом измерении. Кстати, позднее В.А. Медведев стал простым сотрудником Фонда Горбачева и превратился в довольно приветливого человека.

Под стать главным боссам не здоровались многие замы и прочие начальники средней и мелкой руки. У некоторых это выглядело вызывающе, другим прощали невнимательность к окружающим по разным причинам. Некий консультант, весьма любезный в беседах в кабинете, на нейтральной почве (в буфете, на улице и т. д.) начисто отказывался кого-либо замечать. Объясняли это тем, что он плохо видит и слышит, да к тому же непрерывно мыслит. Но как-то я стал свидетелем такой сцены.

Наш герой шагает по коридору и вдруг в противоположном конце, метрах в 60 от себя, замечает симпатичную секретаршу. Лицо расплывается в лучезарной улыбке, и он буквально бежит навстречу девушке. Поравнявшись, продолжает улыбаться, кланяется, что-то шепчет ей на ухо. Тогда я понял, что зрение у консультанта работало выборочно, как у локатора, который наверняка запеленгует серебристый авиалайнер, а вот какую-то там ворону пропустит без внимания.

Глубокий след в памяти оставил еще один представитель славной консультантской когорты – заведующий группой экономических консультантов. Мы друг друга знать не знали и никогда, естественно, не здоровались. И вдруг нб тебе – раздается звонок, и я слышу в трубке блеющий тенорок. Зайдите, мол, дорогой, очень хотелось бы пообщаться. Захожу. Хозяин кабинета весь внимание ко мне, обхаживает гостя, как кавказский тамада. А походя так разъясняет причину неожиданного всплеска любви. Секретарь ЦК Медведев поручил ему подготовить записку в Политбюро по одному важному вопросу. Сам консультант этого сделать не может, просит потрудиться меня. Я пытаюсь отказаться, ссылаясь на низкую квалификацию, но хозяин кабинета не приемлет самоотвода и осыпает комплиментами. Оказывается, он прекрасно осведомлен насчет моей биографии и «достижений». Наряду с хвальбой из его уст звучат и посулы: вы себя покажете, вас повысят по службе.

В конечном итоге уговорил и с того момента стал близким другом: звонки, радостные приветствия при встречах. Дружил до того самого момента, как записка была составлена, подписана Медведевым, рассмотрена и одобрена на Политбюро. После этого «экономический» друг в мгновение ока остыл ко мне. Да что там остыл, перестал узнавать! Больше ни разу не поздоровался.

Иной читатель, возможно, пожмет плечами и скажет, что в подобном поведении нет ничего особенного. Но я, видимо, человек, испорченный длительным пребыванием за рубежом. Работая, в частности, в США, приобрел скверную привычку здороваться. В Москве же сам факт улыбки вызывал подозрение. Я как-то ехал за границу и решил использовать для паспорта фото, сделанное в США. Тамошний фотограф заставил меня улыбаться, и таким улыбающимся я и вышел. Потом жалел, что наклеил эту фотографию в паспорт. Она вызывала всеобщее недоумение и даже возмущение. Мне говорили: «Что ты улыбаешься как идиот?».

Но вот тому, что заместитель заведующего нашего отдела в ЦК, забывая порой фамилии подчиненных, подзывал их свистом, этому, думаю, оправданий нет. Еще один заместитель ввел систему записи сотрудников на прием. У вас срочное служебное дело, необходимо получить «добро» на встречу иностранной делегации. Но вместо того, чтобы за пять минут решить вопрос, приходилось ожидать вызова. Иногда несколько часов, а то и целый день. Аргументация поведения начальника: я очень занят, если все станут ежесекундно меня дергать, то… Но ведь на то он и начальник, чтобы руководить людьми и делами. Если на это не хватает времени, значит, подавай в отставку!

Справедливости ради следует признать, что постепенно за перестроечные годы уровень внутриаппаратного хамства все-таки снизился. Прежде секретарь ЦК мог позволить себе в отношении подчиненных что угодно, заведующий и замзавы отдела – почти все. Миндальничать с нижестоящими просто не представлялось возможным. Этого не оценили бы сами подчиненные. Господствовала рабская психология. Помню, один партийный товарищ, причем хороший и умный, следующим образом сравнивал В. Воротникова с С. Медуновым (первый сменил второго на посту руководителя парторганизации Краснодарского края).