Генеральный инсект. Господин ощущений – 2

Чехов подумал о сыре.

– Мне будет жаль, если вы возродитесь.

Низенький Ленин легко помещался в высоком Антоне Павловиче. Врач, он (Чехов) назначил себе выдавливание, но процесс шел туго.

Чехов хотел бы перевести Ленина в манекены, но роль была отдана Ибсену.

Кумберг и Ленин умели озвучивать свои взгляды – Ленин мог быть глиняным (големом), а Кумберг из бронзы мог отлить вообще все, что угодно, но очередь обозначить себя была за Фертингофом: человек ощущения, но не мысли, он, разумеется, не мог читать мысли других людей, но брался оценить их ощущения.

Он видел, что Лора испытывает с Милеевым ощущения, куда более сильные и возбуждающие, нежели с ним: девка была кровяная, потная. Милеев нарочно мешал ее с грязью, чтобы наслаждаться ее истерикой, которой сама Лора наслаждалась даже сильнее его.

Лора оставалась на кончиках его (Фертингофа) пальцев: распространялся сырой, неприятный запах.

Фертингоф опрыскивался духами от Огюста, натягивал перчатки от Бергонье.

Скорее, это были дорогие вещи, нежели ощущения.

Владимир Ильич всегда был вежливым: он был с признаками вежливости – свою вежливость он проявлял через Антона Павловича.

Шел однажды Антон Павлович с Анной Сергеевной, а навстречу ему Лев Николаевич с Анной Аркадьевной; первая давала ощущение, вторая – восприятие.

Анна Сергеевна брала мелочной настойчивостью.

Анна Аркадьевна – прямолинейностью.

Она двигалась прямо на Чехова – вежливо Антон Павлович пропустил ее мимо ушей.

Глава шестая. Много масла

Неживой холодно вежлив.

Ему суфлируют, но кто-то другой прислушивается чуткою душой к влажным голосам ночи.

Было ощущение Анны, появлялось ее изображение.

В тесноте сливалось ощущение с изображением.

Неясно было, кто останется в настоящем, и кто перейдет в будущее – каждый посему мог считать себя ложным протагонистом. Ложный протагонист всегда в гриме.

Кумберг, вылепивший Ленина из глины, затевал поделку из бронзы.

Воздух – сыр: ешьте воздух!

Купец Кокорев награжден был орденом Ленина 4-й степени с колокольчиками на шапку.

Скверные манеры Милеева —

Лора —

Каждый человек стремился проявить себя через другого: мавзолей Таганрога пышностью своей состязался с московским и петербургским.

Была видна чья-то рука: она заставляла вращаться в воздухе соломенную шляпу, задетую резинкой за палец – рука размахивалась все стремительнее – резинка вытягивалась, и шляпа норовила улететь за линию горизонта.

Молча Крупская заботилась о чае.

Расставляя посуду в ожидании самовара, попутно в ладонях она мяла хлеб; в большом глиняном кувшине плескалось холодное молоко.

Лампа под светлым зеленым абажуром бросала на лица спящих темно-желтый отблеск; Вронский и Анна Сергеевна похожи были на утомившихся от дальней дороги пассажиров почтового поезда с синими и коричневыми вагонами: он был из синего – первого класса, она – из коричневого, второго —

Поезд, разумеется, выдумал тот, кто прежде выдумал тесноту: голова Анны Сергеевны покоилась на плече Вронского – его протез лежал по всей длине у нее на коленях.

Явился накладного серебра самовар. Анна Сергеевна подняла голову. Вронский принял ногу.

(Позднее все опять станет иначе: с потолка на крашеный пол свалится кусок штукатурки, пожилой человек во фраке уронит смычок, и Вронского, наконец, сыграют без грима).

Надежда Константиновна подтащила стремянку, взобралась на нее и с потолка, в старом чулке, отлепила головку сыра, прежде не замеченную гостями.

– Его не едят, – объяснила хозяйка. – Только нюхают.

Сыр пахнул старым чулком.

Противу воли гости вовлечены были в детскую интригу: эмблематический Ленин в рамке на стене смотрел кудрявым бараном: господин Барановский. Негромко бурчал ультразвуковой генератор: вот-вот на столе появится много-премного масла: уже в кувшине —

Заметно дверца буфета напряглась – выгнувшись наружу, она противостояла давлению изнутри.

На все лады Надежда Константиновна расхваливала бесконечность.

Глава седьмая. Не было повода

Буря в кувшине молока и глиняный Ленин – скорее ощущения, нежели проявления чего-то иного —

Идущие к новой жизни испытывают и новые ощущения.

Анна Сергеевна чувствовала себя так, словно бы проглотила (съела) собаку. На этом самом месте (чувствовала), за столом, в доме старой комической ведьмы.

Все же она ковырнула сыру: отвлеченные вопросы вдруг стали мало ее волновать – еще немного, и она отвернется от прежних своих идеалов.

Надежда Леонардовна еще не предлагала ей на пару промчаться по пушкинским заповедным местам, но ступа и помело уже приготовлены были в сенях.

Вронский, судя по всему, хотел русалку, а, впрочем, леший его разберет!

Крупская-Книппер подкинула им курьих ножек: два итальянских окна открывали два далеких вида: самый горизонт расширялся как будто.

Надежда Леонардовна разожгла камин, предлагая Анне Сергеевне попрыгать по стенам – Вронскому хотелось выстрелить из револьвера, но решительно для этого не было повода.

Крупская умела подсвистывать тетеревов и синиц, подкликать зайцев, подвывать волков, подхрюкивать свиней – тут надобно было ружье.

– А как насчет подмекнуть барана, – с трудом он выговорил, – небось, слабо вам?!