Портрет в черепаховой раме. Книга 2. Подарок дамы

– Что же здесь непонятного, мадам? Во-первых, с некоторых пор в России полагается говорить по-русски, так? Или сей обычай уже отменён?

– Нет, нет! – засмеялась Голицына. – Всё время забываю! Этот ваш самозваный император, будь он неладен!.. Добрый день, господин Марат! Рада вас видеть!

– Я рад вдвойне! Но теперь, во-вторых! – с напускной строгостью сказал француз. – Вы упорно называете меня Маратом. Разве я похож на якобинца?

– Похож! Ещё как похож! – снова засмеялась княгиня. – Вылитый бунтовщик!

– Тогда и зовите меня на русский манер!

– Как это?

– Емелькой Пугачёвым.

– Пугачёвым? Вы собираетесь кого-то пугать?

– Пугать? – картинно ужаснулся француз. – Да я за последние тридцать лет пальцем никого не тронул! Мухи не обидел! И вы, мадам, об этом прекрасно знаете.

– Oui, знаю!

– А когда по высочайшему дозволению государыни Екатерины моя опасная для русского уха фамилия Марат была заменена тихой и мирной Будри, я и вовсе отстранился от своего брата-якобинца Жана-Поля! И стал тише травы, ниже воды!

– Тише воды, ниже травы! – поправила Голицына.

– Да, да! Всё время путаю. Тише воды!

– Так уж и тише? Все французы бунтовщики и смутьяны!

– Ну, так и зовите меня на французский манер!

– Как это?

– Будриапарт!

– Будри-апарт? – со смехом повторила княгиня. – Забавно! Весьма забавно!

– Вот и выбирайте, кто вам милей! Коронованный самозванец? – Будри взмахом руки набросил на лоб прядь волос и, заложив руку за обшлаг сюртука, застыл в позе Наполеона. – Или якобинец, взбудораживший Францию и Европу 13 лет назад? – француз взлохматил волосы и изобразил якобинца-оратора.

– Браво, браво! – зааплодировала Голицына. – С вашим талантом, господин Будри, хоть сейчас на сцену!

– В Комеди Франсез, что на площади Пале-Рояль?

– Довольно площадей, мсье Будри! – строго потребовала Голицына. – А то мы ещё до площади Бастилии доберёмся! Слышать о ней не могу! Хоть столько уже лет прошло…

– Тринадцать, мадам, – вздохнул француз.

– Боже, как будто вчера всё было!.. Париж, Мария-Антуанетта, Людовик! А затем этот кошмарный бунт!

– Его назвали Великой французской революцией, мадам.

– Надеюсь, Россия не доживёт до подобного величия.

– Неисповедимы пути Господни!

– Типун вам на язык, господин Будри!

– Разве в России не любят бунтовать?

– В России любят веселиться. Вот и я хочу устроить музыкальный вечер. И прошу вас, мсье Будри, или на русский лад, Давид Иванович, почтить нас своим присутствием.

– С превеликим удовольствием, мадам!

– И захватите с собой вашего воспитанника. С моими инициалами.

– Гончарова?

– Да. Он, кажется, музыкант?

– В стране, император которой прекрасно играет на скрипке, а императрица чудесно поёт, удивить кого-либо трудно. И, тем не менее, он превосходный музыкант, мадам! Вы что предпочитаете, скрипку, виолончель?

– На ваш выбор, Будри! Я доверяю вашему вкусу! Да, и вот ещё! Нет ли у вас на примете учителя французского?

* * *

В просторной комнате Коллегии иностранных дел над столами склонились чиновники. Вошёл Дмитрий Рунич, приятной наружности молодой человек. Энергично размахивая газетой, он вполголоса произнёс:

– Господа! Туманный Альбион о фаворитах!

– О каких фаворитах? – поднял голову от бумаг самый молодой из присутствующих девятнадцатилетний Николай Гончаров.

– О высочайших! – шёпотом разъяснил Рунич. – Безвестный корреспондент из Санкт-Петербурга уведомляет аглицких читателей, что миссис Мэри, как они её называют, Нарышкина продолжает пребывать в фаворе.

Рунич передал лондонскую газету чиновникам.

– И названо всё это «Первая леди Российского двора», – перевёл Гончаров и передал газету дальше.

– Европа о том давно судачит, – отозвался из самого дальнего угла Евгений Путятин. – В Париже на той неделе все газеты писали, что этой связи благоприятствуют особые обстоятельства – то, что императрица в положении, вот-вот родит.

– Самое пикантное в другом! – вновь заговорщицки зашептал Рунич и достал вторую газету. – Другой аглицкий корреспондент сообщает, что отец будущего августейшего младенца вовсе не государь император.

– Как? – в один голос ахнули чиновники.

– А так! – ответил Рунич и начал читать, сходу переводя на русский. – «Некий кавалергард… двадцати шести лет от роду… увлёкся дамой… высшего света, доселе славившейся… своей неприступностью… и пылкой любовью к мужу. Как бы в отместку за… ветреность супруга и его… внезапный адюльтер, она и ответила молодому человеку… взаимностью».

– Пассаж любопытный! – усмехнулся барон Карл Беренштейн. – Высочайшие вершины пали! А Нарышкина…

– Нарышкина? – строгим голосом переспросил столоначальник, заглядывая в комнату.

Все разом замолчали, застыв от неожиданности.