Пристанище пилигримов

– Тебе тоже надо покреститься, – подытожил Слава свой возвышенный дискурс.

– Зачем? – парировал я и слегка зевнул, прикрыв рот ладошкой.

Он посмотрел на меня как на идиота, но ничего не ответил. Повисла пауза.

– Ты зачем поехал в Верхотурье? – спросил я. – С какого перепугу?

– А что, люди приходят к Богу только с перепугу?

По выражению его лица было видно, что я попал в точку.

– Такие убеждённые богохульники и гедонисты, как мы, просто так не сдаются… Я ведь тоже слегка подбздёхиваю – боюсь опоздать на свой последний ковчег.

– В каком смысле?

– Апокалипсис грядёт, Славушка, – потешался я по полной программе. – Выживут только партийные… у кого крестик на шее. Я ведь тоже задумался о крещении, но ты меня опередил в этом вопросе. Получается, мы с тобой параллельно идём… Я бросил курить, пить, материться и даже своего хорька перестал выгуливать, и ты, я смотрю, взялся за ум.

– Ещё как, – ответил он с серьёзным видом, хотя в моих словах явно прослеживалась ирония. – Мы с Оксанкой даже решили повенчаться, прикинь.

– Ну-у-у, это очень серьёзный шаг. Я бы не решился с какой-либо женщиной связаться навсегда. Ты даже в раю от неё не отдохнёшь. А если сходишь налево, то это уже будет смертный грех, а не любовные шалости.

– Этого я и боюсь, – промямлил Слава, задумчиво глядя в окно, в котором зияла черная промозглая осень.

– Вот видишь, опять боишься, – подхватил я, криво усмехнувшись. – Страх – это основной стимул веры.

– Я думаю, что всё-таки… любовь.

– Религия – это единственное спасение от суеверного страха, коим человечество одержимо испокон веков. Многие приходят к Богу, потому что боятся Его гнева, или приходят к Нему с какими-то бесконечными просьбами… Но… мало кто приходит по любви.

Я отхлебнул чаю и продолжил:

– Многие верующие на самом деле не верят, что Он есть, что Он вообще может быть. Они ходят на утреннюю молитву, на вечернюю, ставят свечки за здравие и упокой, но их разум не может вместить понятие, выходящее за рамки привычных представлений. Это как стакан, который не может вместить море. Поэтому христианство, как и любое религиозное учение, имеет довольно неопределённую форму и опирается лишь на догмат. Мы не можем постичь объективную истину, являясь субъектами, поэтому для нас истиной является то, во что мы верим, а было ли воскрешение или непорочное зачатие на самом деле, это не должно нас волновать.

– То есть ты считаешь, что Бог непостижим?

– Конечно… Именно поэтому появился Иисус Христос, олицетворяя собой Всевышнего. Конструкция Отец, Сын и Святой Дух является более понятной для простого обывателя.

– А как ты думаешь, после смерти мы хоть немного приблизимся к Нему?

– После смерти мы лишь приблизимся к земле, – пошутил я. – А если серьёзно, никто не знает, что будет после смерти. Рай и ад – это всего лишь абстракция, созданная для нашего устрашения… Но что-то там несомненно есть.

– Я не пойму… Ты христианин или атеист?

– Полюбуйся на меня, – воскликнул я, – так выглядит агностик, глубоко любящий Христа!

– Вот как, – удивился Гордеев. – А кем Он для тебя является?

Я на секунду задумался и ответил, мечтательно глядя вдаль:

– Это мой герой. Это мой кумир. Это пример для подражания. Это в конце концов Спаситель… Но… – Я провалился в какой-то вербальный вакуум и не смог подобрать нужные слова: они просто смешались в бессмысленные звуки и мычание. – Не могу об этом говорить… О Боге рассуждают все кому не лень, но никто даже понятия не имеет, что есть Бог. Я лучше помолчу.

Повисла сакральная тишина, и даже было слышно, как пар сочится в трубах центрального отопления и где-то за стенкой разговаривает Дима Поздняков со своим «чёрным человеком». Он пил не просыхая уже несколько месяцев и откровенно готовился отойти в мир иной. «В этом мире уже нечего ловить», – повторял он, перед тем как опрокинуть очередную рюмку. «Ох, чувствую, смертушка рядом… За спиной стоит, в затылок дышит, – кряхтел он, хватаясь за сердце. – Ох, гореть мне в аду… Палёной мертвечиной воняет… Чувствуешь?» – «Давай не в этом месяце, Григорич, – умолял я. – Меня с работы турнули, и за квартиру нужно платить… Повремени, родной, повремени». – «Часто вижу сон, – с придыханием рассказывал Дима, и мутная слеза катилась по щеке. – Как меня на лифте в ад опускают… А у лифтёра – такая гнусная рожа, и глядит, мерзавец, так ехидно!» – «Страшно?» – спрашиваю я. – «Страшно», – отвечает он. – «Вот и мне страшно, Дмитрий Григорьевич».

– Курить хочется, – тихонько молвил Гордеев. – Я ведь последнюю сигарету перед крещением выкурил и зарок дал…

– Расскажи, – попросил я, катая в пальцах хлебный мякиш, – что за беда с тобой приключилась. Когда я уезжал, ты был вполне самодостаточным, как атомная подводная лодка. И что я вижу, когда возвращаюсь? Рефлексирующий молодой человек… У тебя даже взгляд изменился.

Он скромно потупил глаза в пол – его пухлые щёки покрылись нежным румянцем, и в тот момент я понял, что по сути своей он ещё мальчишка: он как будто из младших лейтенантов в капитанский китель запрыгнул.

– Меня уволили, – пожаловался он, – из рядов… нашей доблестной милиции.

– И ты сразу же бросился грехи замаливать?

– Не в этом дело… Я потерял почву под ногами. В какой-то момент я почувствовал себя полным изгоем. Я начал метаться, пить, блядовать. Не находил себе место. Привычный уклад жизни рухнул. Чем заняться? На что потратить свою молодость? Даже к бандитам хотел пойти.

– А что, из ментов неплохие бандиты получаются… Так сказать, преемственность профессий.

– Короче, совсем размяк, посыпался, – продолжал Гордеев. – И вот однажды я случайно зашёл в церковь, в Свято-Троицкий собор. Отстоял службу в сторонке, и, ты знаешь, как-то легче стало. На следующий день проснулся, а внутри опять – полная неопределённость, смятение, безотчётный страх. Рюмочку опрокинул – вырвало. Пошёл опять в храм, теперь уже с конкретной целью – поговорить с батюшкой…

– О чём?

– О Боге, о крещении, о моём дальнейшем пути.

– Заблудшая овечка, – усмехнулся я.

– Именно! – воскликнул Слава.

– А заблудшим овцам нужен пастырь… Понятно. А Верхотурье тебя как занесло? Всё-таки не ближний свет туда пилить… На электричке часа три?

– Четыре.

– Креститься я туда поехал, – объяснил Слава.

– Почему именно туда?

– А там – монастырь и настоящее братство… Люди там хорошие… Понимаешь?

– А что в Тагиле хороших людей нет?

– Есть, наверно… – Он замялся, подбирая нужные слова. – … но я их не нашёл в тот момент. Отец Геннадий в храме Александра Невского не захотел со мной разговаривать, сославшись на более важные дела. Потом я отстоял всю службу в Свято-Троицком соборе, переждал всех бабушек на исповеди, провёл на ногах около трёх часов, а в итоге меня опять пнули…

Славян улыбался, рассказывая эту историю, но вид у него был явно обиженный, и я бы даже сказал, растерянный.

– И вот я подхожу к батюшке… «Могу я с Вами поговорить?» – спрашиваю, а он спрашивает меня в ответ: «Ты поговорить пришёл или на исповедь?» Я ему отвечаю, что не крещённый и что мне нужно с ним обсудить именно этот вопрос. Он смотрит на меня как на идиота, бороду оглаживает, глазёнками сверлит… Неприятный такой батюшка, злой… А потом заявляет: «О чём мне с тобой говорить? Приходи на крещение в четверг, а потом – на исповедь». «Но у меня вопросы есть, – отвечаю ему. – Я не понимаю, зачем это вообще нужно». А он ехидно так улыбается и произносит полушёпотом: «Я тебя водой буду крестить, а Он будет крестить тебя огнём и Святым Духом. Как ты предпочитаешь, сын мой?»

– Ну-у-у, всё правильно, – подхватил я, – ответ исчерпывающий. А тебе, как всегда, нужно было поговорить, обсудить, отпедалировать эту тему. Любишь ты краснобайством заниматься, Славушка.

– Ну вот, и ты туда же! – возмутился он. – Человек на распутье! Это вообще-то его работа!