Пристанище пилигримов

Она посмотрела на меня ещё более строгим взглядом, выражающим крайнюю нетерпимость: просто отвези меня домой, ни о чём не спрашивай, не надо проявлять участие, не надо со мной разговаривать, и так тошно.

«Та ещё штучка», – подумал я и в тот же момент услышал за спиной, в гулкой тишине раннего утра, топот ног, одышку и горячее дыхание запоздавшей погони. Мы оглянулись одновременно, и девушка произнесла только одну фразу: «Твою мать!»

Из той же подворотни, откуда появилась она, выскочили двое парней и ринулись к нам. Это не предвещало ничего хорошего, и я критически оценил обстановку: «А вот, похоже, сбывается пророчество Татьяны». В тот момент я прекрасно понимал, что это была самая настоящая подстава – я просто шёл под раздачу, то есть оказался в нужное время в нужном месте.

В эту историю я вошёл как случайный прохожий, а выходил из неё как главный фигурант. Я неоднократно заявлял и повторю ещё раз: «У Всевышнего – прекрасное чувство юмора. Он никогда не прочь над нами посмеяться и в то же самое время преподать урок».

– Уходим! Уходим! Ну что ты стоишь, как будто обняло?!! – кричала девушка, увлекая меня за собой.

Поддавшись коллективному психозу, я сперва ринулся за ней и даже испытал кратковременный эмоциональный подъём, связанный с выбросом адреналина, но через некоторое время меня озарила мысль: «А не слишком ли быстро я бегу? И вообще, с какой стати я должен бегать от этих ушлёпков?» – я резко остановился и спросил её:

– Объясни, что происходит… Кто эти тревожные люди? Почему они за тобой гонятся?

– Некогда базарить! – крикнула малышка и продолжала тянуть меня за руку. – Это полные отморозки! Они только что вернулись с войны!

– Откуда ты их знаешь? – спросил я, не двигаясь с места.

В то же мгновение нас настигли – она отпустила мою руку и сделала вид, что не имеет ко мне никакого отношения; открыла сумочку и с независимым видом начала в ней рыться, достала пачку сигарет, чиркнула зажигалкой, глубоко затянулась…

Одним взглядом я оценил этих ребят. Камуфляжная форма бледно-зелёного цвета, высокие берцы, знаки отличия, краповые береты – всё говорило о том, что они служат в каком-то спецназе.

– Опаньки! – крикнул один из этих парней, широкоплечий коренастый блондин с круглым прыщеватым лицом, словно обведённым по циркулю.

У него были поросячьи глазки и маленький скомканный рот. Ноги у него были короткие и кривые. На его огромной башке, где-то на затылке, да ещё сбоку, словно Гренландия на глобусе, прилепился маленький краповый берет.

– Вот теперь меня окончательно прорубило, – произнёс он после мхатовской паузы и даже подчеркнул фразу красивым размашистым движением руки.

– Чё тебя прорубило? – с издевкой спросила девушка, выдыхая ему в лицо сизый клубок дыма.

– А то прорубило… – ответил он и медленно повернулся ко мне.

Он как будто перемалывал меня глазами, и желваки играли на его широких скулах, а я в это время совершенно спокойно парировал его наглый буровящий взгляд.

– Этот, что ли? – спросил он, ткнув меня указательным пальцем в живот.

– Саша, не дури, – спокойно попросила девушка. – Этого человека я вижу в первый раз, как и ты…

– Лёля! Чё ты мне паришь?! Почему ты ломанулась с хаты?! Что вообще происходит, Лёля?! А куда вы бежали от нас под ручку?!

Саша был явно в состоянии аффекта: у него всё лицо пошло красными пятнами и вены вздулись на шее.

– А ты кто такой? – спросил второй парень, разглядывая меня, словно инфузорию-туфельку в микроскоп.

Он был высокий и жилистый. У него была плакатная внешность защитника отечества: правильные черты лица и суровый взгляд, от которого легкий холодок пробегал по спине.

– Сейчас проверим твои документы, – сказал он тихим голосом и зловеще улыбнулся.

– Серёжа, не трогай его… Он тут вообще не при делах, – попросила Лёля и попыталась его от меня отодвинуть. – Кстати, он хотел отвезти меня домой… Хороший человек.

– Конечно! – обрадовался Саша. – Я бы такую куколку до самого Рудника на своём горбу пёр! Ну что, олень, положил глаз на мою девочку?! Трахнуть её хотел?!! – И уже орал на меня, обжигая лицо огненным дыханием, и довольно грубо толкал, демонстрируя в мой адрес крайнюю степень неуважения. – Я таких, как ты, насквозь вижу!!! Пока мы кровь проливали, ты наших девочек по койкам трали-вали!!!

Они пошли вокруг меня хороводы водить, – как это обычно водиться, – то ли выискивая лучшую точку для нападения, то ли пытаясь вогнать меня в полный ужас, то ли смакуя происходящее как добрый коньяк. Я никогда не понимал, к чему эти танцы с бубнами и почему русскому мужику во всём требуется прелюдия: он даже в уборную без газеты сходить не может.

– Саша! Серёжа! – крикнула Лёля и попыталась их оттащить, но её грубо оттолкнули в сторону: она уже не представляла для них никакого интереса. – Оставьте его в покое! Я сейчас закричу! Я всех на уши подниму!

Ребята её уже не слышали, как и не слышали собственный голос разума, а я в это время наблюдал, как их глаза наливаются кровью, как сжимаются кулаки и белеют костяшки, и Ангел-хранитель шепнул за моей спиной: «Беги, Эдичка. Беги. До самых «котелков» наваливай без остановки», – но Гордыня моя несусветная ответила: «Стыдно. Перед девушкой стыдно. Перед этими домами и улицами… И даже перед этими ушлёпками стыдно. Представь, как они будут ржать, вспоминая твой резкий подрыв. Надо принимать бой. Ты никогда от драки не бегал и даже не собирайся».

«Поговори с ними. Они ведь тоже люди. Что ты смотришь на них, как на пустое место?» – не унимался мой Ангелочек, а я уже знал с самого начала, что их никакими разговорами не остановить, поскольку выпито уже немерено, сказано уже достаточно, и под гитару уже горланили девять раз «Синеву», и девушка вроде любимая, и на гражданку вернулся, бля, но только душит петля кручёная, и не находит он места себе…

Если обойтись без поэтического флёра, то их поведение было спровоцировано биохимической реакцией адреналина и этанола, взаимодействие которых приводит к подавлению процессов торможения в коре головного мозга, а попросту говоря, после сильнейшей алкогольной интоксикации мозги человека, который длительное время находился в стрессовой ситуации, взрываются, как банка с помидорами.

Ко всему прочему, Александру нужно было хоть как-то реабилитироваться после того унижения, которое ему нанесла любимая девушка, поэтому я вполне его понимал, но жертвовать своей физиономией ради его амбиций не хотелось, а драться с этими ребятами было равносильно смерти.

Во-первых, это были подготовленные убийцы, к тому же их было двое на одного; во-вторых, я уже понимал, откуда растут ноги этого конфликта, поглядывая с некоторой неприязнью на эту взбалмошную стервозную девчонку; в-третьих, у меня совершенно не было сил, потому что Татьяна в тот вечер отжала меня как мокрую тряпку. Единственное чего мне хотелось – это добраться до кровати и вздремнуть несколько часов до отправления поезда, но какие-то пьяные архаровцы встали на моём пути…

– Ребята, – жалобно попросил я, состроив добрейшую физиономию, на которую был только способен, – ну дайте хоть покурить напоследок.

– Смотри-ка, он ещё прикалывается.

– А может, тебе в рыло дать?!

– Ребята! Вы, оказывается, такие мудаки! – Лёля махнула рукой и снова закурила; даже она поняла, что все попытки тщетны и усмирить их практически невозможно.

Саша был типичным пижоном, которому хотелось покрасоваться в полной мере, достигнув неимоверных высот доблести в глазах своей девушки. В моих глазах он надеялся увидеть неподдельный ужас и хотел довести меня до полного недержания мочи, а потом уже, после всех этих унизительных экзекуций, сокрушить точным ударом в бороду и с чувством полного удовлетворения отправиться на «флэт», поэтому я не стал ждать, пока он наиграется в героя, и врезал ему первым…

Это был красивый удар – короткий, мощный, без замаха, прямо в челюсть. Перед тем как ударить, я всегда подключаю внутренние источники ненависти, потому что являюсь в глубине души очень мягким человеком, которому свойственна глубочайшая эмпатия по отношению к любой твари на земле. Мне жалко всех: и тараканов, и крыс, и дождевых червяков, по которым мы ходим не задумываясь, но особенно мне жалко людей, которые в силу своего интеллекта воспринимают страдания на высоком болевом уровне, в отличие от неразумных существ.

Я по жизни радикальный либерал. Для меня свобода и неприкосновенность – это наивысший жизненный принцип, который никто не имеет права нарушать. Никто! Но если такие люди появляются на моём жизненном пути, то я поступаю с ними крайне жестоко и бескомпромиссно. Мне плевать, какой властью наделён этот человек или какие погоны он носит. Я любому переломлю хребет, кто протянет ко мне свою грязную поганую лапу. Но как не крути, любой агрессор для меня – в первую очередь homo sapiens, а это значит, что моя природная эмпатия доминирует над мотивацией к насилию.

Очень трудно перешагнуть через этот генетический фактор, поэтому я подключаю внутренние источники отрицательной энергии. В такие моменты моё сознание охватывает все тёмные области нашего бытия: на внутренней поверхности век (как на экране) проносятся средневековые всадники в белых одеждах с красными крестами, которые убивали, насиловали и грабили во имя Христа; вспыхивают огни аутодафе, на которых мракобесы веками жгли ни в чём не повинных людей; маршируют откормленные самодовольные ублюдки в квадратных касках с черепами и молниями, возомнившие себя сверхлюдьми, и все эти плакатные вожди, у ног которых плещутся народные массы, помахивают вялыми ручонками с трибун, а за фасадами их лживых утопий тракторами сваливают трупы в земляные рвы; в такие моменты я вспоминаю ДПНСИ Пряника в длинных хромовых сапогах, с гладко выбритым кукольным лицом и самодовольной улыбкой, я вспоминаю эти бандитские рожи из девяностых с фальшивой распальцовкой и косноязычными «тёрками», я вспоминаю свиные рыла наших чиновников и депутатов, совершенно оголтелых и равнодушных к чаяньям народа, я вспоминаю ментов и гаишников, я вспоминаю тюремную «вохру», я вспоминаю, как меня били двенадцать человек в пионерском лагере, – после этого в моём мозгу вспыхивает шаровая молния, которая всё уничтожает на своём пути. Ажитация высшего порядка.

Саня даже не понял, что с ним случилось, потому что в момент удара покосился на друга с лукавой ухмылкой и хотел что-то сказать, но не успел, а рухнул как подкошенный. Это было вполне гуманно, потому что я действовал, как настоящий тореро, и он даже не успел почувствовать боли, когда я пробил его насквозь разящим ударом. Я просто выключил свет в его голове.

Серёга ударил меня в висок, но я остался на ногах, хотя меня болтануло прилично. Вспышка гнева погасила боль, хотя в тот момент он сломал мне кость. Сколько себя помню, меня никогда не пробивали в уличных баталиях, хотя, случалось, били очень жестоко, да что там говорить, убивали на улице неоднократно. И втроём били, и вчетвером, и даже целой толпой, но мне всё было нипочём: я всегда держал удар и хорошенько цеплялся ногами за землю.

В ответ Серёга отхватил такую сногсшибательную серию, что попятился-попятился задом и уже практически побежал, разворачиваясь ко мне спиной, но я зацепил его левым в область уха, и он ничком повалился на асфальт, в ошмётки разбив лицо, и продолжал ещё какое-то время по инерции перебирать ногами, а потом затих.

Я оглянулся назад и увидел Сашу: он с трудом поднимался с колен, опираясь на свою девушку. Его штормило, у него подгибались ноги, у него было детское выражение лица, бесконечно удивлённое и наивное. В итоге он всё-таки встал, но ещё до конца не понимал, где находится и что с ним происходит. Частично он ещё прибывал в стране детских грёз: в коротких штанишках, в сандаликах бегал по зелёной лужайке, залитой солнечным светом, а в реальном измерении клубилось пасмурное утро, просеянное мелким дождём.

Когда я подошёл к нему вплотную, Лёля пыталась отгородить его своим телом. Взгляд у неё был затравленный, как у волчицы. Мокрые волосы спутались. По щекам текли не то слёзы, не то струйки дождя. Саша продолжал глупо и расслабленно улыбаться, похожий на даунёнка. Я подошёл вплотную и заглянул ему в глаза, пустые и задымлённые, как перегоревшие лампочки. Я понял, что ему хватило, и больше не стал его трогать.

– Ты этого хотел, придурок? – спросил я и заметил, что у него – неправильный прикус и нижняя челюсть слегка смещена вправо.

– Не трогай его, – попросила Лёля, мягко отодвинув меня рукой.

Я прикрыл на секунду глаза и выдохнул, после чего я уже не испытывал к ребятам никаких чувств, кроме жалости. Ещё были вопросы к той системе, которая их породила, – это государство, армия, школа, семья. Ни в одном из этих институтов им не привили милосердия и благородства, нигде не объяснили, что бить вдвоём одного низко и недостойно звания настоящего человека.

Эта система выращивает либо волков, либо овец, а людьми в ней остаются вопреки всем правилам и ожиданиям. Трудно быть человеком в обществе, главный императив которого – подавляй и прогибайся. Достоинство, справедливость, гуманизм, сострадание, нравственность, самопожертвование – это всего лишь софизмы для подавляющей массы людей и разменная монета в ораториях лицемерных политиков и проповедников всех мастей.