Пристанище пилигримов

– Поедешь со мной? – спросил я девушку, пристально глядя в её маленькие размытые глазки.

Она отрицательно мотнула головой.

– Первое решение было правильным, – сказал я с лёгкой ухмылкой, – а сейчас в тебе заговорила предательская жалость.

Она опять мотнула головой и ответила хриплым голосом:

– Ты не поверишь, я люблю его… А убегала… Просто хотела поиграть у него на нервах, идиотка… Вот и доигралась.

– Женщины виноваты во всех войнах, – сказал я, и, развернувшись на каблуках, пошёл от неё прочь.

Когда я приблизился, водитель улыбнулся мне через запотевшее стекло. Это был мужичок лет сорока пяти с невыразительной внешностью, которая тут же растворяется в твоей памяти, как только ты выходишь из машины.

– Куда тебе, на Тагилстрой? – спросил он, а я молча кивнул головой.

– Садись! – крикнул он, запуская двигатель, и добавил: – Мне тоже пора на отдых.

Я заикнулся о деньгах, но он махнул рукой и объяснил, что живёт на Смычке, а это значит, нам – по пути. Я откинулся в кресле и с облегчением выдохнул: «Ну тогда трогай, дружище, и пускай этот день наконец-то закончится». Он отпустил сцепление, и машина медленно покатилась.

– Ну ты, конечно, красавчик! – воскликнул он, как только мы тронулись; с уважением поглядывал на меня, заискивающе улыбался, сверкая рандолевой фиксой. – Я такие драки только в кино видел… Первый удар был на вынос тела, а потом ты провёл такую красивую комбинацию, что я просто охренел. Резкий как понос! У кого тренировался, братишка?

– Меня вот такие архаровцы всю жизнь тренировали, – с трудом ответил я, измождённо прикрыв веки.

Я тщетно пытался унять нервную дрожь, которая холодной волной пробегала по всему телу. Мне даже было стыдно перед таксистом, потому что у меня тряслись руки, колени, подбородок, зубы отстукивали чечётку, – плюс ко всему ломило выбитое плечо и острая боль стягивала левую часть лица.

– А чё так долго с ними разговаривал? – спросил он с ехидной ухмылкой. – За спину пустил… А если бы не успел?

– Успел ведь, – ответил я. – К тому же я всегда даю возможность подумать…

–Такие думать не умеют! – весело кричал он, выруливая на Индустриальную. – Деревянные, блядь, по пояс! Сам таким же вернулся из армии! О чём ты говоришь?!

Он громко смеялся, закинув голову и сверкая рандолевым зубом.

Дорога пролетела незаметно. Он высадил меня у кинотеатра «Сталь», куда ещё бегали мои родители в 1965 году на вечерние сеансы, а в тот момент его окна уже были заколочены грубыми досками. Шеф не взял с меня ни копейки в знак уважения и восхищения моим талантом, и тогда я понял в очередной раз, что всё в этой жизни достаётся победителям.

Моросил мелкий дождь, или точнее сказать, повис в воздухе бледной туманной дымкой. Огромные мокрые тополя, размашисто раскинув ветви, стояли вдоль дороги. Я шлёпал по лужам в мокрых ботинках и с удовольствием различал, как из тумана появляется моя родная девятиэтажка, силуэтом напоминающая английский Тауэр – такая же мрачная и угловатая.

На улице не было ни души, и в моей квартире, когда я открыл дверь, было тихо, прохладно, ветрено, поскольку были открыты все форточки. Не было никаких признаков жизни: не пахло борщом или жаренной рыбой, никто не грел мне постельку, сладко похрюкивая под одеялом, никто не наполнял этот дом теплом и любовью.

Ещё недавно я радовался свободе, что свалилась на меня так непредсказуемо, наслаждался тишиной, словно это была самая лучшая музыка на свете, но в то промозглое утро мне вдруг захотелось нестерпимо, чтобы меня встречала на пороге – ну пускай даже не супруга с кучей ребятишек, а хотя бы любящая преданная собака.

Не раздеваясь, я прошёл на кухню, сел у окна и закурил. Глядя на это хмурое небо, на это бледное солнце, просвечивающее сквозь пелену облаков, я задумался о том что происходит: «Я очень устал… Устал от бессмысленной суеты, от разочарований… Устал от самого себя… Я живу не в том теле, не в том месте, не в то время…»

На подоконник сел голубь и начал расхаживать туда-сюда с деловым видом. Прилетел второй, третий, и они начали заглядывать в окно, выпрашивая «манны небесной». Каждое утро я подкармливал их и приговаривал: «Кушайте-кушайте, мои родные… Да не оскудеет рука дающего», – но в тот день хлебница была пуста, в ней не было ни крошки.

«Через несколько часов я сяду в поезд и поеду к морю, к солнцу, к любимой жене… – размышлял я, погружаясь в детские воспоминания, когда мы всей семьёй отправлялись на юг. Я помню, какая была неописуемая, необъятная, ни с чем не сравнимая радость… Но в то пасмурное утро в моей душе не было даже попутного ветерка, а лишь – гнетущая затхлая пустота. Не было даже предвкушения встречи с моей прекрасной Еленой, хотя я не видел её уже два месяца. Она как будто перестала для меня существовать.

«Но почему я не хочу ехать? – спрашивал я у самого себя. – Может, потому что придётся много врать и лицемерить? А может, я просто разлюбил её? А может, я просто устал от жизни? Кончился серотонин? Оскудела душа? Порох подсырел?»

Этот мир невозможно освоить, ему невозможно противостоять. Перед фатальными угрозами беззащитны все: и богатые, и бедные, и слабые, и сильные, – иммунитета ни у кого нет. В конечном итоге проиграет каждый. Это словно катить квадратный камень в гору, верхушки которой не видно, и как только перестаёшь упираться, этот молох начинает на тебя наваливаться и подминать под себя.

Кто не борется, тот непобедим. Это не я сказал, а Лао-Цзы. Если ты можешь принять одиночество и безденежье, то ты обретёшь свободу.

«Свобода – это когда нечего терять. Свобода – это отсутствие страха, даже перед смертью. Жизнь – это сон. Смерть – это пробуждение. Ничего не боюсь. Никого не боюсь. Лучше умереть, чем быть рабом…» – шептал я в полузабытьи и в какой-то момент задремал, положив голову на руки, под монотонный шелест дождя…

Кто-то постучал в дверь, и я проснулся… Я подошёл к двери и открыл её – там никого не было. Показалось? Время было около двенадцати. Я начал собираться в дорогу.

В 14:25 я приехал на вокзал. До отправления оставалось ещё сорок минут, и я решил позвонить Тане. Когда металлический жетон провалился в щель, я услышал в трубке знакомый певучий голос:

– Алло. Алло. – Мне не хотелось говорить, мне просто хотелось её услышать. – Эдик, это ты? – Я слегка напрягся и даже прикрыл мембрану ладошкой. – Я знаю, что это ты…

– Да, это я…

– Зачем ты звонишь? – строго спросила она. – Мы всё уже решили… Ты по-другому не можешь, а я не могу ждать, пока ты нагуляешься и соблаговолишь ко мне вернуться. Ты любишь свободу? В таком случае я тебя больше не держу… Ты свободен. Поступай как считаешь нужным. Только не надо мне морочить голову… И Елене Сергеевне, в том числе! Потому что тебе никто не нужен! Потому что ты самый настоящий волк-одиночка! Ты никого не любишь, даже собственного ребёнка! Да что там говорить, ты даже самого себя не любишь! Мансуров! Зачем ты коптишь это небо?! Для чего ты живёшь на этой земле?!

В конце этого монолога у неё началась истерика. Последнее время она регулярно срывалась на крик, чего раньше не было. Когда мы только начинали встречаться, она была спокойной как Северный Ледовитый океан: её трудно было вывести из себя и спровоцировать на конфликт, она была молчаливой, уравновешенной, замкнутой.

Она мастерски играла роль странной девушки, посылая мне загадочные улыбки и двусмысленные фразы, оставляя мои вопросы без ответов и подменяя их многозначительным молчанием. В её пальцах постоянно дымилась сигарета, и весь её образ был окутан мистической дымкой. А ещё у неё были странные глаза: они постоянно меняли цвет от тёмно-зелёного до чайного; чаще всего они выражали безразличие и космическую пустоту, но иногда они вспыхивали неподдельным интересом и жизнелюбием, и тогда в её горящих глазах скакали чёртики. В такие моменты она была настолько притягательна, что могла за пояс заткнуть самых шикарных красавиц из Голливуда.

И вдруг перед моим отъездом этот образ рушится, и выясняется, что Татьяна Шалимова интересничает, что на самом деле она обыкновенная женщина, страдающая тщеславием и ревностью, что она самая настоящая эгоистка и психопатка, жаждущая абсолютной власти над человеком. А ещё я понял, что она неспособна кого-то любить, что нет в её организме нужных для этого рецепторов, что нет в её душе элементарного сострадания.

Она продолжает орать, и мембрана, словно циркулярная пила, режет мою перепонку. Я внимательно её слушаю и не перебиваю. Честно говоря, мне нечем парировать и она совершенно права, но я всё-таки пытаюсь оставить себе шанс на возвращение… Мне кажется: если я пошлю её в долгое путешествие на Арарат и повещу трубку, то последняя тонкая ниточка между нами оборвётся, и тогда она исчезнет из моей жизни навсегда.

Я замер в плебейской позе у телефона-автомата, а вокруг плещется жизнь, снуют люди с чемоданами и огромными баулами, привокзальная площадь залита солнцем, которое просочилось в просвет между серыми войлочными облаками, глянцевито сверкают тёмные лужи на асфальте, над которыми поднимается пар. Теплеет. Электронное табло над входом показывает 25 градусов и время – 14:32.

– Зачем ты кричишь? – спокойно спрашиваю я. – Я могу пойти в кассу и сдать билет.

– Не надо мне твоих одолжений! Мне от тебя вообще ничего не надо! Ты сделал уже свой выбор!

– Послушай… Послушай, Таня, – терпеливо продолжаю я. – Я могу пойти в кассу и сдать билет, но это ничего не изменит. Ты же прекрасно всё понимаешь. Я не к жене еду – я от тебя бегу.

– Что?! Ну ты придурок! – восклицает она. – Неужели ты ещё не понял, что только я могу сделать тебя счастливым… или глубоко несчастным человеком.

– Мне всё равно нужно ехать, – говорю я сдавленным голосом, потому что за моей спиной маячит толстая тётка с вопрошающим взором. – Я обещал жене… Я поклялся… Но я ещё не решил, и ты тоже постарайся не рубить с плеча… Хорошенько подумай, прежде чем сжигать мою фотографию. Теперь я точно знаю, что она у тебя есть.

– Я буду тебе звонить каждый день, – продолжаю я. – Я буду вспоминать тебя, слушая морской прибой и истошные крики чаек на рассвете. Я буду искать тебя в ночном небе и на поверхности Луны. Я буду постоянно думать о тебе. Умоляю, ничего не предпринимай! Ничего! Слышишь? Жди моего звонка. Это всё, что от тебя требуется.

– Мансуров, ты что упоротый? – холодно спрашивает она, разом остужая мой романтический пыл.

– Есть немножко, – отвечаю я.

– Эко тебя раскудрявило! – смеётся надо мной телефонная трубка.

Я нервно оглядываюсь назад – тётка буквально дышит мне в затылок и обволакивает со всех сторон ядовитым запахом пота.

– Молодой человек, можно побыстрее? – ко всему ещё вкручивает лёгкую рыбную нотку в свой удушливый аромат.

Я киваю головой и подношу мембрану к уху – она все ещё вибрирует и жужжит, словно дикая пчела, залетевшая в трубку: