Пристанище пилигримов

– А ты угадай, – ответил он. – Между прочим, мы с тобой уже встречались.

– Что я тебе – гадалка? – Я совершенно перестал чувствовать страх, и даже какие-то фривольные нотки появились в моём голосе. – Кто ты? Моё альтер эго? Этот что ли… мой недалёкий родственник?

Он засмеялся очень неприятным смехом, пробирающим до самых поджилок.

– Сдаётся мне, что ты – моя белая горячка, – сказал я умиротворённым голосом. – У меня ещё в поезде что-то подобное начиналось, а сейчас я, похоже, совсем поплыл. На самом деле тебя не существует – ты есть порождение моего воспалённого разума.

– Глупенький, никакой белочки нет, – спокойно ответил ночной гость. – Это ваши врачи-материалисты придумали, чтобы не вдаваться в подробности. Человеческий мозг не имеет такой прерогативы – менять окружающее пространство, и уж тем более наполнять его по собственной прихоти какими-то субъектами. Пьющий человек постепенно опускается на самые низкие вибрации бытия и начинает воспринимать сущностей, которые тоже прибывают на этих частотах.

– А что такое вибрации? – спросил я и блаженно зевнул.

– Определённый диапазон частот, на котором прибывает твоё восприятие, ведь окружающий мир для вас – это то что вы видите, слышите, осязаете и даже улавливаете с помощью интуиции, так называемого шестого чувства. Но окружающий мир на самом деле гораздо сложнее, и объективно он имеет бесконечное количество энергетических уровней, каждый из которых существует в своём диапазоне. Ты думаешь, что твоё тело и разум – это всего лишь сгусток материи в пространственно-временном континууме? Нет, дорогой, в первую очередь весь обозримый и необозримый мир – это энергия, а корпускулярные свойства природы существуют только в твоём восприятии, как наблюдателя. Ты же знаешь, что такое корпускулярно-волновой дуализм, проходил это в школе…

Я понимал, постепенно погружаясь в полное безразличие, что делирий прогрессирует, что он обретает угрожающие формы, что ситуация выходит из-под контроля. Я мог бы прекратить это безумие: нужно было всего лишь спуститься в бар и опрокинуть двести граммов водки, и тогда закончится делирий, но уже никогда не закончится водка. Самое страшное для алкоголика – пройти точку невозврата, после которой его ждёт абсолютное выхолащивание, интеллектуальная деградация, утрата жизненных ценностей, нищета, голод, энцефалопатия, мокрые подгузники, алюминиевые ложки, жиденькая овсянка и равнодушные люди в белых халатах… Я слушал этот странный вибрирующий голос и осознавал, что он всего лишь повторяет мои мысли, уже давно набившие оскомину, только в другой интерпретации. Сколько я пережил запоев, на выходе – всегда один и тот же бред, мотивированный поисками абсолютной истины. «А если этот гомункул реально существует? В таком случае кто он, если это не я?» – Сердце всколыхнулось, жуткие скарабеи побежали по всему телу, а странный дядька продолжал нудно моросить:

– Материя присутствует лишь номинально, чтобы обеспечить наблюдателю определённый образ бытия. Материя – это понятие субъективное, и главный вопрос заключается в том: что под этим подразумевать? Новые постулаты квантовой физики основательно пошатнули ваши классические представления о мире, но вы даже не представляете, насколько ещё далеки от истины…

В какой-то момент я провалился в полное небытие, и голос его перестал звучать, но через некоторое время, задыхаясь от ужаса, я вынырнул из этого тёмного холодного омута, потому что меня там уже встречали бесы… Инфернальный мир показался мне естественным продолжением нашего, – между ними пролегла лишь тонкая пелена, опустившаяся на глаза, – и я совершенно не утратил привычного восприятия: все чувства были сохранены, вплоть до обоняния, и я ощутил совершенно явственно, что от бесов пахнет горелой мертвечиной. Нет, у них не было рогов или жутких физиономий, как у летучих мышей, – они были совершенно антропоморфные, но глаза их наводили ужас: они были слишком выразительные, лукавые и пронизывающие насквозь.

Из гостиничного номера я провалился прямиков в лифт, набитый чертями, – они с удивлением посмотрели на меня и лукаво переглянулись. Особенно мне запомнился маленький колченогий цыган в грязной рваной майке. Его широкое скуластое лицо с безумно горящими глазами было покрыто мелкими коростами, напоминающими сигаретные ожоги. Он приблизился ко мне, криво ухмыляясь, и протянул свою волосатую лапу…

– Ну что, куда прокатимся? Вверх или вниз? – картаво спросил он и прикоснулся к моей щеке шершавыми пальцами – я в ужасе отшатнулся и наступил на ногу другому бесу, стоящему у меня за спиной.

– Ой, извините! – жалобно попросил я и получил крепкую затрещину.

В обычной ситуации я мгновенно отвечаю насилием на насилие, и в челюсть любому оппоненту прилетает жёсткий хук, с подкруткой всем телом, на выдохе, как правило не оставляющий ему шансов. Но в лифте я был полностью деморализован, напуган как ребёнок, и к тому же невыносимая тяжесть давила мне на плечи и ноги мои подкашивались, словно эта металлическая клеть на огромной скорости поднималась вверх. Когда я рухнул после затрещины, то очень близко увидел пол: рифлёное железо, припорошенное тонким слоем пыли, багровые пятна и отпечатки подошв, – что меня удивило, у этих чертей не было копыт и были они в простых рабочих ботинках на шнурках, но уже через секунду я просто обомлел от ужаса: на грязном полу валялся одинокий человеческий глаз и внимательно следил за мной…

Кто-то сказал:

– Ему с нами не по пути…

И меня начали отрывать от пола.

– Оставьте меня в покое! – крикнул я.

– Что ты там блеешь, овца? – услышал я картавый голос, дверь лифта распахнулась, и меня вышвырнули прямо на ходу – я увидел ярко-фиолетовое звёздное небо, багряную луну в розовом оперении облаков и чёрную бездонную пропасть под мной.

Я ору во всю глотку, пытаясь проснуться раньше, чем долечу до земли… Россыпи огней вдоль изогнутой линии побережья неумолимо надвигаются… Ледяной поток воздуха разматывает сопли по щёкам и обжигает лицо… Восприятие происходящего настолько ясное, картинка настолько отчётливая и яркая, что этот эпизод остаётся в моей памяти на правах реальности. Я помню всё в мельчайших деталях, хотя прошло уже двадцать лет.

Когда я открыл глаза, то продолжал кричать и размахивать руками, а потом в ужасе озирался по сторонам, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять где я нахожусь и как сюда попал… Постепенно в памяти восстановилась цепь предшествующих событий: поезд, перрон, жена, гостиница, номер 236…

– Ты умер. Твоё сердце остановилось.

«Ночной гость» – цепь предшествующих событий пополнилась ещё одним звеном.

– Тебя целую минуту не было с нами.

– А где я был? Кто были эти весёлые ребята?

– После смерти человек прибывает в промежуточном состоянии, которое вы называете преисподней, и он находится там до тех пор, пока его не экстрадируют на новый уровень или не вернут на прежний… А могут ещё отправить в утилизацию, если признают человечка ошибкой природы… – И после этой фразы он подленько захихикал; я поискал его взглядом в тёмной комнате, но не нашёл, и мне показалось, что голос его исходит из телевизора; я начал шарить рукой по кровати в поисках «дистанции»…

– А кто эти ребята, которые меня встретили? Бесы?

– Я бы назвал их обслуживающим персоналом.

– Что-то сервис у вас не слишком навязчивый.

– Поверь, если бы эти ребята встретили тебя хлебом-солью, да с распростёртыми объятиями, ты бы уже никогда не вернулся назад, и твоя жена нашла бы утром бездыханное тело… Их действия были обусловлены решением высшей инстанции. В последний момент что-то изменилось, и он решил оставить тебя здесь. Ты же знаешь, что его пути неисповедимы. Так что я сегодня пролетаю… как фанера над Парижем…

– Что ты сказал? – удивился я, потому что это было моё любимое изречение.

– … но я думаю, что мы с тобой ещё встретимся, дружок.

– С какой стати?!! – радостно воскликнул я, и в этот момент нащупал пульт от телевизора; он запутался в пододеяльнике, и я тихонько его вытащил оттуда…

Как всё-таки непредсказуема наша жизнь: моё сердце наполнилось небывалой радостью и в то же самое время бешеной тахикардией, когда я почувствовал, как возвращается головная боль, тошнота, тремор в конечностях и даже нервный тик под глазом; когда на меня вновь начала наваливаться абстиненция, я понял, что в моё тело возвращается жизнь, что жизнь продолжается!

– Да потому что ты, Эдичка, как тот библейский пёс… – ответил он насмешливым тоном.

– Но-но, полегче с язычком-то! – парировал я без тени смущения, хотя в чём-то он был прав.

– … и я очень сильно сомневаюсь, что ты когда-нибудь эволюционируешь, поэтому мы с тобой очень скоро увидимся, очень скоро… И года не пройдёт.

– Везёт же тебе! – воскликнул он, и я увидел, как из темноты наплывает нечто. – Сколько раз уже накладывали печать, но ты уходил от возмездия. Ты даже не представляешь, сколько тебе сошло с рук. Ты до сих пор думаешь, что не будет продолжения после смерти? Что не придётся отвечать за свои поступки? Что никогда не наступит судный день? – В тот момент, когда звучали эти слова, передо мной сгущалась тьма; она была настолько чёрной и непроглядной, что мне показалось, будто я ослеп; она затмила всё – даже в ванной пропал свет, на улице погасли фонари, и бледное расплывчатое окно исчезло со стены вместе с портьерой, а его голос обволакивал меня, словно ядовитое облако: – Letum non omnia finit! Я только одного не могу понять: за что он тебя любит? Ты же – самая настоящая ошибка природы!

– Э-э-э, дорогой ты мой, он просто хочет эту ошибку исправить, – ответил я ласковым голосом, поднял руку с пультом и нажал красную кнопку – комната озарилась голубым мерцающим светом, и тьма рассеялась…

– Аллилуйя, – прошептал я, отправляя своего оппонента ко всем чертям.

Я долго не мог успокоиться после исчезновения ночного гостя, прокручивая в памяти все события минувшего дня. У любого нормального человека съехала бы «шляпа» набекрень от такого количества поворотных событий, но только не у меня, поскольку я никогда не был «нормальным»: с самого детства я был отмороженный на всю голову и по большому счёту ничего не боялся, к тому же я был астральным ребёнком и неоднократно наблюдал диффузию потустороннего мира. Всю ночь я не мог сомкнуть глаз: как только я начинал засыпать, из темноты тут же выплывали эти гнусные ухмыляющиеся рожи – я с криком просыпался, размахивая руками и содрогаясь от ужаса.

Телевизор был для меня единственным спасением – подавляя усталость и безразличие, я пытался хоть как-то втянуться в происходящее на экране. Это было московское дерби «Спартак» – «Динамо». Футболисты катали мяч без особого энтузиазма. Торопиться им было некуда: впереди корячилось полтора часа бессмысленной беготни, поэтому они передвигались неспешно, вразвалочку, не теряя достоинства; эффектно падали на траву, с некоторым зависанием в воздухе перед тем как приземлиться, долго валялись, изображая нечеловеческую боль, дрыгали ножками, пытаясь вызвать у арбитра хоть какое-то сострадание, и по всему было видно, что играть им совершенно не хочется.

Я люблю российский футбол, люблю эти полупустые трибуны, эту усыпляющую монотонность игры и отсутствие жёсткого противостояния, люблю эту детскую непосредственность игроков и незамысловатые рисунки комбинаций, люблю бескорыстную преданность наших болельщиков, которые всё-таки переживают за исход матча, несмотря ни на что, люблю их невероятное чувство юмора, но особенно мне нравится потягивать пивко на верхней галерее тагильского стадиона в погожий солнечный денёк, и, прищурив один глаз на солнце, другим наблюдать, как перекатывают мячик по полю простые дворовые команды. Мне сразу же стало уютно и тепло, когда я увидел в телевизоре «наших». Я вытянулся весь в струнку, широко и сладко зевнул – всё обрисовалось зыбким контуром, и, шевельнув портьеру, подул прохладный ветерок. Я приготовился «болеть».

Казалось, игроки делают всё возможное и невозможное, чтобы усыпить не только меня, но и болельщиков на стадионе. Из десяти голевых моментов красно-белые реализовали только один и довольные ушли на перерыв. В самом начале второго тайма динамовцы пропустили второй гол. В жизни и в спорте я болею за тех, кто проигрывает. Наверно, это обусловлено моей отзывчивостью, и я бы даже сказал – острой эмпатией по отношению ко всем неудачникам. «Менты! Сожрите это мясо!» – орал я во всю глотку, и через каких-то двенадцать минут мои подопечные сравняли счёт – я радостно прыгал на кровати, свистел через нижнюю губу, а из соседнего номера колотили в стену. «Оле-оле-оле-оле! Динамо, вперёд!» – ревел я, не обращая внимания на соседей, но уже через минуту красно-белые вырвались вперед – я приуныл, но когда они забили ещё и четвёртый гол, я совершенно расстроился и отодвинул кровать…

«Нет в жизни счастья», – подумал я, собираясь спускаться по водосточной трубе, но вовремя вспомнил батюшку, его тяжёлый гранитный взгляд, его сухие загорелые руки, его всклокоченную бороду, обтёрханные рукава подрясника, помятые кирзовые сапоги, и при этом так защемило сердце, что слёзы навернулись на глазах. «Прости меня, батюшка. Ради бога прости», – только и смог прошептать я, возвращаясь в номер…

Потом я достал из дорожной сумки свою любимую тетрадь, на обложке которой было выведено каллиграфическим подчерком «Мысли на ход ноги». Нашёл шариковую ручку в ящике стола. Уселся поудобнее. Выдохнул. И начал писать: «Ещё один день на трассе подходит к концу – ещё один закат, нереальный, пугающий, апокалиптический, как в последний раз». В соседнем номере хлопнула дверь и послышались невнятные голоса – я на секунду отвлёкся и продолжил: «Солнце уже ударилось о землю, и вспыхнула до самого горизонта бескрайняя степь…»

Она вернулась ранним утром. Щёлкнул замок, цокнули каблуки, и комната начала заполняться алкогольным амбре, к тому же она притащила целый шлейф запахов, составляющих атмосферу ресторана «Сакартвело», в котором беспрестанно чадят жаровни и курят посетители. Я прикинулся спящим, потому что мне не хотелось с ней разговаривать, но она тихонько спросила меня: «Чудовище, ты спишь?» – я ничего не ответил, и она закрылась в ванной на шпингалет. Я долго слушал, как льётся на кафель вода, как девочка моя напевает странную песенку, как тикает секундная стрелка, отсчитывая наш последний овертайм, и провалился в глубокий сон… Тьма. Кромешная тьма. Без времени и границ.

Утром я проснулся от того, что хлопнула дверь. Я поднял свинцовые веки и увидел рядом с кроватью двух ангелов, которые разговаривали с моей женой. Они были во всём белом, как и подобает ангелам. Их лица были настолько знакомы, насколько и неузнаваемы. Балкон был открыт настежь, портьера отодвинута в сторону – комната была заполнена ярким солнечным светом и свежим воздухом.

«Кто эти прекрасные феи? – подумал я, выкручивая свою память, как мокрое полотенце. – Какие-то знакомые из Тагила? Я же их где-то видел…» – Но где и когда, я не мог вспомнить, словно это было воспоминание из другой жизни; вдруг одна из этих женщин (невыразительная блондинка с лицом учительницы русского и литературы) заметила, что я проснулся; она смотрела на меня равнодушным взглядом, каким смотрят по утрам на закипающий чайник…

– По-моему, мы мешаем кому-то спать, – тихим голосом молвила она, обращаясь к Мансуровой; у Ленки было такое выражение лица, словно она только сейчас обратила внимание, что в её смятой постели валяется какой-то незнакомый мужик.