Время не лечит

Вот, мы уже и дома, она там что-то колдовала и варила на кухне, и запах и аромат варимого разошелся по всему дому, и она не мурлыкала, – она напевала во весь голос какие-то мелодии, и я только помню её сияющие глаза, радость от готовки или радость в предвкушении, когда уже вкус этих варимых креветок обработан и переварен мозгом и уже желудок и мозг стонут от нетерпения. И как мы потом поедали эти креветочных монстров, запивая густым вкусным тёмным пивом и смакуя поедаемое, и мы целовались перед каждым новым бокалом пива.

Ну, весна же.

Саша стоит у мойки ко мне спиной и продолжая напевать свои уже не совсем трезвые песни и моет посуду, на ней почему-то только белоснежная футболка ниже пояса, а ниже, – её загорелая пострадавшая от загара попа в виде примера и эталона в любом фитнесс зале, и эта попа соблазнительно подёргивается в такт её песен.

Подперев голову руками, я захмелевший, долго философски смотрю и любуюсь этим одним из многих совершенных участков её тела, её длинные, худые, рельефные и сильные, и идеальные в красоте строения ноги, которые могли бы блистать на любой большой балетной сцене. У меня смятение на душе и досада.

Саша, поворачивается ко мне и одаривает меня своей широченной искренней, загадочной и чуть пьяной улыбкой, будто читает мои мысли. Чуть придвигаюсь к ней и приобняв её рукой за голый плоский живот привлекаю её к себе и нежно и ощутимо для неё целую её обгорелости попы. Мытьё посуды замедляется.

И конечно, вечер и ночь поцелуев. И конечно же наш обоюдный крик.

Её вопрос в переписке на следующее утро,

– На что ты меня подсадил?

– На нежность… Так же, как и ты меня….

Ноль

Накануне, уже в конце мая, мы договорились встретиться и поехать к её родне. Ей нужно было поздравить племянников. Она приехала ко мне вечером никакая. Вернее, еле какая, только в таком состоянии, когда лучше не видеть человека и не садиться за руль.

Мы лежали вместе и спали, каждый сам по себе.

Утром нужно на работу, она подвезла меня,

– Саша, у тебя есть мужчина?

– Да нет. У меня уже есть мужчина. И это ты.

Вечером, я получаю сообщение,

– Нам не стоит больше встречаться…

Когда по утрам мы садились в машину и пока прогревался двигатель, она включала радио, и почему-то всегда звучала одна и та же песня,

– Я тебя не отдам… никому, никому… – и она начинал трясти в такт музыке головой как фанатка присутствующая на концерте. Я же с улыбкой смотрел на неё и мне хотелось делать тоже самое.

Две недели прошло…,

– Мне нужно жилье, я оттуда съехала… Можешь чем помочь?

Моя обида и злость, – Обратись к риелтирам….

Ну, почему так? Я же ещё месяц назад, сказал тебе, что уеду в отпуск, вот тебе ключи, – живи…

Твоя гордость или что отвергло мое предложение?

Ещё неделя прошла. Нет горячей воды в городе. Её звонок. Хорошо, конечно приезжай, я тебе помогу, приезжай.

Приехала, водой обеспечил, вскипятил два ведра, как друзья… Помылась, – довольная.

– Малыш, вот ключи от квартиры, скоро уеду, возьми, живи…

– Нет. Спасибо. Я уже сняла новое жильё, – её гордость и обида.

Да, пропади оно пропадом, весь этот ваш Бабский мир. Ненавижу. Мир ваш Бабский ненавижу!

Я уже в загране, в отпуске с сыном.

– Ты как там? – спрашивает она в переписке.

Ну как я? Разве я скажу тебе, что подыхаю … Что подыхаю без тебя… Что мне хочется орать на все просторы Средиземного моря, что я здесь подыхаю без тебя. Что так хреново, по-живому, так жестко ещё не пилили меня. И что я должен писать? Как хочу целовать твои губы?

Мы всё ещё переписываемся, личное и близкое, ей плохо от одиночества, я пытаюсь помочь ей. Сын мне рвет все нервы своим поведением, его ненависть ко мне обостряется, всё как учила последние годы его мать, – бунт и ненависть ко мне, и в это же время обстрелы и ракеты с юга страны летят мне в помощь, я так больше не могу. Я хочу, чтобы одна ракета попала в меня на пробежке или пляже и всё это безумие закончится… Нервов уже нет, одни ошметки нервов и меня как человека. Я здесь, на отдыхе, а душа там, в том промозглом сыром и холодном и грязном городе, где ежедневно дожди и она мерзнет, я же в этой жаре, я тоже замерзаю, потому что я там, с нею, а она замерзает и тихо умирает в гордом одиночестве. Она похоже пьет, я держусь, но все равно в последние дни перед отъездом тоже пью в этой жаре по вечерам, и мне совсем не лучше, чем ей.

Сил уже нет, терпеть всё это, выходки сына, обстрелы, её умирание и моё умирание по ней. Иду и сдаю билеты, беру с доплатой билеты с вылетом на две недели раньше чем было. И прилетаю раньше.

К ней.

Вернулся. Прилетел.

Встретились через неделю после моего прилёта. Вот, сидим напротив друг друга. Пустота. Всё.

Чужая.

Как мальчик, утыкаюсь головой ей в пах.

– Малыш, девочка, моя, я тебя люблю…,-признался и сказал. Такой великий подвиг свершил…

Как это выглядит? Я даже не знаю… Наверное жалко… Жалкое зрелище.

Моя голова лежала у нее на коленях. И её ладонях. Потом, она подняла мою голову и посмотрела в мои глаза, с такой болью и сожалением, в них стоит влага, она гладит меня по щеке. Будто её руки хотят и стараются запомнить меня через это долгое и нежное прикосновение к моему лицу.

– Малышка, у тебя глаза такие синие…

– Я знаю, они иногда меняют цвет…

Расставание. Как это невыносимо и тяжело для обоих. В глазах у каждого из нас хаос, наши глаза вместе безслёзно ревут, пряча эти слёзы в себя и взгляд от другого. Мы можем прикасаться и обнимать, и хотеть друг друга, ясно и неясно понимая, что мы, наверное почти идеально подходим как мужчина и женщина, физически, телесно, духовно, и вообще даже в молчании можем быть едины и прозрачны, и понятны друг другу. Это расставание невыносимо… Ревём оба в душе и расходимся. Слишком тонка и одновременно так крепка наша связь, и мы понимаем, что не сможем её так быстро порвать.

Прошло два месяца, уже обильно выпал снег. Октябрь. Мы встречаемся в японском кафе у вокзала, она его предложила для встречи, уже глубоко за полдень. У меня выходной день, она после работы и время уже 15.00.

– Ты сегодня хоть ела?

– Ещё нет.

– Я недавно каталась на байке.

– Да? Но ведь байк опасная штука.