Надежда и отчаяние

– Я вот живу сегодняшним днем, никогда не грущу и все нормально, – сказал Щеголев через минуту молчания.

– В этом-то и заключается наша с тобой разница. Ты ни о чем особо не думаешь, в то время как мой мозг уже долгие годы разрывают сложные размышления, не дающие мне нормально жить. Из-за них я вижу, насколько ужасен этот мир, где нет ничего, ради чего стоило бы жить. Из-за них же я вижу, что вокруг творится тотальный хаос, но все люди словно этого не замечают, все они будто утратили прежние ориентиры и нормы. И лишь один я сюда не вписываюсь. Очень ужасно, смотря по сторонам, осознавать, что ты не вписываешься в этот мир, что ты родился не в то время и не в том месте.

Он просто пожал плечами, не найдя в голове ответа.

– Вот что у тебя на душе?

– Не знаю…

– А я знаю: лето и солнце. Или по крайней мере некоторый их эквивалент, не дающий грустить. А вот у меня на душе постоянная осень и тоска.

Некоторое время мы молчали. Впереди шла девочка с собакой. Вскоре она остановилась и принялась эту самую собаку гладить. Я окинул их равнодушным взглядом и вновь уставился перед собой. Гм. В последнее время (хотя, может быть, и вообще всегда, я уже сбился со счету) я начал замечать в себе отсутствие всяких каких бы то ни было привязанностей. Под этим понятием я не подразумеваю любовь, ибо совершенно сомневаюсь в том, что смогу ее найти. Я имею в виду именно привязанности к каким-нибудь животным (да и к людям…). Да что говорить, даже к родственникам я ни испытывал такого чувства. Я никогда ни по кому не скучаю: могу не видеться с каким-нибудь человеком неделю, месяц, год – и все равно плевать, никаких эмоций. Оттого я часто задавался вопросом: а если этот человек умрет, я буду что-то чувствовать? Ровно то же самое я испытываю к животным. Кот жил со мной и с матерью несколько лет, но я был готов даже после столь долгого совместного проживания выбросить его на лестницу. Да пусть бы он умер – мне плевать. Самое странное, что я действительно не помню всегда так было или нет. С самого ли детства я был таким черствым и равнодушным или все-таки стал таким после тщательного многолетнего уничтожения со стороны матери? Если первое, то я очень странное и ужасное создание; если же второе, то удивительно, сколько всего ужасного может сотворить всего один человек. И если честно, я все-таки склонен ко второму варианту. Все люди рождаются добрыми, в некоторой степени героями, но окружение легко может это исправить.

Из раздумий меня вывел голос просящей пожилой женщины. Ваня со спокойным видом прошел мимо, я же кое-как переставлял ноги; сердце мое сжалось, глаза я отвел в сторону, чтоб ненароком не встретиться с этой женщиной взглядами.

– Вот ведь сидят на каждом углу, – злобно буркнул Иван.

– А ты давай им пару рублей, их и меньше будет сидеть. Неужели тебе не жалко их? Я ни с кем из них не знаком, но все равно ведь очень жалко.

– Ну, на самом деле нет. Плевать. Сами виноваты, что так живут. Деньги им еще давай, как же! Все равно их пропьют ведь.

И почему большинство богатых людей такие сволочи?

– Ну я бы так не сказал. Далеко не всегда человек сам виноват в случившемся с ним. Обстоятельства, знаешь ли, сильнее воли человека.

Я как никто знал это.

– В любом случае давать я им ничего не собираюсь.

Незаметно мы добрались до его дома.

– Да, вспомнил. Ты идешь на эту штуку с лит-рой в парке?

– Давай встретимся где-нибудь когда-нибудь, и я скажу точно. Пока нужно подумать. Или давай я тебе лучше напишу.

– Как скажешь. До встречи.

Мы попрощались, и я побрел куда-то, не зная куда, по улице, наслаждаясь сигаретой. Я решил свернуть в переулок, дабы срезать некоторое расстояние и быстрее добраться до дома. Уже в его конце я услышал тихий стон, больше походивший даже на скрип. Мне стало жутковато, отчего я не решился подходить, но, быстро поняв, что этот стон не может быть никаким другим кроме как болезненным, пошел на звук. Здесь за какой-то рюмочной в грязном полу-растаявшем снегу лежал на боку человек.

– Что с вами? – подбежал я ближе и перевернул того на спину. Человеком этим оказался Шалопаев. Лицо его было избито чуть ли ни в котлету, я узнал его с большим трудом и скорее даже по одежде. По резкому тошнотворному запаху естественных человеческих отходов я понял, что избиения по животу, внутри которого давно уже убитые от употребления дешевой водки органы, вызвали акт дефекации. Я встал в растерянности, даже не зная, что сделать. От вида пострадавшего мне стало мягко говоря не по себе.

– Все будет хорошо, я вам помогу, – сказал я, поймав на себе умирающий одноглазый взгляд Шалопаева.

Повезло, что через этот же переулок проходил какой-то мужчина средних лет. Я уговорил его помочь мне донести моего знакомого до дома. Поначалу он ломался, но только услышал фразу «я заплачу», как все сомнения прошли. Благо, дом находился всего в нескольких десятках шагов.

– Сюда, сюда, на лестницу, вверх, – приказывал я, запыхавшись.

Дверь в их квартиру почему-то оказалась не заперта. Мы сразу внесли его в комнату и положили на старый диван, покрытый простыней. Я, конечно, не был экспертом в медицине, но все равно прекрасно понимал, что этот человек, скорее всего, в ближайшее время умрет. Тем не менее, мне не хотелось отбирать у его жены последнюю надежду, отчего я, отдав помощнику двести рублей, попросил его вызвать скорую. Жена, очень бледная, все время ходила по комнате и причитала со слезами на глазах, после чего, спохватившись, сунула под голову мужа подушку. Шалопаев переводил взгляд то на нее, то на меня, и мне показалось, будто он совершенно равнодушен. Странно.

– А кто его так мог избить? Да и за что?

Она не успела ответить. Послышались тяжелые шаги. Я вышел в коридор, думая, что это уже приехали врачи, но нет. Два мужика молча зашли в кухню и начали выносить стол. «Какого х…», – пронеслось в голове.

– Вот за что! – сквозь слезы крикнула миссис Шалопаева. – Куча долгов у него. Только получит деньги откуда-нибудь, так за пару дней пропьет или проиграет. Вот и берет у всех подряд. Доигрался! – крикнула она на мужа и вновь начала усиленно плакать. Я пошарил по карманам, но наличных денег больше не нашел.

– И верите ли, как-то раз дочь все же сжалилась, когда его так же побили, и закрыла все долги. Лично ходила по всем этим «быстроденьгам». Так он опять потом начал брать, просто в других местах! А дочери денег не отдавал, постоянно материл ее, говоря, чтобы она умерла, а всю ее семью болезнь какая-нибудь сожрала. Вот до чего дошло! А знаете почему? Потому что она ему больше не захотела денег давать. А сам он даже спасибо не сказал, сволочь!

Признаться, я не знал, как на это отреагировать и что ответить. Пришлось смолчать и пройти к умирающему. Боже мой, будь трижды проклят тот человек, который открыл спирт. Вот до чего он доводит! Вот насколько он убивает мозг, отключает все чувства, превращает в самое настоящее чудовище! Алкоголь есть самое страшное оружие, изобретенное людьми. Пистолет, граната – раз, и нет человека, а спирт будет убивать очень долго и мучительно: сначала он испортит твой внешний вид, потом внутренний, а потом и всю твою личность изуродует.

– Слушайте…а может я выплачу долг за него? Он все равно, – я хотел сказать «умрет», но вовремя осекся, – вряд ли сможет сделать это.

– Не стоит, пусть его изобьют еще пару раз, может дойдет до пьяницы наконец. И поделом ему, поделом!

– Да мне ва?с жалко. Подумайте сами, они ведь всю мебель вынесут, а может и квартиру продадут.

– Но… мне очень неудобно. Вы нас почти не знаете и уже оплачиваете долги.

– Ничего-ничего. – Мне действительно было жалко эту семью, так что я просто не мог встать и уйти. Это было бы мягко говоря не по-человечески. – Меня зовут Максим. Если нужна фамилия – Думин.

«И на кой ляд ей моя фамилия?» – подумал я.

– Любовь Михайловна.

– Очень приятно. Итак, Любовь Михайловна, сколько денег он должен?

– Секунду.

Она, уже почти полностью успокоившись и перестав плакать, ушла в соседнюю комнату. Я посмотрел на Шалопаева. Он был без сознания…

Вернулась Любовь Михайловна и протянула мне листок с разными фамилиями, названиями контор и их адресами; напротив располагались суммы. Кое-как сложив в голове все цифры (с математикой никогда не дружил и терпеть ее не могу и по сей день), я получил порядка пятидесяти тысяч. У меня чуть челюсть не отвалилась от подсчитанного. В эту минуту умирающий очнулся и простонал; жена подбежала к нему. Больной кое-как открыл заплывший левый глаз (правый вместе со щекой вспух и налился кровью до такой степени, что, казалось, сейчас лопнет) и начал смотреть то на меня, то на жену. Я явственно видел, что его глаза уже какие-то мутные, точно огоньки в них гаснут. Шалопаев дышал тяжело и редко; на окраинах губ выдавилась кровь; пот выступил на лбу. Жена смотрела на него грустным, но строгим взглядом, а из глаз ее вновь потекли слезы. Тут ее осенило, что нужно вытереть залитое кровью лицо мужа (у него к тому же был сломан нос). Женщина принесла таз с водой, намочила полотенце и приступила к делу, всякий раз резко убирая руку, когда муж начинал болезненно стонать. Не знаю почему, но я всегда словно сам чувствовал физическую боль того человека на которого смотрю. Меня даже передергивало, как будто тошнота подступала. Этот раз не стал исключением; я отвернулся.

Через некоторое время приехала скорая; вошли врачи. С некоторым недоверием и даже, как мне показалось, омерзением поглядывая по сторонам, они прошли к больному. Омерзение их понять можно: от Шалопаева все еще разило смрадом человеческих отходов. Один ощупал пульс, снял рубашку, осмотрел тело и лицо; Шалопаев периодически постанывал. Второй что-то записывал. Потом первый взял меня под руку и отвел в сторону.

– Удивительно, что он вообще очнулся, – сказал он мне тихо.

– Он умрет, да? – спросил я, заранее зная ответ, но все же продолжая надеяться.

– Именно так. Судя по всему, его били не только руками и ногами. Несколько ребер сломано.

– И… никакой надежды?

– Абсолютно никакой.

Я тяжело вздохнул, кивнул на дверь и подошел к Любови Михайловне, которая все суетилась вокруг мужа. Неужели она столько лет не уходила от него лишь потому, что все еще его любит? И все же любовь не знает границ. Уверен, что другая женщина уже давно бы с ним развелась. Мы долго молчали.

– Что ж… Я, наверное, пойду. – Я чувствовал, что говорил очень печальным голосом, хотел его сделать веселее, но не смог ничего сделать. – Долг постараюсь выплатить.

Я думаю, мы оба с ней понимали, что я вру. Ну откуда у меня такие деньги?