Записки времён последней тирании. Роман

Молодёжь дурачилась, стараясь забросить финики в складки одежд танцовщиц, медленно кружащихся среди зала.

Луций смотрел на них, отвернувшись от меня вовсе, а мне позволяя разглядывать его чуть взвихрённые на затылке волосы, перехваченные тонкой золотой проволочкой, чтобы не лезли в глаза, а аккуратно ложились вдоль висков. Я смотрела на его красные от жара и вина уши, на тончайшую тунику, из самой дорогой иберийской шерсти и на ноги, быстрые и сильные, сейчас подогнутые одна под одну, что я посчитала верхом неприличия, так как он сидел напротив материного ложа. Но та не обращала внимания на сына, лишь изредка взглядывая на него, а больше с отвратительной кривой ухмылкой подливала вина Клавдию, рука которого властно лежала на её левой груди и неохотно убиралась оттуда Агриппиной, когда она принимала вино у раба.

– Давай уйдём из дворца? – спросил Луций чуть слышно.

Ланувия, толстая и потная, уже уставшая смотреть на нас сверху, отступила назад и стояла, почти не надзирая, а уморенно глядя на безостановочно радеющих танцем промасленных гречанок.

– За мною смотрят.– сдув с лица выпавшую прядь, сказала я едва шевельнув губами.

– Они подумают, что мы ушли уединиться.

– Так и должно быть. Ложе в кубикуле уже постлано для нас с тобой и завтра фулоны донесут о свершённом между нами.

– А я их разочарую.

– Что ж… – вздохнула я.– Тогда мне попадёт…

– Выходим тихо и идём в сады. Я возьму лацерну и мы оба закутаемся в одну.

Я вздрогнула.

– Это как же?

– Увидишь. Как Дафнис и Хлоя…

Мы выскользнули из дворца в непроглядную ночь Сатурналий. Ланувия, затолканная Луцием в приготовленную нам кубикулу и запертая на ключ снаружи не смогла прознести ни звука. Она боялась, что её выпорят. Через минуту, две, Луций привёл к дверям кубикулы центуриона, охранявшего галерею.

– Ты должен пойти к женщине, в эту спальную и там совершить то, что обычно совершается во имя рождения детей.

Я беззвучно хохотала, закрыв рот, глядя, как центурион с ужасом и подобострастием смотрит на Луция. Луций снял с себя золотой венец и сунул центуриону.

– Я не впервой прошу тебя… Сегодня… это моя самая невинная просьба.

– Но я женат! – взмолился обиженный центурион, взявшийся за вспотевший лоб.

– Я беру этот грех на себя.– сказал Луций, и хитро улыбнувшись, толкнул кулачком кожаный нагрудник воина.

– Ох… – вздохнул тот.

Луций завёл его в полумрак комнаты, где тихонько подвывала испуганная Ланувия, и вышел через несколько мгновений.

– Если что… они там разберутся.– сказал он, подтягивая меня к себе за пояс.– Думаю, она уже счастлива… ну, а он… пусть постарается ради империи и Августа.

Я залилась смехом, обвивая его сильные плечи рукой.

– Ты мил мне… – сказала я и поцеловала его в мочку уха.

– Ты мне тоже, наверное, будешь мила… – ответил Луций.

Мы ушли так тихо, что даже Агриппина, видимо, уверившись в том, что я полностью на попечении верной Ланувии, не покинула пира. Хотя, может, она и покидала пир, прислушивалась к звукам из – за запертой двери, что-то выглядывала в замочную скважину… Но оттуда доносились угодные ей звуки и оттого нас так и не кинулись, пока мы не вернулись из Сервилиевых садов

Нас, к счастью, не остановили ряженые и другие буйные и пьяные горожане, когда мы плелись по улочкам, пересмеиваясь и перешёптываясь под плащом, намокшим от внезапного дождя и пахнущего козами. До окраины Города мы добрались за короткое время всё время мешаясь с разнузданными толпами отмечающих праздник рабов, молодёжи всех сословий, орущих женщин и мужчин всякого звания, мечущихся коз на привязях и в бубенчиках, страшных рож в вывороченных звериных шкурах и масках, словно похищенных у актёров ателлан. Но мы добрались до Тибра и Луций за руку потащил меня через голые кусты орешника к берегу, где едва мигал чадящий светец в глубине маленького святилища, сложенного из диких камней, видно, подобранных тут – же, на мелководье.

Луций затянул меня туда под сень портика и мы вошли в маленький открытый и тихий храмик, где над алтарём, заложенным подношением в виде глиняных хлебов и рыбок, искусно вылепленных из глины на рыночной площади для рабских жертв божествам, едва ли на два локтя возвышалась небольшая фигурка неизвестной богини, замотанная в шерстяной пеллум до самых глаз.

– Теллура… Мать-земля… – сказал Луций, обнимая меня за талию.– Что у тебя есть ей подать?

– Ничего. – сказала я грустно опустив глаза и запахивая промокшую лацерну. Только пояс на мне… Волосы…

Я стащила с головы парик и положила на алтарик. Мои волосы тут же распались и рассыпались в несколько кос, до того уложенных на макушке.

– Маленький храм великой богини, которой служил даже Ромул со своей приёмной матерью… Ты знаешь, даже арвальские братья редко приходят в него, обходя его процессией в Её день, идя в большой Храм…

Голос Луция звучал торжественно.

– Будет хорошо, если я принесу себя в жертву здесь.

Я содрогнулась.

– В жертву?

– Да… моя невинность должна быть принята самой великой богиней наших предков.

Я опустила голову.

– Но тогда я отдам ей и пояс…

– Я скажу, что забрал его себе в память. Оторву одну бляху, если спросит мать…

– Да… Это будет нашей тайной.

– И если ты разлюбишь меня, Актэ, приходи сюда и возьми свой пояс. Теллура даст тебе волю.

Я взглянула на Луция, лицо которого окрасилось голубовато – серым светом луны, заглядывающей в прямоугольник входа. Мы оба были похожи на статуи, дрожа от холода и страсти…

– Боги будут всегда помогать нам.– сказал он и сжал меня в объятиях, одновременно расщёлкивая пластины пояса на боку.

3.

– Что – то твоя лазанья разваливается, как СССР. – сказала Вива, ковыряясь вилкой во внутренностях пасты, начинённой слишком рассыпчатым говяжьим фаршем.

– А что я могу сделать, если проклятый этот ваш супермаркет торгует только таким мясом? Оно сухое, как крысиное дерьмо.– ответил Платон.

– Мой крыс какает куда изящнее, – засмеялась Вива, поблескивая металлическими скобками брекетов.

– Так! Господа интеллигенты, будущие и настоящие! Неприлично за столом говорить о дерьме. А мы, как сядем, так начинается! Как у нашей бабули! Та тоже, только за стол и сразу поминает, кто чем болеет, у кого что не работает и обязательно про чью – нибудь смертушку заведёт. – Цезия Третья нервно стучала вилкой по тарелке, подбирая катышки мяса.

– Так у кого что болит, тот на том и женится.– фыркнула Вива.