Записки времён последней тирании. Роман

– Какая – никакая, а всё – таки женщина. Кому вредит восхищение одноклеточных? – подумал Платон и ответил, – Занимаюсь понемногу. Я же весь спектакль полуголый хожу. Вот мне и приходится быть… таким… Моя- то туника вот эдак ноги открывает. Нельзя жиреть! Пришлось мне договориваться…

– С кем? – шёпотом спросила Лаура Гамлетовна.

– С этим. – шёпотом ответил Платон. – С властителем душ.

Лаура Гамлетовна перекрестилась.

– Тьфу! Дурачок вы, Платон Аркадиич. Вы глупэнький! Мой муж тоже говорил так, что он старый конь, но шкура должна быть блэстящей. Так и умер. Блэстящий весь. Свэркал, да!

И Лаура Гамлетовна, качая головой, опустила жирные, мягкие руки.

Платон освободившись от брюк и трусов вошёл в ванную в чём мать родила.

– А… это ты, – сказала Кузя поигрывая накрашенными пальцами на ногах.

Стопы её уже были сильно изогнуты годами.

– Ныряй ко мне, мой сладкий сахар.

Платон перешагнул через край огромной полукруглой ванны, похожей на створку раковины и лёг на дно всем телом принимая тепло.

– Как поживают мои мурены? – донёсся до него вдруг сразу ставший глухим голос Кузи.– Хорошо ли их кормят?

Не услышав ответа, Кузя набрала полные ладони пены и, пригнувшись к Платону наложила невесомые горки ему на голову.

– Ничего, не сожрут друг друга. Анжела звонила моей и что-то там пищала… Дерутся, но не до крови. Как обычно.

Платон положил ноги на края ванной.

– Ты хорошо сидишь.

Кузя была скрыта пеной и водой по шею. На надутых инъекциями молодости щеках и гладком, словно яйцо, лбу, не проступало возраста. Но он был в выражении её глаз, в вечной ухмылке и где-то внутри. Возраст распирал её.

– Я думаю, Лепиду будет вторым составом играть Инна. Как думаешь? Так вы не встретитесь и я не увенчаюсь ещё одной парой рогов.

– Не неси бред. Я уже говорил, что Инна меня давно не интересует.

Кузя откинулась назад и бросила в Платона лёгкий клочок пены, который не долетел до него, а сел на воду между ними.

– А кто? Кто тебе интересен?

– Так трудно догадаться?

– Догадываться это дело молодых, а я должна знать.

– И чего ты хочешь знать? Что я люблю только тебя?

Кузя улыбнулась. Её ослепительные зубы сверкнули.

– В траттории « Фарелли» …что ты делал сегодня с Тимом?

Глаза Платона забегали.

– Ел террину.– ответил он, ухмыльнувшись.

– О чём вы говорили?

– Ты следишь за мной?

– Нет… Тим мне позвонил и сказал, что ты заключил с ним контракт на три года. Я всё знаю и сейчас буду тебя топить.

Платон дураковато улыбнулся, вскинув брови.

– А ты видел, что написано на холмах любви? Или ты видишь уже перед собой другие холмы? С одной большой надписью большими английскими буквами?

Кузя приподняла из воды свои круглые, наполненные силиконом груди, на которых, довольно низкобегущей витой строкой была написана латинская поговорка.

– Ты подумай… Для чего мы, люди искусства, вообще существуем? В частности, актёры? От музыкантов остаётся музыка, от писателей тексты, от художников картины. А от нас что? Ничего. Хоть мы и великие, и необыкновенные, да? Запись фильма, спектакля, всякая муть – телеспектакли? Потому что мы – ничто. Ничто, натянувшее на себя маску чего то значительного… И мы творим для вот этого белого сала, в котором есть тонюсенькая прослойка мяска. И это мяско нас благословляет.

Платон кивнул.

– Я бы не хотел, чтобы часть мяса в сале выросла. Тогда это уже будет не жир, а деликатес.

– Мир для жира, Платон.

– Я не хочу творить для него.

– Успокойся, ты ничего не творишь. Ты только переводчик с божественного на человечий.

– И холмы, и впадины, и ущелья, и лесистые горы, откуда пчёлы несут драгоценный мёд к столу Тримальхиона, всё это моё государство, а за ним сосредоточились варвары и пустыни…

Кузя подняла костлявые плечи.

– Тебе не холодно? Давай, я тебя потру мочалкой.

Платон понял, что его иногда не слышат.

– И ещё я тебе к премьере купила новую тачку. Можешь старую отдать своей Цезии Третьей. Пусть катается.

У Платона жадным блеском загорелись глаза.

– Та, что я хотел?

– Та самая.

***

Наплескавшись в ванной Кузя и Платон перебрались на кухню, где их уже ждала запечённая с яблоками и апельсинами утка.