Старухи

– Я слышала, он кричал: «Помогите», и тётю звал! Дурачок, прости, Матрёна, фелшер-то у нас парень. А он его тётей… – рассмеялась Олюшка.

– Да поди ж ты! – разозлилась Матрёна. – Не так он кричал. Он кричал: «Позовите того фелшера, который тётю мёртвую смотрел», а «Помогите» – это он так, потому что положено.

– Ой, а может, там ещё и тётя? – встрепенулась Анисья. – Это он не фелшера тётей назвал, а кричал, что тётя там.

– Я и говорю, дурачок, – съязвила Олюшка. – Хоть фелшера, хоть этого найденного – всё одно, мужиков тётями кличет. Дурачок и есть.

Матрёна, не обращая внимания на колкие замечания в адрес внука, чего уж – привыкла, да и сама понимает, что ни пяди у Димасика во лбу, скомандовала подъём.

– Надо-от посмотреть да глянуть, пока не стемнело, вдруг там и фелшер, и тётя ещё есть…

– Ага, – нехотя слезала с табурета Олюшка. – Райцентр нам туда в лес перенесли, и тёти, и дяди – все там, в канавке сидят под кусточком, и перзидента завтра на вертолётах привезут. Ты уж тогда Матрёна такой растрёпой туда не ходи, губы что ли накрась, а то – срамота. Куда ты на ночь глядя в лес людей пугать…

– Ага, – засмеялась Анисья. – Она губы-от накрасит, так у Олеськи-криворотой лешего отобьёт! Поди потом хлопот не оберёшься… Откуда ж там фелшеру-то быть, скажешь тоже?

– Всяко может быть. Пошли, – строго сказала Матрёна.

Старухи мелко захихикали и поспешили к месту, откуда вышел рыжий. Димасика оставили с новым человеком… Шутка ли, жизнь бабки прожили долгую, а ума ребёнка с незнакомцем не оставлять не хватило. Ей-богу, курицы: только бегать да кудахтать.

Далеко в лес не пошли. Какой там, от дороги посмотрели, погукали – да к дому. Был бы жив человек, так вышел бы давно. А коли мёртв, так и пусть его, лежит, всё одно: ничем не помочь ему уже.

Тараторя, старухи вернулись к дому. Матрёна заторопилась к холодильнику, где лежали очки и мобильный телефон с большими кнопками. Старухи сгрудились в кучу и затихли.

– Мила? Мила?! – закричала через минуту Матрёна, словно пытаясь докричаться до райцентра. – Я тебе жениха нашла! Мила?!

Бабки захихикали. А Мила, дочка Матрёны, мама того самого Димасика-дурачка, кажется, не на шутку разозлилась, потому что из телефона отчётливо донеслись встревоженные женские крики.

– Ты фелшера утром с собой вези, Мила! Тут у нас ситуация! И милиция пусть едет!

Постепенно Матрёна сплела в трубку такую небылицу, что в пору приезжать было бы в деревню не только милиции и скорой, а и космонавтов неплохо бы выписать прямо с орбиты на удивительный участок земли, о котором поведала старуха дочери.

– А где Димасик-от? – всполошилась Анисья.

Старухи всплеснули, как одна, руками и заходили по комнатам, приговаривая «Димка-Димка» и заглядывая в тёмные углы, словно искали собаку, а не человека.

Димку нашли в комнате с рыжим, у стены, в углу, куда он забился, словно от страха. Весь он был взъерошенный, дрожал и тихо шептал:

– Тётя! Тётя!

Матрёна гневно обернулась на найденного мужика, но тот был не лучше Димасика, тоже напуганный какой-то.

– Беда с этими мужиками совсем, – резюмировала Анисья. – Ну что вот бабы-от, ну всё на бабах, а мужики сплошь бракованные. На минуту нельзя оставить.

Бабки стояли посреди комнаты, из одного угла которой доносились всхлипы мальчишки «Тётя! Тётя!», а в другом углу здоровый детина с кровати тыкал пальцем в сторону окна и мычал. Чего уж, Анисья была права.

– Чего это они? – спросила Матрёна.

– Может, мужик-то грамотный? Чай, в мирное время живём, он школе-то обучен. Ты дай-ка ему, Матрён, ручку. Мы спросим.

Матрёна засуетилась в поисках какой-нибудь бумаги и вскоре вернулась с Димкиным альбом и коробкой цветных карандашей, сунула всё мужику и строгим тоном повелела:

– Пиши!

Карандаши были неточенные, обгрызанные, грифель скользил по бумаге едва оставляя следы, однако, вскоре старухи прочли следующее:

«Меня зовут Виктор. Я хороший человек! Я не злой! Ваш внук не меня напугался! Я хороший, поверьте! В вашем лесу – убийца!»

Олюшка оторвала глаза от записи:

– Какой убийца? Всё пиши, как есть!

Бабки медленно пятились подальше от кровати, на которой лежал найденный мужик. Матрёна поспешила вон из комнаты и вскоре вернулась с лопатой. Старухи сгрудились за её широкой спиной, а она протянула лопату к мужику. Тот вжался в стену.

– Пиши всё, – злобно прошипела Матрёна. – И альбом на лопату кидай.

Рыжий что-то быстро застрочил в детском альбоме и вскоре Матрёна на лопате доставила письмо в стан старух. Олюшка выхватила бумаги и принялась громко, нараспев читать.

Матрёна угрожающе наставила на рыжего лезвие лопаты.

– Я хороший человек. Тьфу ты, – читала Олюшка. – Я, правда, хороший. В вашем лесу убийца. Только я не помню ничего. Помню, что лес кругом и убийца, и весь зеленый…

– Убийца зелёный? – не отводя глаз от мужика, уточнила Матрёна.

Рыжий замотал головой и потребовал альбом обратно. Быстро написал ещё несколько строк.

Олюшка продолжила читать:

– Понимаете, лес зелёный. А убийца, так я не помню ничего. Они словно бы растворились друг в друге. Только удар и тишина. И тьма. И я – во всеобщей пустоте.

– Где? – переспросила Матрёна.

– Во-все-об-щей-пус-то-те, – по складам сказала Олюшка. – Тут так написано. Вон, глядь!

– Бабы, – бросила Матрёна на пол лопату. – Ведь он дурак.

Мужик протестующе замахал руками, жестами попросил вернуть ему альбом и карандаши.

Матрёна, нехотя, уже сама вручила ему то, что он требовал, и села рядом на край кровати. А рыжий писал. Матрёна читала сразу, как появлялись предложения:

– Я не дурак. Вам этого не понять…

– Куда уж нам, мы ж не дураки, – не вытерпела Олюшка.

Матрёна махнула на неё рукой и продолжила:

– Я не помню ничего. Но я почти чуть не умер. Поэтому я говорю вам по-простому, в вашем лесу орудует убийца. И сейчас, пока вас не было, кто-то подходил сюда к окну и смотрел на нас с вашим внуком. Поэтому внук такой напуганный.

– А кто ж был-то? Димасик только чужих боится! – с досадой спросила Матрёна.