Старухи

Рыжий опустил голову. А через некоторое время продолжил писать. Матрёна снова озвучила:

– Это был не человек.

– Тьфу ты, – вздохнула Олюшка. – А чего это за пустота. Чего это такое? И кто приходил? Тётка или дядька?

Старухи уставились на мужика.

Тот стыдливо опустил глаза.

– Пиши давай, – скребя по полу лопатой, угрожающе прикрикнула Матрёна.

«Не могу сказать я, кто там был. Я сейчас разное вижу. Словно бы я привидение увидел. Женщину. Я грибы ел в лесу, выжить-то как-то надо было! Наверное, они действуют?» – написал рыжий.

– Грибы ел, – повторила, недоумевая, Матрёна. – И что?

Рыжий развёл руками.

– Мы тут все грибы едим, – снова прикрикнула Матрёна.

Мужик вздохнул.

– Да дурак он, – сказала Олюшка.

– Но что-то Димку ведь напугало? – ответила ей Анисья.

– Да дурак этот и напугал, – нашлась Олюшка.

Бабки переглянулись и захихикали. Матрёна строго глянула на них, и они умолкли.

– Димка, поди сюда, – скомандовала она внуку.

Бабки, шелестя подолами, вышли из комнаты. Убедившись, что рыжий их не услышит, зашептали.

– А Иринушку-то кто убил, до сих пор не знаем, – грозно зашипела Олюшка. – Мобыть, и правда, маньяк в лесу?

– Так, может, он сам и есть маньяк! – в том же тоне ответила Матрёна.

– Что делать-то будем? Милиция с врачами только завтра приедут. Мужиков-от нет у нас, – испуганно затараторила Анисья.

– Нам бы до утра продержаться, а там его в райцентр увезут…

Старухи порешили дежурить в доме Матрёны, не спать. Летом ночи короткие. Легко перетерпеть.

Дверь в комнату к рыжему закрыли и заложили, чем смогли, пень приволокли, на котором дрова рубить, из сараю, грабли приставили и стол придвинули. Сами за стол сели чай пить, чтоб не спать.

Где-то к полуночи ближе случились чудеса. Натерпелись в ту ночь бабы страху, что и говорить. Ближе к двенадцати, хотя и не темно вроде было, а так, только затягивалась ночная густота, Димка бросился к двери и закричал:

– Мамка! Мамка!

А какая ему, глупому, мамка, если она в это время на конфетной фабрике в соседнем районе сладости упаковывает?

Мила, его мама, работала вахтой. Раз в несколько дней уезжали они с Иринушкой, пока та жива была, в райцентр, а оттуда их маршрутка фабричная везла на упаковку. Пару суток там, потом обратно до райцентра. А с райцентра на попутках до деревни. Димасик-дурачок мамку по запаху узнавал, от неё всегда шоколадом пахло или ванилью. Как собачёныш чуял: тихо, бывало, всё в доме, а он всполошится – и к двери. Мамка, стало быть. С конфетами со смены домой приехала. Ну, или с Иринушкой, бывало, перепутает, та тоже с этаким флёром ходила. И в этот раз подскочил и кричит: «Мамка!». А в воздухе, и правда, как бы сладостями запахло.

И старухи всполошились. А что, ведь и такое могло быть, что Милка, наслушавшись Матрёниных россказней, домой рванула, шутка ли, такие дела происходят. Рассудив так, Матрёна пошла к дверям, дочку встречать. Да только тихо там, за дверьми, и на дворе никого. Да и машины никакой ведь не слышно было, не пошла же Милка из райцентра в ночь домой пешком…

Поспешила Матрёна со двора в дом обратно. А в доме и того странней. Сидят все старухи рот корытом, в окно смотрят. А за окном… Вроде как в саване белом кто-то мечется. Не темно на дворе, а так, сумерки, лето ж, где темноты набраться, а от них ещё хуже видно. В ночи-то белое хорошо видно, а в такой серости густой не пойми, что происходит. Вроде как девка какая мечется у окна, да что-то жестами кажет. А по всему дому и вокруг – запах конфет…

– Иринушка, – тихо прошептала Олюшка. – Сама пришла…

Сидят бабки, не шелохнувшись, как в телевизор, в окно смотрят. А за окном чудеса: пляшет саван, да что-то бабкам пытается вроде как объяснить…

– Впустить что ль? – спросила подруг Олюшка.

– Ты что?! Ты что?! – зашипела Анисья. – Дух это, кто его знает, что у него. Вдруг чёрт какой из лесу прётся, мы ж у лешего вроде как добычку отобрали, мужика-то этого отбили. Морок он навёл, будто Иринушка, а это – кикимора покойницей обернулась и под окном сейчас плачет.

– Вот дела! – вскрикнула Матрёна, побледнев. В это же мгновение привидение исчезло, словно бы Матрёна его спугнула своим голосом.

Матрёна и Олюшка засеменили к тому месту, где только что явилось видение, однако там было пусто. Походили под окном, потоптались. Нет, ничего. Вернулись в дом.

– Что ж это Иринушка всполошилась. Не лежится ей спокойно, – завела тему Анисья.

– А как тут лежать спокойно, пока душегуб по свету ходит, – вздохнула Олюшка.

– Так может тот мужик-от душегуб и есть? – заключила Матрёна. – Иринушка нам что-то показывала ведь, может, на него? Вот она и пришла нам показать, что он убийца-то?

Старухи переглянулись.

– А кто ж его-то самого тогда избил? – после паузы продолжила Олюшка.

– Тоже верно. Не Иринушка же, прости, Господи, – мелко закрестилась и захихикала Анисья.

До утра оставалось недолго. Едва успеть старухам наговориться о произошедшем.

Вот вскоре раздался звук мотора, и бабки высыпали на двор.

– А милиция где? – спросила Анисья Милку, торопившуюся в дом.

– Только фельдшер, занята твоя милиция, не убили ж никого, – резко ответила Мила.

– Мамка! – с криками бросился ей на шею Димасик.

Тонкоусый нервный фельдшер с чемоданчиком подошёл вплотную к Матрёне:

– Ну? Где ваш леший? Показывайте.

Старухи ринулись разгребать хлам от дверей, чтобы пропустить к рыжему врача.

Фельдшер прошёл, уселся на край кровати и, как и тогда с Иринушкой, начал свой нервный осмотр. Старухи сгрудились за дверью, любопытно разглядывая происходящее.