Усадьба Розель

– Я сейчас принесу это в библиотеку, и ты приходи.

– Ладно.

Явился он, держа на руках облизывающегося после сытной трапезы кота.

– Ну что там? А то спать хочется.

– Вот, – Мила положила перед ним фотографию военных.

Олег выпустил на пол животное, взял фото и несколько минут сосредоточенно разглядывал.

– Это мой прадед, – он указал пальцем на стоящего в центре летчика.

– Я так и подумала. Узнала его, потому что столько раз видела ту фотографию в орденах.

– Он же на ней лет на двадцать старше, чем тут, – усмехнулся мужчина.

– Глаза такие же. Да еще и летчик… Поэтому и решила тебе показать, чтоб точно убедиться.

– А где ты это нашла? – Лалин, присевший рядом на диван, поднял на нее свои большие серые глаза.

– На чердаке в этом доме.

Олег перевел взгляд на лампу, о чем-то раздумывая. Помолчал несколько минут, а потом серьезно и тихо спросил:

– А ты не думала, зачем Юрьянс вызвал тебя сюда и оплачивает твое пребывание здесь? Зачем пригласил меня? Зачем простому преподавателю все это надо?

* * *

Иван что-то писал в свете керосиновой лампы и не обращал внимания на взгляды девушки. Она ждала, что он с ней заговорит, но мужчина, видимо, даже не видел ее, сидящую на скамейке в углу комнаты. Когда его окликнули со двора, он поднялся и вышел, оставив на столе недописанное письмо. Подбежав, Илга взяла бумагу в руки. «Родная моя Катенька…» Надо же, он пишет женщине! Наверное, и про то, что они видели, напишет. Илга расстроилась. Она была так горда, когда они, вернувшись из леса, рассказывали всем, что видели, как немцы прячут золото. Они вместе следили за фашистами! А потом… потом он ее поцеловал… Конечно, этого они никому не сказали.

Девушка уже готова была расплакаться, но тут заметила на столе под конвертом две одинаковые фотографии. Положила назад письмо и взяла один из снимков, стала рассматривать. На нем были все прятавшиеся у них солдаты. Они стояли возле самолета, Иван был в центре. Поддавшись порыву, девушка сунула фотокарточку в карман платья и бросилась вон.

Капитан устроился на ночь в сарае. Здесь было гораздо прохладнее, чем в доме, не так душно. Лалин потянулся на сене и оно приятно зашелестело. Почти совсем стемнело, лишь кое-где между досками пробивался снаружи тусклый свет. Пахло сухой травой, древесиной, молоком. Ему было очень уютно спать, как когда-то в хлеву родительского дома, когда совсем мальчишкой сбегал подальше от хмурых глаз строгого отца, вернувшегося с поля. Тот был человек суровый, жесткий. Всегда звал сына Иваном. А мать – Ванечкой. Капитан родился и вырос в деревне на юге Украины, в самой обычной работящей семье. Кроме него еще был младший брат, дите совсем, одиннадцати лет. Никто бы и подумать не мог, что он, белобрысый сорванец, сможет поступить и с отличием окончить Харьковское высшее военное авиационное училище летчиков. Мать им очень гордилась, да и отец, если б был живой, наверняка бы тоже гордился. Жаль, фотоснимок, на котором они всем экипажем запечатлены перед первым вылетом, куда-то подевался. Хотел, когда появится возможность, один матери отослать, а второй – Катерине.

Убаюканный мыслями о доме и родных, он уже практически заснул, когда сквозь дрему услышал тихий голос.

– Иван!

Мужчина открыл глаза. Илга стояла перед ним в полосе света. Она распахнула и сбросила платье, оставшись в чем мать родила. Капитан застыл, размышляя, реальность это или сон, и чувствуя, как к низу живота приливает жар. Он уже и не помнил, когда был с женщиной. Подумал о Кате. Между ними ведь тогда так ничего и не было… Решили, если оба живы останутся, встретятся после войны, тогда поженятся. Мысли о любимой отрезвили, и Лалин отвернулся от юной блондинки.

–Уходи, Илга, – твердо сказал он.

Нечего было давать девчонке надежду тем поцелуем…

Илга не ушла. Она приблизилась, бросила рядом с ним свое платье и села. Иван практически успел схватить потянувшиеся к нему руки, но девушка все-таки обвила его шею и прижалась к груди. Такой пьянящий запах женского тела, мелькнувшая почти у самых его губ, когда Илга тянулась к нему, нежная кожа… Он знал, что возненавидит себя за это, что будет мучиться, вспоминая, но не мог больше бороться и сдался. Подумал только, что его Катя так бы не сделала, не пришла бы ночью к мужчине. Ни за что бы не пришла.

Огрубевшие пальцы капитана утонули в гуще светлых волос на затылке девушки, когда он, не помня себя, впивался в ее губы жадным поцелуем, колол щетиной. Впервые овладел ею, даже не сняв одежды… Она не вскрикнула ни разу, лишь губу закусила и чуть постанывала. Что было дальше, Иван помнил плохо, отдавшись первобытному безумству страсти… Потом оба уснули, зарывшись в сено и обнявшись. Он думал, что выкрики на немецком и выстрелы ему снятся…

Утреннее солнце слепило глаза, привыкшие к полумраку сарая. В жуткой, вызывавшей тревожное предчувствие, тишине, так несвойственной деревням летом, капитан в несколько шагов преодолел двор и застыл в дверях дома, с ужасом осматривая открывшуюся его взору картину. Перевернутый стол, столешница расколота, будто на нее прыгнули или бросили что-то тяжелое, лавки опрокинуты, у стены, привалившись спиной и свесив голову, сидит его штурман, а на полу ничком лежит стрелок… Под обоими огромные лужи крови. Нет никакой надежды на то, что они могут быть живы. Четвертого члена экипажа, Максима Чижова, не было видно. Может, успел уйти и прячется где-то поблизости? А что, если его увели? Взяли в плен, будут пытать… Молодой, неопытный парень…Выдержит ли, не выдаст? Капитан понял, что уходить нужно немедленно.

– Ты кому-нибудь говорила, что мы здесь? – спросил он у бледной, будто тоже неживой, девушки, стоящей за его спиной.

Ее глаза были широко раскрыты, ресницы трепетали, губы беззвучно подрагивали.

– А где же дедушка? – вместо ответа спросила тихо она.

Глава VIII

Уже несколько дней практически беспрерывно лил дождь. От этого даже в самых светлых комнатах стало мрачно и серо. Лишь горячий чай или кофе со свежей выпечкой немного приободряли. Но Мила наслаждалась лакомствами одна, поскольку просыпалась поздно – около одиннадцати, а то и в двенадцатом часу дня. Завтракали без нее, и может, оно и к лучшему. Девушка не горела желанием присутствовать при очередном споре на тему России и русских. А вставала она так непривычно поздно, потому что ночами напролет читала найденный на чердаке дневник и делала для себя заметки. Дневник не был подписан, но записи явно делал мужчина – они были лаконичными, без лишних подробностей и касались в основном медицины. Автор систематически записывал, кому и какие лекарства назначал, расписывал ход операций, но иногда упоминал, какая в тот или иной день стояла погода. С приходом в село, где жил этот человек, немцев, записи стали объемней и подробнее.

Мила не сомневалась, что вел этот дневник дед Айварса Эженовича, на это указывали занесенные в него медицинские сведения. Но странно, что Юрьянс, который, по его словам, много времени посвятил исследованию судьбы своего предка, даже не заглянул на чердак в поисках каких-либо документов и фотографий. Неужели ему, профессору, не пришла в голову такая простая мысль? И сейчас он больше затягивал процесс работы над материалом, чем помогал. У него не находилось вразумительного ответа ни на один возникший у Милы вопрос. Все это только еще больше запутывало девушку.

И еще ее ужасно злило то, что она не имела возможности все свое время посвящать работе. Сначала ее сбило с толку появление семейства Юрьянса-младшего, затем как снег на голову свалился Лалин. И вот уже скоро будет неделя, как она в Латвии, а дело не движется.

Сидя по-турецки на кровати, Мила раз в десятый перечитала короткую запись в дневнике, датированную 14 июля 1944 года. «Вечером пришли четверо русских солдат. У одного была сломана нога. Очистил рану и наложил шину».

Мила отметила про себя, что на фото солдат тоже четверо. Запись была слишком короткой. Практически никакой информации – ни имен солдат, ни званий… Следующая запись, касавшаяся данной темы, была датирована 19 июля. «Капитан рассказал, что немцы привезли в усадьбу «Розель» золото. Ящики спрятаны где-то на территории. Больше подробностей напишу позже».

Но далее никакой информации об этом девушка не нашла. Кто знает, быть может, листы попросту вырвали, поскольку, чем дальше, тем хаотичнее и обрывистее становились записи, будто у их автора не было времени, возможности или желания писать. После 23 июля дневник вообще оборвался.

Тем не менее, тетрадка дала Миле хоть какую-то конкретную информацию, а еще – почву для размышлений. По крайней мере, она узнала название усадьбы, в которой якобы было спрятано золото. Кстати, сокровища… О них вообще нигде никаких упоминаний Мила не находила до этого момента. Даже решила уже, что это какая-то странная фантазия Айварса Эженовича – человека, без сомнения, склонного к авантюрам. Неужели клад реален? И где находится эта усадьба, о которой идет речь? Цела ли она до сих пор? Мила твердо решила не отвлекаться больше на чепуху, и в ближайшее время отправиться в деревню, в которой жил врач, ведший этот дневник. Наверняка там все знают про усадьбу. Барских домов осталось не так много и, как правило, в тех местностях, где они расположены, обрастают легендами.

С такими мыслями Мила спустилась вниз и услышала из гостиной разговор на повышенных тонах. Говорили Олег и Виктор. Тот вернулся утром. После увиденного в спальне Элины Миле было не по себе, и девушка боялась смотреть Виктору в глаза, словно это она являлась виновницей произошедшего.

– Я думал, тут русский уже и не помнят, – раздался голос Лалина, полный иронии.

– В Латвии, особенно в Латгалии, русский знают все, – заявил на это Виктор. – Здесь есть русские школы.

– Даже так? – в этих словах была неприкрытая насмешка.

– Не слушайте пропаганду про Латвию и не делайте из латышей чудовищ, – с упреком бросил Юрьянс-младший.

– Вы сами их из себя делаете. Достаточно прочитать ваши газеты, ваши законы, ваши комментарии в интернете.

– Очевидно, вы о Латвии и знаете только то, что пишут в газетах. Здесь хорошо относятся к приезжим.

– С каких это пор? В лучшем случае будут терпеть из-за денег, которые сюда везут туристы. Я даже на границе столкнулся с неприязнью к русским. Ваши таможенники, словно специально создают волокиту при оформлении документов, особенно если видят, что человек русский и у него дорогая машина…

– Это наша родина, и другой у нас нет. В каждой избушке свои погремушки, дураки есть везде, но, в общем и целом, народ приличный, вежливый и добросовестный, и у большинства есть близкие друзья разных национальностей и даже политических взглядов.

– Угу, «народ приличный»… Внешне приличный, а внутри гнилье. Строчат друг на друга доносы, но при этом так миленько друг другу улыбаются-раскланиваются. В ресторанах и гостиницах за глаза о нас гадости говорят, а в глаза улыбаются. Национально озабоченные индивидуумы тут на каждом шагу.

Намек был такой жирный, что Мила, ни жива ни мертва от страха, даже вздохнуть боялась, остановившись у дверей и ошалело глядя на Виктора и Олега. Будет драка! Сейчас она в этом не сомневалась.

– В России в глаза хамят, это вас устраивает? Вы специально анализируете и прокручиваете в течение дня в голове, что на самом деле имел в виду данный индивидуум, когда принес вам чек в ресторане с улыбкой, а не швырнул на стол? – вскипел Виктор.

– По мне так уж пусть лучше в открытую скажут, как русские, пусть и в резкой форме, «нахамят», по вашему, чем с камнем и подлостью за пазухой. Так что лучше «в глаза», меня устраивает.