Усадьба Розель

Со стороны мужчины выглядели как дуэлянты. Нужно было что-то предпринять сию же минуту, иначе они набросятся друг на друга.

– Прекратите! – крикнула девушка, и не узнала свой голос.

Он прозвучал резко, так, что спорщики замолчали и оба уставились на нее. Только теперь она заметила притихшую, вжавшуюся в кресло Элину.

– Подеретесь вы, набьете друг другу морды, и кому от этого станет лучше? Что-то в мире изменится? – все больше распаляясь, стала говорить Мила. – Как глупо! Если вы не прекратите, я сегодня же откажусь от работы над материалом и уеду. Мне надоели эти петушиные бои.

Мила даже вздрогнула внутренне от собственной дерзости. Да кому, собственно, есть дело до ее статьи? Она только теперь об этом подумала. Нашла чем пугать! Лалин испепелял ее взглядом, но молчал. Виктор смотрел исподлобья.

– Она права, – словно через силу выдавил он, вынужденный согласится. – Прекратим эти споры, пока действительно не дошло до драки.

После этого не хотелось ни с кем из них разговаривать, и журналистка, приготовив себе перекусить, снова поднялась в свою комнату и уселась за ноутбук. Она настолько погрузилась в работу, что опомнилась уже затемно. Когда несла на кухню посуду, обнаружила, что все уже спят. Девушка старалась не шуметь, пока не заметила на кухне свет. Кто-то все-таки не спал. Вспомнив о том, как стала свидетельницей измены, она решила сначала осторожно заглянуть в дверной проем. Мало ли, кого и за каким делом там можно сейчас застать.

Виктор стоял у окна и курил. Конечно, он заметил странное движение у двери и то, как Мила отпрянула, будто следила за ним. Девушка была в отчаянии. Снова она выглядела глупо! Почему именно в присутствии Виктора она всякий раз попадала в дурацкие ситуации и чувствовала себя неловко?

В последнее время Мила стала замечать, что Виктор больше не пытается с ней спорить, задеть, уколоть или унизить. Например, когда за столом завязалась беседа на тему военных действий на Донбассе, и Мила вполне четко дала понять, что виновным в данной ситуации она считает именно правительство Украины, Виктор, явно имевший противоположное мнение, промолчал. И вообще не сказал тогда ни слова по данной теме, словно и не слышал ничего.

Прятаться или уходить не было смысла, ведь он ее заметил. Журналистка вошла в кухню и, стараясь казаться невозмутимой, принялась мыть в раковине блюдце и чашку.

– Не спится? – спросил Виктор и снова повернулся к мокрому от дождя стеклу.

Слава богу, он не стал смеяться над ней из-за этой очередной оплошности.

– Я еще не ложилась. Работала.

Мила сделал вывод, что мужчина вот так курит уже давно – в пепельнице накопилось много окурков.

– И надо оно вам – копаться во всем этом? – Виктор вальяжно стряхнул пепел с сигареты и затушил окурок, после чего повернулся, скрестил на груди руки и стал смотреть на девушку. – Я когда-то тоже хотел стать журналистом. Но одумался, к счастью.

Вот это новость! Мила даже улыбнулась.

– А почему передумали?

– Сначала провалил экзамены, а потом из гордости решил, что вообще не стану поступать на эту специальность. Выбрал океанологию.

– Вы океанолог? – изумилась девушка, и уселась на стул, ожидая подробностей.

– Был, – махнул он рукой. – По профессии я работал недолго. И давайте уже перейдем на «ты». Я себя глупо чувствую, когда выкаю человеку намного младше себя.

– Хорошо, давайте… То есть давай.

Мила прикинула, сколько ему лет. По виду – не больше тридцати пяти.

Рассказывая о своем увлечении океанологией, Виктор включил кофейный аппарат.

– Будете?

Она кивнула.

– Мама очень хотела, чтобы я стал известным океанологом, и отправился в какую-нибудь экспедицию. Она всегда в меня верила, даже когда я творил глупости, – заметил мужчина, ставя перед Милой чашку божественно пахнущего напитка.

– Вы способны на глупости? – с деланным сомнением весело поддела его девушка.

Виктор казался таким серьезным и предусмотрительным человеком, что в это трудно было поверить. Увлеченная беседой, Мила даже забыла о тайне Элины и перестала смущаться.

– На глупости способны все, – мягко улыбнулся он. – Помню, в детстве из лагеря меня в самом начале смены выгнали. Позора было! Я думал, сквозь землю провалюсь от стыда, когда мать за мной приехала. А дело было в том, что наш отряд сразу после приезда вожатые повели гулять в лес, посреди которого этот лагерь и стоял. Сейчас он давно заброшен, хотя отличное место было – на берегу реки, красота. А я с собой поломанный отцовский фотоаппарат привез и хвастался перед всеми, что умею фотографировать. И вот во время этой нашей прогулки забрел я в какие-то заросли. Трава по пояс, кузнечики туда-сюда прыгают, пчелы жужжат. Смотрю – девочка из нашего отряда, гм, так сказать, малую нужду справляет. Ну, я возьми да и щелкни фотоаппаратом ее. Она увидела, вскочила, кричит, в слезы. Я заявил, что отдам ей пленку, если она меня поцелует. Она отказалась. Пару дней я ее этим несуществующим снимком шантажировал, пока она родителям не нажаловалась, а те – директору лагеря. Мне тогда здорово влетело от родителей, долго сидеть не мог.

Он говорил об этом так увлеченно и выглядел столь забавно, что девушка невольно расхохоталась. Даже слезы выступили от смеха.

– О, у меня тоже был однажды конфуз, – принялась рассказывать она. – Когда училась в университете, мы с соседками по комнате в общежитии любили вечерком посидеть в рулетке. Это чат такой был, знаете? Однажды проспорили общей знакомой и вынуждены были одновременно всей комнатой (нас там трое было) показать какому-то незнакомому парню лет четырнадцати наши бюсты. Он, конечно, дар речи потерял от такого сногсшибательного зрелища.

Теперь была очередь Виктора рассмеяться. Он скользнул взглядом по груди Милы, словно оценивая, насколько сногсшибательным было зрелище. Формы у девушки были не то чтобы очень выдающиеся, но достаточно аппетитные. Мила вдруг ужасно смутилась, и вообще пожалела, что такое рассказала.

– Да вы уголовница, – улыбнулся Виктор, забыв, что сам предложил перейти на «ты». – Вас могли бы наказать за совращение малолетнего.

Это ж надо было рассказать такую ужасную глупость! Мила за эти несколько секунд успела уже сто раз об этом пожалеть.

Ночные беседы на кухне – один из лучших способов разговорить человека. Не только о детских шалостях болтали Виктор с Милой. Когда она спросила, был ли Айварс Эженович брюнетом в молодости, как и Виктор, тот, равнодушно затягиваясь сигаретой, произнес:

– Он был блондином. И он мне не отец.

Журналистка уставилась на него до неприличия пристально.

– Как это? – глупо спросила она.

Прежде чем ответить, он затушил окурок и сделал глоток кофе.

– Вот так. Он муж моей матери. Они поженились, когда мне было десять лет, и он меня усыновил. Потом родилась Маша.

– Вот почему вы такие разные. И как будто неприязнь между вами…

– Он изменял моей матери направо и налево. За что мне его любить? – угрюмо глядя перед собой, процедил Виктор. – Вам этого не понять. У вас, наверное, нормальная благополучная семья – оливье на Новый год, шашлыки на 9 мая, а летом – Крым.

– Нет, у меня вообще нет родителей, – вздохнула Мила, в который раз произносившая непростые для нее слова.

Он вскинул на нее лицо. В черных глазах застыл вопрос.

– Я росла в детдоме и не хочу об этом говорить, – быстро сказала девушка, чтобы пресечь эти разговоры раз и навсегда. – Я думала, отец, то есть Айварс Эженович, вам говорил.

– Нет.

– Ну теперь вы знаете.

Когда она замолчала, Виктор вдруг легким движением пальца смахнул с ее щеки какую-то соринку. Она вздрогнула от этого неожиданного прикосновения, как от укола. Рука его оказалась горячей и мягкой. Мила вспыхнула, и видимо, он заметил в ее взгляде возмущение и укор, потому что поспешил сказать:

– Извините, Мила, это я машинально.

Но она давно не считала себя наивной барышней и уже поняла, что Юрьянс-младший к ней неравнодушен.