Усадьба Розель

Следующий день начался для Милы поистине сказочно. Она открыла глаза и увидела огромный букет карликовых розовых роз, стоявший на резном прикроватном столике популярного нынче цвета венге оттенка молочный дуб. Их ароматом пропиталась вся спальня. Первой мыслью было – когда это Олег успел заказать столь прекрасные цветы? Сам-то он за ними съездить не мог из-за гипса на руке. Пальцами Лалин двигал вполне свободно, мог что-то взять в руку или ответить на звонок телефона, но управлять машиной ему было бы затруднительно.

Вчера им помешал приезд Айварса Эжновича. Тот оказался в великолепном настроении и слегка навеселе, поэтому бесцеремонно явился в комнату Лалина, чтобы позвать его к праздничному столу. Как выяснилось, вышел из типографии разработанный профессором справочник для студентов, и гордый собой Юрьянс спешил это отметить. На кухне всех уже ждал накрытый стол, а также несколько бутылок красного шампанского Боско. Видно, что Айварс Эженович не поскупился на угощения. Торжество затянулось до двух часов ночи, однако сонная Мила не досидела до конца и отправилась спать, извинившись перед остальными.

Все еще лежа под одеялом, девушка любовалась букетом. Лалин такой романтик! Иногда она всерьез думала, что ей Бог послал этого человека в награду за все пережитые несчастья. Наконец Мила приподнялась на локте и потянулась к цветам, касаясь кончиками пальцев тугих бутонов бледного цвета. Теперь она заметила в них записку. Осторожно, чтобы не уколоться об шипы, достала и развернула. Букет был не от Олега… «На ожерелье французской королевы я пока не накопил, поэтому решил порадовать тебя хотя бы цветами». Девушка села в постели, почувствовав внутри какую-то тяжесть. Им определенно нужно было объясниться и чем скорее, тем лучше… Но как это сделать и не попасться на глаза Олегу? Ответ напрашивался сам собой – снова поехать к Маше в больницу.

Виктор особо не удивился ее просьбе отправиться с ним в город. Когда сели в машину и выехали на трассу, девушка, наконец, решила, что пора сказать то, для чего она с ним, в сущности, и поехала.

– Виктор, спасибо за цветы… – начала журналистка, и видя, что он никак не реагирует, добавила: – Но не нужно было. У нас с Олегом все серьезно. Он сделал мне предложение.

– Опять? – усмехнулся мужчина, не переставая следить за дорогой. – Второй раз в ту же реку?

– Это наше дело, – отрезала Мила. – Просто прошу тебя больше не оказывать мне знаков внимания.

– Хорошо, – Юрьянс-младший беззаботно пожал плечами, словно для него все это было сущими пустяками. – Для этого ты со мной и рванула?

– Ну да, – кивнула девушка. – А ты думал, зачем?

– Я думал, ты так прикипела сердцем к моей сестре, что жаждешь узнать о ее самочувствии и скрасить скучные больничные будни своим посещением.

– О, нет.

К облегчению Милы больше сию щекотливую тему они не поднимали и ехали молча. Правда, в этом молчании отчетливо ощущалось некое напряжение, с первого дня знакомства имевшее место между ними и теперь лишь усилившееся. Но это было всяко лучше выяснения отношений, политических споров или саркастических шуток.

На сей раз Мила даже в помещение медицинского учреждения заходить не стала, ждала в машине. Потом попросила отвезти ее в несколько сувенирных лавочек для того, чтобы купить еще подарков для друзей и коллег. Теперь настала очередь Виктора ждать ее в автомобиле.

На обратном пути, когда ехали по Резекне, Юрьянс-младший без каких-либо объяснений свернул и покатил по неширокой дороге, по обеим сторонам от которой стояли высокие раскидистые сосны. Обнаружив, что людные улицы с магазинами и кафе остались далеко позади, Мила почувствовала безотчетный страх. Что, если он сейчас завезет ее в лес, и снова будет целовать, или даже попытается взять силой? В голову лезли совсем уж нелепые мысли. Девушка пыталась судорожно придумать, как ей поступить. При этом Виктор сосредоточенно глядел вперед, совершенно не обращая на нее внимания. Наконец машина повернула вправо от основной дороги и через несколько минут выехала к кладбищу. Юрьянс-младший припарковался у входа, выполненного в виде серых каменных колонн и кованых ворот в каком-то старинном готическом стиле. По всей видимости, это был уже довольно старый католический погост.

– Пойдем, – бросил Миле Виктор, открывая дверь машины.

В руках у него был букет лилий. Она и не заметила, как он достал цветы из багажника.

– А зачем мы сюда приехали? – несмело подала голос девушка.

– Хочу навестить маму. Давно я тут не был…

Когда они шли по аллее, Мила с любопытством рассматривала каменные надгробья. Но вскоре вышли к новой части кладбища, где были преимущественно обычные советские железные гробницы и современные мраморные плиты.

– Отцу это не надо, моим жене и сыну тем более… Только мы с Машей иногда приезжаем. А теперь и Машка неизвестно когда сможет, – говорил Виктор.

Мила почувствовала себя беспросветной дурой. Это же надо было подумать, что он собрался посягнуть на ее честь!

Вскоре мужчина остановился у могилы с памятником в виде скорбящего ангела, преклонившего голову на стелу, на которой были выгравированы имя, а также даты рождения и смерти женщины. Мила топталась чуть поодаль, чтобы не мешать, и наблюдала, как Виктор положил букет на мраморную плиту. Некоторое время они молча стояли, а затем Юрьянс-младший повернулся и медленным шагом направился в сторону выхода. Девушка присоединилась к нему.

– Она умерла в этот день. Я всегда приезжаю сюда в конце лета, чтобы прийти на ее могилу, – наконец заговорил Виктор. – Почему-то особенно прочно врезался в память момент, когда она сидела за вязальной машинкой и мастерила Маше платье на утренник в детский сад. Знаешь, одно время очень популярны были эти вязальные машины фирмы «Веритас». Дефицит! На них вязали трикотаж тонкой ниткой, платья, кофты. Были еще швейные ножные машинки этой фирмы. У матери тоже такая была. Она вообще была рукодельницей. Ее вещи – машинки, резное зеркало, дамский столик, посуда с позолотой – до сих пор на чердаке хранятся, рука не поднимается выкинуть или продать. Хотя сейчас это все приличных денег стоит. А еще она очень любила духи. Весь столик был ими заставлен – «Дзинтарс», «Рижанка», «Старая Рига», «Юрмала», «Кредо»… Я в детстве все названия по сотне раз прочитал, потому и запомнил. Запахи у них насыщенные, на натуральных маслах, а не как сейчас, синтетика.

– Ты, наверное, очень трепетно к ней относился. Не все сыновья так…

«Боготворят матерей», – мысленно продолжила Мила.

– Это уже во взрослом возрасте пришло. В детстве многого не ценишь. Однажды она сшила мне на праздник костюм медведя, а мне он казался смешным. Постыдился его надевать, спрятал в свой шкафчик. А потом, когда она спросила, что с костюмом, сказал, что потерял его. Глупо, конечно, и наверняка она все поняла. А мне, дураку, тогда, в пять лет, казалось, что я вон какой молодец, обманул мать.

– Ты же был ребенком.

– Да и в юности много чего было, за что теперь стыдно…

Они не заметили, как вышли за ворота кладбища и побрели по дорожке меж деревьями. Воздух тут был наполнен терпким ароматом хвои, которым тянуло жадно насыщаться, как чистой прохладной водой после долго мучавшей жажды.

Виктор еще что-то говорил о матери. Кажется, ему было все равно, слушает его спутница, или нет. Он говорил словно сам с собой. Но когда услышал плач, замолчал и удивленно посмотрел на Милу. Та уже не могла сдержать слез. Нахлынувшие чувства, жалость к себе за то, что никогда не испытывала ничего подобного, жалость к Виктору, – все это смешалось в ее сердце и, больше не контролируемое рассудком, вырвалось наружу в виде рыданий.

– Эй, ты что?

Она принялась поспешно искать в сумочке пачку салфеток, чтобы промокнуть слезы, но все валилось из рук. Юрьянс-младший помог девушке собрать выпавшие вещи, сам достал салфетку и стал вытирать ей глаза, а затем нос.

– Прекрати, чего ты, – он выглядел растерянным, потому что не знал, как сейчас себя вести. Неуклюже привлек ее к себе, обнял, успокаивая.

– Тихо, тихо, – шептал мужчина, гладя ее по волосам.

В его объятьях было так спокойно и уютно, что Мила вскоре притихла. Просто стояла с закрытыми глазами, далекая от всего земного и обыденного. Когда-то верила, что свекровь заменит ей мать… Наивная. Кажется, никто за всю жизнь не выливал на нее столько грязи, как эта женщина. Хотя сейчас Мила понимала, что тоже была хороша. Она отчаянно дерзила вместо того, чтобы как-то сглаживать конфликты. Тяжело, наверное, было Олегу между ними двумя.

Наконец Мила взяла себя в руки, мягко высвободилась из объятий Виктора и отошла.

– Извини… Просто эта тема для меня больная, – смущенно проговорила она.

Он понимающе покачал головой.

– А родители твоего отца… то есть Айварса Эженовича тоже тут похоронены?

– Да, в другой части кладбища. Хочешь туда сходить?

– Не знаю. Можно.

Пока шли, Виктор рассказывал о бабке и деде.

– Деда я вообще не застал. Когда мать за Айварса вышла замуж, того уже не было в живых. А вот бабка долго прожила – девяносто один год. В прошлом году умерла.

– В прошлом году? – изумилась журналистка и даже приостановилась на несколько секунд.

– Ну да, а что?

– Да так.

– Она, как положено, мать мою недолюбливала. Поэтому мне не часто доводилось с ней общаться. А вот Машку она обожала. Сестра и похожа на бабку Марго очень. Просто вылитая.

Мила вспомнила старое фото девушки с косой, найденное на чердаке. Маша действительно удивительно походила на нее.

Можно ли, говоря о кладбище, употребить слово «красиво»? Мила не была в этом уверена, но другого определения подобрать не могла. Здесь было действительно очень красиво. И тихо. Они шли по старой части кладбища, потому что, как пояснил Виктор, бабушку похоронили рядом с дедом, а тот умер еще в конце семидесятых от рака.

Журналистка обратила внимание на большое количество очень давних захоронений. Возле одного остановилась, увидев дату смерти – 1874 год. Человек этот родился аж в 1789! На памятнике было много текста на немецком. Мила хотела попросить Виктора перевести, но тот уже отошел, и нужно было догонять.