– Ах да, отстал! После такого позора!.. – И Мора впервые увидел, как арапы краснеют. – После такого фиаско он никогда, никогда не решится более взглянуть мне в глаза! Спасибо вам, Мора!
– Что, обделался? – не удержался Мора. – Ох, простите, матушка.
– К сожалению, не успел. Но почти. Он явился к нам с этой своей французской книжкой, и еле успел выбежать на двор. Вся книжка отправилась в жертву Клоацине. Но ведь я искала вас не за этим.
– Что же за известие может быть ещё лучше?
– Мора, ваш отец жив!
– Откуда вы узнали?
– О, это тайна исповеди, я не могу сказать. Я рассказала мужу, чей вы сын… Уж простите, Мора!.. И муж мой проговорился, что ваш отец не умер, он в ссылке, где-то в Сибири. Нет, не совсем в Сибири, на полпути, в Соликамске.
– Это князюшка наш пастору исповедался? – угадал Мора. – Никак его светлость виделся с папашей или письмо получил?
– Нет, что вы, к сожалению, это только слухи. Кто-то проездом из Сибири что-то рассказал – мол, жив, здоров, сидит под арестом.
– Это всё равно что помер, – с деланым смирением отвечал Мора, радуясь, что старый князь не исповедался пастору как следует, от всей души. – Где я и где Соликамск? Вряд ли мы увидимся.
– Герцог так же говорил – мы старые, больные, и вряд ли с ним когда-нибудь встретимся. И всё бы я отдал за такую встречу.
– Вы что, подслушивали?
– Нет, что вы!.. – И Мора увидел, как арапы становятся пунцовыми. – Я, кажется, сейчас выболтала тайну исповеди. Поистине язык мой – враг мой. Муж мне это пересказывал – всё удивлялся, какое сердце нужно иметь, чтобы простить негодяя.
– Муж ваш тоже, Софьюшка, не подарок – где тайна исповеди? Где не судите, да не судимы будете? – напомнил Мора. – В любом случае папаша расплатился за свои прегрешения сполна, с князем они в расчёте.
– Наверное, вы правы. И спасибо вам, Мора, за отворот.
– Всегда рад служить.
Мора перехватил поудобнее корзинку с яйцами и направился восвояси.
Возле дома Мору поджидал поручик Булгаков, давеча принесший томик французской поэзии в дар богине Клоацине. Но с тех пор поручик окреп и готов был к серьёзному разговору – трость в его руке говорила именно об этом. Мора же, как назло, был без трости – проклятая спина перестала болеть.
– Попался, негодяй! – с весёлой злостью воскликнул поручик. – Будешь знать, как людей травить!
– Да что вы, благородие, да я ни сном ни духом! – зачастил Мора, отступая.
Но смиренную маску ему удержать не удалось – взоржал конём.
Поручик побагровел, поддёрнул рукава и с тростью наперевес кинулся на обидчика. Не шпагу же обнажать, в самом деле, ради такого ничтожества.
«Пропали яйца», – подумал Мора, впрочем, без особой тоски.
Кадровый военный оказался бессилен в схватке с житаном, воспитанным кёнигсбергской подворотней. Мора поднырнул под занесённую трость, ударил нападавшего по ногам и тут же обрушил поручику на мундир свою корзину со всем драгоценным содержимым.
Ворота княжеского дома распахнулись, и на улицу выкатилась карета. Поручик вскочил на ноги, Мора же благоразумно пал в грязь и притворился если не мёртвым, то побитым.
– Булгаков, мы к Оловяшниковым на блины. Ты как – с нами? – раздался томный голос, дверца приоткрылась, и показалось розовое личико князя Петера, старшего из наследников старого князя. Разглядев облитого яйцами поручика, томный Петер хохотнул и закатил глаза. Поручик в отчаянии замахнулся на лежащего Мору палкой. – За что ты хочешь его бить? – спросил молодой князь.
– Мерзавец пытался отравить меня!..
Поручик опустил палку, так и не ударив Мору – из кареты высунулся сам старый князь, глянул, можно ли вылезти, чтобы не в грязь, и вылезать погнушался.
– Зачем же ты ел из рук моего псаря? – ядовито поинтересовался князь, с удовлетворением окидывая взглядом осквернённый мундир поручика. – Он же цыганва, рваные ноздри, le criminel…
– Я не ел. Он наврал, что смешал приворотное зелье…
– Разве ты не знаешь, что цыганы не ворожат? – поднял подрисованные бровки князь Петер. – Это цыганки ворожат, а цыганы только воруют.
– Вот что, поручик Булгаков, – в голосе старого князя зазвенел металл, – ты повторяешь все ошибки твоего предшественника Дурново. И узнай у своих приятелей, что бывает с теми, кто бьёт в моем доме моих слуг. Поверь, тебя ожидает сюрприз. Мне некогда рассказывать. Иди в дом, переоденься – а мы дождёмся тебя.
Поручик устремился в дом, то ли рыча, то ли сдерживая злобные рыдания.
Мора поднялся из лужи, подобрал опустевшую корзинку, поклонился господам и спросил невинно:
– А что же бывает, ваша светлость, с теми, кто бьёт ваших слуг?
Старый князь демонически сверкнул глазами на дерзкого слугу, но потом сделал загадочное лицо и резко провел рукой в перчатке по своему затянутому в атласный галстук горлу. И дверца кареты захлопнулась.
Пришла весна, и лёд сошел, и лёг на воду столь желанный всеми понтонный мост. И в один из солнечных апрельских дней Мора, наконец, дождался своего счастья. Возле дома высматривал его холёный кавалер в немецком платье, в парике таком, что кровь из глаз, и с мушкой на подбородке.
– Юшка! – не поверил своим глазам Мора.
– Виконт! Ну, ты урод! – кавалер признал Мору и радостно заключил товарища в объятия.
Юшка этот работал в том же амплуа, что и некогда Мора – подделать вексель, охмурить поповну, обыграть в карты недоросля, в будуаре дамы после страстного свидания увести часы или перстень с туалетного столика… Только Виконт был звезда, а Юшка так, похуже и пожиже.
– Привёз? – первым делом спросил Мора.
– А то! – Юшка вытащил из-за пазухи свёрток. – Вижу, тебе как раз не хватает.
Мора усмехнулся.
– Когда только носа не хватает, ещё ничего, хуже – когда ума.
– Ума не привёз, – покаялся Юшка. – Зато привёз к тебе Матрёну.
На миг у Моры потемнело в глазах. Но миг этот был краток.
– Где вы остановились? – спросил он. – У Шкварни?
– Бери выше. Гостиница «Святый Пётр». Мы прибыли в своей карете, Матрёна – фрау Гольц, я секретарь её, Мануэль Гонтарь.
– Как ты имя-то такое выдумал?
– Утонул давеча в реке Мануэль Гонтарь, польский скорняк, а паспорт на берегу лежать остался. Так и стал я Мануэль Гонтарь, секретарь уважаемой фрау Гольц.