Черный Спутник

От большого ума лишь сума да тюрьма.
От лихой головы лишь канавы и рвы.
От красивой души только струпья и вши.[2 - Я. Дягилева «От большого ума».]

Мора поднял голову, увидал князя и тут же перестал петь.

– Продолжай, цыган, что же ты замолчал? – ободряюще произнес старик. – Твоя ария не лишена смысла.

Но Мора не решился продолжать, и слуги потихоньку засобирались по домам. Готлиб взял мандолину, отыскал свою шапку и обернулся к Море.

– Идём?

– Ступай, я догоню, – отвечал Мора.

Князь опять остался один на один со своим Люцифером-вторым, и Мора змейкой просочился в денник.

– Зима, ваша светлость. Мороз. Больше не выйдет у меня в окошко забраться.

– Прибыл твой посыльный? – с деланым безразличием спросил князь, но пальцы его, перебиравшие конскую гриву, мелко затряслись.

– Прибыл, ваша светлость.

Мора вытащил из-за пазухи письмо и отдал с полупоклоном. Князь сломал печать, пробежал письмо глазами и спрятал за манжет.

– Идиот…

Мора поднял брови.

– Не ты – Рене. Корреспондент мой несуразный. Несчастный, ни на что не способный, беспомощный идиот… Всё бы отдал, лишь бы увидеть его с бородой.

Мора кашлянул – напомнил о себе. Князь расцепил чётки.

– Ну же, выбирай!

– Я хотел бы розовую.

– Она же ничего не стоит! И я не возьму грех на душу – бери любую другую.

Мора указал на зелёную бусину, тут же её получил и на всякий случай спрятал за щеку.

– Вот видишь, – поучительно произнёс старый князь. – А ты хотел взять розовую. Назавтра тебя бы отпевали.

– Вовсе нет, – осмелился возразить Мора. – Я знаю подобные камни, там так всё притёрто, что хоть в рот клади, хоть в воду – ничего не упустят.

Князь задумчиво перекатывал чётки в пальцах.

– Ты, наверное, уже понял, чей это был подарок?

– У вашего друга Рене прекрасный вкус и светлая голова, – искренне похвалил Мора – соликамский граф заочно был ему симпатичен.

– Не успел пропеть петух, как этот друг трижды отрёкся, что знать меня не знает. И исшед вон, плакася горько – так, кажется, сказано в Писании. Эпибалон эклаен…

– Не верю в бога, – пожал плечами Мора.

– И нечем тут гордиться, дурачок. В моём смертном приговоре самое первое обвинение было – что в церковь не ходил. Ну, и единственное правдивое. Ступай, цыган, спасибо тебе за службу.

– Всегда к услугам вашей светлости.

Мора поклонился и выскользнул из конюшни.

Князь же вытащил письмо из-за манжета, прочёл еще раз, нервно смял листок и произнёс горестно:

– Эпибалон эклаен…

Последний дежурный конюх, оставшийся в конюшне, подумал, что хозяин призывает дьявола.

К Готлибу в гости пришла дама. Не девка с губами, крашенными свёклой, именно дама – в шляпе, в немецком платье, в очках и с книжкой. Море до смерти хотелось узнать, что они двое собираются делать с этой книжкой, но остаться в каморке было никак нельзя.

Накинув тулуп и шапку, Мора выбрался на улицу – шёл мокрый снег. Тулуп под снегом мгновенно отяжелел и повис. Мора собрался было к Шкварне, но представил, как поплетётся в мокром тулупе туда, потом в мокром и уже холодном тулупе – обратно. К тому же прекрасная трактирщица настолько впечатлилась щепетильностью Моры в вопросах пола, что закрутила с ним жаркий тайный роман, и явилась закономерная проблема – не раскрыть ненароком амурный секрет господину Шкварне. Потому что получить дрыном поперек хребта Мора пока не был готов.

Поблуждав по задворкам, Мора зашёл в немецкую кирху. Пересидеть визит дамы можно было и тут. Мора уселся на лавку, задумался:

«Цыган-лютеранин… вот была бы игра природы…»

– Здравствуйте, Мора, – послышался тихий голос.

Совсем рядом на лавке сидела чёрная пасторша, прекрасная и печальная, но Мора в мыслях своих о монструозном цыгане-лютеранине её не заметил.

– Здравствуйте, госпожа Софья, – поздоровался Мора.

– Я и не знала, что вы тоже верующий.

Мора решил не разочаровывать её и подтвердил – да, верующий, тем более что утонувший в Кёнигсберге Гийомка был что-то вроде католика.

Пасторша сняла лопнувшую перчатку – ладошка у нее была чудная, нежно-розовая. На безымянном пальце поблёскивало колечко.

– Не досаждает вам больше наш поручик? – спросил Мора, чтоб поддержать беседу и потихоньку увести разговор от религии.

– Куда там… Ещё хуже лезет. Беда мне с этими поручиками – сначала Дурново сватался, предшественник этого, нынешнего. Потом Дурново отослали – проклятый Булгаков явился, чеснок липучий, – пасторша с отчаянием взглянула на Мору, и тот вдруг увидел, что лет ей много – к сорока, и морщинки у глаз, а сами глаза зелёные.

– Так скажите мужу, он отвадит поручика, – предложил Мора.

– Знаешь, кто мой муж? Пастор, – тихо, обречённо отвечала чёрная Венера. – Что он может? Я сама его оберегаю. Я и в ссылку за ним поехала, он – за герцогом, а я – за ним. Я же горничной была при старой герцогине.

– При ком?

– При жене хозяина. Мне шестнадцать было, девчонка совсем, могла остаться в столице, какой-нибудь барыне пятки чесать, арапки в Петербурге нарасхват. Мне ведь герцогиня вольную выписала… Нет, понесло дуру в Сибирь, пастор мой не смог герцога оставить, а я – его. Писать он меня учил, считать, звёзды показывал…

В зелёных глазах пасторши стояли драгоценные слезы.