Индийский фильм

– Да.

Ему тут же стало легче. Он собрался. Плечи стали ровными, он слегка откинулся назад. Нижняя часть лица расслабилась, глаза воткнулись прямо в меня и глядели с явным превосходством. Он целиком залез за наглость и там спрятался.

А теперь наступил тот самый момент, ради чего, собственно:

– Я пробовала, два раза. В разное время. Это была конопля. Это был эксперимент. Я понимала, что доза не может быть смертельной; я это делала с человеком опытным, которому я доверяла; но мне важно было понять саму суть состояния, чтобы делать какие-то выводы. Понимаете? Я тогда была замужем за моим первым мужем. Он был старше, высокий, красивый. Работал следователем прокуратуры. Он очень часто употреблял, не при мне, но я видела его состояние и понимала, что он это делает. Мне это казалось неправильным. Я говорила ему об этом, но он уверял меня, что в этом нет ничего плохого, это лучше, чем водка, которую пьют все. И тогда, чтобы понять, что? он чувствует, я решила попробовать. Водку к тому времени я, разумеется, уже пробовала. Ну и вот. Он мне никак не давал материал, сколько я ни просила.

И тогда я подождала, когда он уедет в командировку. Пришел его брат Славик, работник полиции, а я была с ним в очень хороших отношениях.

И вот я ему и говорю:

– А давай я при тебе попробую? Я хочу знать, что это такое.

Славик мялся, мялся, значит, но в итоге я его уговорила. Пошли мы с ним на веранду, и он при мне распотрошил сигарету, достал из кармана кусочек какого-то пластилина, отломил ну буквально спичечную головку и размазал по высыпанному табаку, потом обратно затолкал как-то в сигарету и говорит:

– Значит, так. Ты в первый раз. Тогда, получается, две затяжки – и тебе хватит. Больше тебе нельзя.

Я киваю головой. Он подкуривает сигарету и отдает мне. Я старательно делаю две большие затяжки и отдаю ему обратно. Он докуривает, и мы пошли в дом.

Я сижу и не ощущаю никакого эффекта. Время засекла. Говорю:

– Я ничего не чувствую.

Он говорит:

– Подожди.

Садится за стол. Я поставила чайник.

И тут приходит друг моего мужа, Мишка, работник налоговой службы.

Я так обрадовалась ему вдруг. Говорю:

– О, привет! Мы будем сейчас пить чай, давай с нами.

И такой подъем внутри. Достаю кружку ему и ставлю на стол. Мишка садится с нами. Я достаю третью кружку себе, и тут я понимаю, что я должна была кружки поставить не в таком порядке, как я сейчас поставила, а наоборот, и это страшный конфуз. При этом я понимаю, что другие этого не знают, потому что я им не говорила изначального порядка, кому какая кружка достанется. И тот факт, что они, ни Мишка, ни Славик ничего об этом не подозревают, вдруг показался мне страшно смешным, и я стала смеяться.

И я смеюсь и вслух объясняю, что хотела совсем не так поставить кружки.

И Славик тоже давай смеяться. А Мишка вроде тоже, но не так. Он вроде как смутился и говорит:

– Да это ничего страшного.

Да как же нестрашно-то, когда это страшно смешно.

Потом я наливаю им чай и хотела уже было себе налить, а тут я вижу, что кружка-то моя испорчена: верх совершенно залит керамикой. Куда наливать?

И я говорю:

– А кружка-то сломана.

А Мишка спрашивает:

– А вы чего наелись такого? А?

И кружку берет и просто переворачивает, и тут до меня доходит, что она не сломана, а просто была кверху дном. И это так поразило меня, и так стало опять смешно! Я прям согнулась пополам от смеха, и Славик так смеялся, что чуть со стула не упал. И смешно еще оттого, что я знаю, что Мишка, он тоже периодически курит, и при этом никак не поймет, что с нами.

И вот мы чай выпили, и Мишка со Славиком ушли. А я осталась. Достала тетрадку, ручку и градусник. Я записала в тетрадку время, когда мы выкурили эту сигарету. Я описала чаепитие и время, когда оно закончилось. Я измерила себе температуру: 37,2. Записала. Подошла к зеркалу. Глаза красные, зрачки расширенные. Я записала. Потом я достала пакет с мандаринами и стала их есть. Я их ела и ела, и они были такими вкусными, и остался один мандарин, но я не могла его уже съесть, потому что стало как-то не так в горле при глотании. Я описала это в тетрадке. Затем я почувствовала шум в голове и пожалела, что у меня нет аппарата мерить давление.

Прошло два часа с начала эксперимента. Меня мучила жажда. Я пила и пила воду, потом я легла на кровать и слушала, как постепенно стихает шум.

Окончательно все симптомы исчезли спустя четыре часа с начала эксперимента. И я записала это в своей тетрадке. На следующий день я попробовала последний оставшийся мандарин и поняла, почему мне что-то мешало в горле, когда я их ела. То, что они были очень вкусными, было неправдой, мне почему-то так казалось. Они были ужасно-ужасно кислыми, как лимоны, а я их съела много, целый пакет, килограмма полтора-два. И кислота сожгла мне гортань; можно сказать, я конкретно набила себе оскомину. Их невозможно было есть.

Вот такой вот был у меня эксперимент.

– Это был глюк, – сказал Чеглоков, радостно улыбаясь.

– Там что-то случилось с ощущениями, но не так, как при употреблении водки. Я же для этого и проводила эксперимент. Записывала все. Жаль, записи утратились.

– Записывать все – вот это и был глюк.

– Да нет, я же изначально хотела провести эксперимент, мне нужны были результаты исследований.

– Да это и есть глюк, я точно это знаю. Я ее столько выкурил, вы себе не представляете.

Он радостно кивал; надменность его исчезла, его поза была уже довольно расслабленной. Мой рассказ вывел нас как будто на одну линию, поставил в один ряд – этих бессовестных наркоманов, праздных слабаков и прожигателей жизни. И уже нет больше надобности прятаться в кустах надменности. Единственное НО: мое заявление, что это был эксперимент, ломает весь ряд, и ему это не нравится, но он видит в этом случайность, досадную оплошность, поэтому его тон довольно шутливый, как будто он внутренне все еще не видит между нами разницы. И я это поняла и не стала ему ничего доказывать.

– Расскажите мне о своем опыте. Что-то было интересное?

– Да по-разному было. И это было очень давно, и это неинтересно.

Он вдруг засуетился, посмотрел на часы, потом в окно, потер рукой лицо, вроде как вытер подбородок, потом бритую голову. Полез в телефон. Как будто изнутри там опять стало мелко и неприятно трясти от этих моих вопросов, заставляя возвращаться туда, в то время, где было много чего глупого, стыдного, и он бы очень хотел это все перечеркнуть да и забыть, но не мог.

– Мне надо идти, я опаздываю, – сказал он и приподнялся. – Вот, возьмите.

Он стал совать мне в руки буклеты своей этой христианской церкви.

Я ему говорю:

– Я не буду это брать.

Можно было бы взять, скажем, на память. Но меня же дома шмонают. Будут неприятности, да еще какие. Мой муж, он же совсем не дурак, он же знает, что я влюбилась, он просто не знает в кого. Про Чеглокова я говорила, что он сектант, и про то, что он шантажирует меня. Именно из-за факта шантажа мой муж так и не понял, что я влюбилась именно в Чеглокова – настолько это было абсурдно. А принеси я домой эти буклеты, ну тогда ясно-понятно. Я вам больше скажу, он бы уже решил, что я окончательно свихнулась и скорее всего уже и в секту в эту вступила, как в песне: «А цыганская дочь за любимым – в ночь по родству бродяжьей души. Та-ра-да-там» (из песни к фильму «Жестокий романс»).

А что такое вступление в секту, по большому счету? А это отъем имущества и передача его в собственность секты. Так думает среднестатистический обыватель. Это, конечно, не совсем так. Имущество – конечно, да, но сектам очень нужен контроль над адептом. Полный контроль. И поэтому мой муж поднял бы такой скандал! Он бы и родителям моим позвонил, и брату, и всем, кому только можно. Ужас просто, что бы началось. И вот этот вихрь мыслей пронесся у меня в голове.

Чеглоков, видно было, обиделся:

– Почему вы не хотите их брать?