На личном фронте без перемен…

– В ванную можно, – разрешил Виктор. И тут же, словно вспомнив о своем праве приказывать, добавил, – иди, но сразу же возвращайся. Иначе я сам тебя принесу.

– Как скажешь, повелитель! – съехидничала Соня.

Она намылила тело, смывая с себя ненавистную слюну и пот, сполоснулась и вытерлась уже раз использованным полосатым полотенцем. А после присела на бортик ванной. Самое страшное было уже позади. Виктор твердо придерживался извращенного кодекса чести, в котором нарушение обещания было позорнее насилия; беспокойство о матери заслуживало преклонения, но не давало свободы поехать успокоить ее.

Если он обещал «не трахать», то максимум, что ожидало Соню – это еще один-два принудительных оргазма. Только бы он отпустил ее завтра утром! Только бы отпустил! Иначе ей будет трудно придумать правдоподобные отговорки для мамочки.

– Ты скоро? – раздался властный голос. – Еще минута и я иду за тобой.

– Считай, что я уже пришла.

Соня вздохнула и поплелась обратно в комнату.

– Я буду читать! – не дожидаясь разрешения, Соня сняла с книжной полки заветный томик набоковского «Дара». Сейчас книга стала для нее настоящим даром. Она погладила обложку – словно подарила возлюбленному то, в чем отказала насильнику.

– Откуда у тебя эта книга? – спросила Соня.

– Ку… Нашел. В метро кто-то оставил.

– Читал?

– Пока еще нет.

– И не прочтешь. Я ее у тебя заберу – ей здесь не место, – вдохновенно издевалась Соня.

– Нет, я не отдам.

– Не отдашь? Зачем тебе Набоков? Твой потолок – это Тополь.

– Сказал, не отдам, значит – не отдам.

Соня вернулась в постель и, устроившись поудобней, наугад развернула страницы «Дара». Сначала она читала через силу – утомленный впечатлениями мозг никак не мог переключиться. Но постепенно текст увлек ее. Это была сцена, где бесталанный автор читает вслух невразумительную философскую трагедию, а слушатели из последних сил сдерживают смех. Но при первом же удобном случае хохот прорывается «звериным, ликующим взрывом». Каждый раз, когда Соня читала этот эпизод, она невольно начинала смеяться. Вот и на этот раз тоже. Но, вспомнив, где находится, Соня бросила взгляд на лежавшего рядом человека.

Виктор смотрел на нее с почти что детской обидой. Он выглядел таким несчастным, таким одиноким и отвергнутым! Но Соня не испытывала жалости. Она понимала, что ее ближний (и в христианском, и вульгарно-телесном значении слова) бессловесно молил ее о прощении и сострадании. И разве не милости к раскаявшемуся грешнику учила Соню вся классическая русская литература? Но на войне, как на войне: слабость неизбежно оборачивается поражением. Это уже потом, после победы, можно проявить милость к поверженному противнику. А сейчас лежавший рядом мужчина был Сониным врагом, и она отнюдь не собиралась облегчать его терзания. Пусть получает то, что заслужил!

– Все, будем спать, – потребовал Виктор.

– Я не хочу.

– Тогда лежи просто так. Но читать я тебе запрещаю.

Соня медлила. Тогда Виктор властно втянул ее под одеяло, отобрал книгу, погасил свет. Соня отодвинулась от мучителя насколько позволяла ширина кровати. Но тот все равно подкатился и тесно прильнул к ее телу, стараясь урвать хоть крошечную пайку тепла. А Соня вытянулась и замерла как насекомое-палочник, что в случае опасности превращается в сухую веточку. Виктор тяжко вздыхал, ворочался, то сжимал, то ослаблял объятия, но больше ни на что не отважился.

Примерно через час мучительного бессонного солежания, он наконец не выдержал:

– Ты спишь?

– Нет. Терплю до утра.

– О чем ты думаешь? – спросил Виктор так, как спрашивают подруг влюбленные мальчики. Но разбуженная в Соне стерва уже не могла успокоиться: она желала жалить.

– О концепции набоковского романа и оправданности включения в него четвертой главы с жизнеописанием Чернышевского.

– Ты что, чокнутая?

– Я трахнутая. Тобою.

Сонин голос звучал отрывисто и зло. Она безжалостно хлестала Виктора словами, стремясь причинить боль. И тот сдался.

– Все. Можешь включить свет и делать, что хочешь.

– Я могу читать? – не поверила Соня.

– Можешь.

– Могу встать и одеться?

– Да, если хочешь.

– Могу собраться и уехать? – Соня замерла в ожидании ответа, боясь спугнуть забрезжившую надежду.

– Можешь. Но я прошу тебя остаться. Останься, пожалуйста! Хотя бы до утра, – теперь уже Виктор вложил все свое страстное хотение в непривычное языку слово «пожалуйста».

Соня посмотрела на часы. Время неохотно подползало к четырем. Наверное, разумнее было бы задержаться в квартире до утра, а не мчаться в ночном такси на другой конец города, не будить маму. Но остаться – означало уступить насильнику. А этого Соня никак не могла себе позволить. Она поднялась с постели и, не стесняясь глазевшего на ее наготу Виктора, стала одеваться. Он тоже встал и накинул халат.

– Отдай мне мою сумку и телефон.

Виктор достал из ящика стола дамскую сумочку и послушно отдал Соне.

– Ты дашь мне свой номер телефона? – неуверенно спросил он.

– Ни за что!

– Может, ты сама как-нибудь позвонишь мне?

– Глупец, не строй иллюзий!

Соня вышла в прихожую. Виктор, измученный, потухший, молча застыл в дверях.

– Плащ? – командовала Соня.

Виктор снял с вешалки серый плащ и протянул его Соне.

– Дверь?

Он нехотя отпер дверь, и Соня рванулась к порогу, за которым ее ожидала свобода.

– Постой! – с последней надеждой воскликнул Виктор.