Тот, кто срывает цветы

Альвин бодро потрепал меня по плечу, и мы вошли в темный подъезд. Лампочка на первом этаже замерцала и погасла.

2

Может, Альвин чувствовал себя слегка виноватым – не знаю, но до самого июля он старался проводить со мной больше времени. Мы вместе выбирались на вечерние прогулки с Оскаром, ходили в кино и просто бродили по городу. Иногда к нам присоединялся Бастиан, который ничего не имел против новой компании. Мы втроем могли часами обсуждать любимые игры и книги, могли взахлеб смеяться над разной чепухой. Надо признать, что это шло мне на пользу. Я стал выбираться из лап депрессии, начал больше разговаривать и чаще улыбаться.

– Узнаю старого Лео, – однажды сказал мне Бастиан, когда мы брели вдоль парка. – Я рад, что тебе лучше, правда.

Я и сам был этому рад. Иногда на меня вновь наваливалась апатия, и тогда я, барахтаясь в болоте ненависти к себе, нашаривал телефон и звонил Альвину и Бастиану. «Может, в парк? В кино? Я слышал, что там сейчас идет тот глупый фильм. Мы обязаны взглянуть на это убожество». Почти всегда у них было на меня время, а когда не было, я цеплял к ошейнику Оскара поводок и шел с ним на длинную-длинную прогулку. Отец был загружен работой, поэтому я старался его не отвлекать. Иногда клиенты приходили к нему домой – тогда отец запирался с ними в кабинете, а я сидел у себя в комнате вместе с Оскаром, чтобы не мешать. Время от времени я чувствовал острую необходимость проверить, что известно о Ванденберге. Не произошло ли где новое убийство? Тогда мы вместе с Альвином склонялись над экраном ноутбука и одержимо прокручивали последние новости. Нет, ничего. Все в порядке. Тем не менее, за несколько месяцев у нас с Альвином скопился целый ворох распечатанных статей. Мы вновь и вновь перечитывали информацию о жертвах Ванденберга, снова и снова изучали все, что могли найти о мотивах серийных убийц. Это захватило нас с головой, мы приходили в ужас от той степени жестокости, на которую может быть способен человек. Мы были над пропастью, мы стояли на рельсах перед поездом, который с оглушительным ревом мчался на нас из темного тоннеля. Нас интересовал не только Ванденберг. Не он один. Мы с дотошностью вычитывали заметки об убийце с Грин-Ривер, о Генри Холмсе или «Докторе пыток», о Дине Корлле, которого прозвали «Кэндимэн» за то, что его семья владела кондитерской фабрикой. Нас интересовало все. Имеют ли серийные убийцы схожие внешние данные? Передается ли тяга к убийствам по наследству? Куда на самом деле исчезают без вести пропавшие?

Наше увлечение не было чем-то страшным или опасным. Где-то я прочитал, что людей заведомо привлекают такие вещи. Просто не все отдают себе в этом отчет. Не все готовы себе в этом признаться. Мы с Альвином превратили разговоры о преступниках в свое хобби. Иногда мы соревновались в том, кто найдет лучшую историю. Иногда мне снились плохие сны, но я никогда не говорил о них. Мы часто смотрели документальные фильмы, читали интервью людей, выживших после нападения. В шутку проходили тесты на социопатию. Мы были увлечены, но держали наш интерес в тайне. Никто об этом не знал. Даже с Бастианом мы предпочитали не делиться, и по этому поводу я ощущал некоторую вину, но вскоре убедил себя, что ему не будет интересно подобное. Не так, как нам. Я мог позвонить Альвину поздно вечером и сказать, чтобы он срочно прочитал что-то. Он мог сделать то же самое. Порой я оставался в квартире Фоссов на ночь. Наши родители никогда не были против. Они были рады, что я иду на поправку. Наши ночные посиделки затягивались до самого утра. Обычно мы спали на полу – стаскивали туда одеяла и подушки, брали что-то из еды на кухне, а потом до самого рассвета взахлеб делились историями, что успели прочитать накануне. Однажды Альвин разбудил меня посреди ночи. Мы начали смотреть какой-то фильм, и я заснул в самом начале.

– Ты в порядке?

Только тогда я понял, что насквозь вспотел. Меня бил озноб, а сердце сумасшедше колотилось.

– Все хорошо.

– Кошмары? Тебе снятся кошмары? – спросил Альвин, когда я немного пришел в себя. – Давно? Почему ты раньше не сказал?

– Нет. То есть… – я завернулся в одеяло, – обычно не снятся. Ничего такого.

Может, мне не стоило так сильно увлекаться историями о маньяках и серийных убийцах. Может, все это было плохой идеей. Тогда я не понимал, что лишь усугубляю свое и без того шаткое состояние. Тогда я не понимал ничего.

В середине июля меня охватила страшная тоска. Альвин уже поступил в университет и готовился к переезду, поэтому все мои сомнения и переживания вновь показали зубы.

– Лео, – говорил Альвин, укладывая в раскрытый чемодан чехол с камерой, – иногда я буду приезжать на выходные, а зимой буду здесь целый месяц.

– Хорошо.

Я сидел на подоконнике и болтал ногой, рассматривая беспорядок, который учинил в своей комнате Альвин в попытке собрать все самое нужное. Содержимое двух ящиков стола он вытряхнул на кровать – исписанные блокноты, старые открытки, разноцветные скрепки, стопки фотографий градом рассыпались по одеялу. На полу возвышались башенки книг и дисков. Альвин никак не мог решить, что из этого взять с собой. Вопросов у него не возникало только в плане одежды – ее он собрал довольно шустро.

– Ремарк или Диккенс?

Альвин присел на корточки возле книг. Он был в серой футболке со стертой надписью «The little things give you away».[26 - «The little things give you away» – название песни группы «Linkin Park».]В ней он выглядел как-то просто, очень по-домашнему, и казался мне другим человеком.

– Диккенс, – ответил я.

Когда Альвин не мог выбрать что-то одно, то он прибегал к моей помощи. Керуак или Маркес? Керуак. Плеер или IPad? Плеер. Кроссовки или кеды? И то, и другое.

– Диккенс… – эхом отозвался Альвин. – «Повесть о двух городах» или «Посмертные записки Пиквикского клуба»?

Я улыбнулся.

– Я понятия не имею, о чем эти книги.

Он улыбнулся мне в ответ.

– Я тоже.

– Тогда бери «записки».

– Как скажешь.

Альвин провозился еще около часа. Я наблюдал за тем, как постепенно пустеют полки, ощущая глупую грусть. Альвин защелкнул чемодан, выдохнул и пристроился рядом со мной на подоконнике. Я отлично помню это мгновение, которое растянулось в бесконечность: полупустая комната, запах скорой разлуки, едва прикрытые жалюзи – все пространство в полосах: игра тени и света. У меня тогда возникло чувство, что мы больше никогда не увидимся. Почему-то я не мог вымолвить ни слова, а все смотрел на Альвина, на три родинки на его левой щеке, на кожаный ремешок часов на запястье.

– Спасибо, – шепнул я. – Если бы не ты, то я бы… не знаю.

Громко говорить не хотелось.

– Ты бы справился, – тихо ответил Альвин. – Я знаю.

Мы снова замолчали. На кровати, в паре шагов от нас, лежала папка, набитая статьями и вырезками – всем тем, что мы так долго собирали.

– Что будем с этим делать? – спросил я.

На лице Альвина отразилось непонимание.

– То есть?

– Ты же не потащишь это с собой, правильно?

– Правильно. Оставлю дома. Почему бы и нет?

– Твоя мама?

Альвин поморщился.

– Она не роется в моих вещах. Боже, Лео, мы с тобой труп, что ли прячем?

Я хмыкнул.

– Извини. Это моя паранойя.

Он покачал головой.

– Я понимаю.

Альвин взял папку, распахнул шкаф с одеждой и закинул ее на верхнюю полку, а потом повернулся ко мне.

– У меня для тебя подарок вообще-то, – важно сказал он. – Я купил себе новую камеру, а тебе хочу отдать свою прежнюю. Она в полном порядке. Ты это и сам знаешь. Как раз подойдет для любителя.

Я немного опешил от удивления и медленно наполняющей меня радости.

– Ой… – выдохнул я. – Мне? Камеру?

– Ну да. Мне показалось, что тебе понравилось снимать на прошлых выходных, поэтому я подумал, что это будет хорошим напоминанием о себе.

В прошлую субботу мы ходили гулять в парк и пару часов потратили на съемку. Мне действительно это понравилось. Альвин учил меня, как правильно держать камеру, рассказывал, что нужно учитывать много мелочей, чтобы снимок получился хорошим.