Тот, кто срывает цветы

– Элла со мной не разговаривает, – признался Бастиан. – Опять.

Я покачал головой. Элла была девчонкой из параллельного класса, по которой Бастиан с ума сходил еще с начальной школы. Несколько месяцев назад он пригласил ее в кино, и она согласилась, но после сеанса Элла только и делала, что пыталась от него отвязаться. Это было видно невооруженным взглядом, но Бастиан не хотел мириться с очевидными вещами.

– Черт, за тобой столько девчонок бегает, а ты прицепился к этой Шмиц. Тебе достаточно просто посмотреть по сторонам.

Бастиан неопределенно передернул плечами, уныло посмотрел на меня, потом уткнулся взглядом в торчащие пружины матраса.

– Серьезно, Басти. Она и в тот раз пошла с тобой в кино, чтобы только досадить тому типу, с которым якобы рассталась. Не лезь ты в это. Мы с тобой давно решили, что школьные драмы нам не нужны.

Бастиан ничего не ответил, только смял пустую банку и швырнул себе под ноги.

– Не думаю, что это хорошая идея – бегать за тем, кому это все не нужно, – продолжал я. – Если бы она была заинтересована, то…

– Ладно, я понял.

Бастиан качнул головой и посмотрел на меня. Я заметил, что на переносице у него высыпали бледные веснушки.

– Надеюсь.

Он тяжело вздохнул и попытался улыбнуться.

– А ты что будешь делать? Винклер был настроен воинственно.

– Да пошел он, – ответил я. – Пусть звонит сколько влезет, а на его уроках я появляться чаще не стану.

Бастиан рассмеялся.

– Меньше месяца осталось. Скоро это все закончится. Можешь поверить? Школа и все такое.

– С трудом.

– Да, – согласился он, – мне тоже не верится.

Неожиданно этот разговор нагнал на нас какую-то тоску, и мы постарались перевести тему. Бастиан пустился в долгие рассказы о затонувших кораблях, и я с интересом слушал его, пригревшись на солнце и крепко зажмурив глаза, чтобы яснее видеть перед собой пробоины в корпусах из африканского махогани и ужас на лицах капитанов, чьи судна навсегда затерялись в глубоких водах.

2

За кинотеатром мы просидели до темноты. Когда я вернулся домой, то застал отца на кухне. Он, склонившись над маминой шкатулкой с драгоценностями, искал в ней что-то. Перед ним на столе лежали жемчужные серьги, серебряные цепочки, брошь в виде стрекозы – перламутровые крылья, голова из розового кварца.

– Ты опять прогулял школу? – спросил он, не поднимая головы.

– Я был у мамы.

– Я знаю, но это не оправдание. Ты сам прекрасно это понимаешь.

Он казался печальным, почти убитым горем. Я сел рядом.

– Что ты ищешь?

Отец поджал губы и посмотрел на меня.

– Кольцо, которое подарил твоей маме на полгода отношений. Я рассказал ей о нем, и она захотела взглянуть.

Он вытащил из шкатулки крошечные серьги и отложил их в сторону.

– Никак не могу найти.

– Она забыла? – тихо спросил я.

– Немного, – после недолгого молчания ответил отец и грустно улыбнулся, – но она все еще помнит, что я ее муж.

Он хотел сказать что-то еще, но не смог – его глаза заблестели, он плотнее сомкнул губы, чтобы только не заплакать в моем присутствии.

– Мы его найдем, – горячо пообещал я и кинулся в родительскую спальню.

Я лихорадочно рылся в маминых ящиках, мне на глаза попадались полупустые флаконы ее духов, заколки для волос, таблетки. Пару раз я наткнулся на старые открытки, которые рисовал для нее по праздникам. Кольцо я нашел в маленькой жестяной коробке из-под печенья, где мама хранила все самое ценное: свадебную фотографию, письмо Андрея, которое он написал ей из армии, мой самый первый рисунок. Когда я вернулся на кухню, глаза у отца были красными, а ресницы мокрыми. Я немного растерялся, но подошел ближе и крепко обнял его за плечи.

– Я нашел кольцо, пап.

Он кивнул и протянул ладонь – его пальцы слегка подрагивали.

– Я копил на него пару месяцев, знаешь, – со слабой улыбкой сказал отец. – Все боялся, что у меня так и не хватит денег.

Кольцо было тонкое-тонкое, как ниточка, посередине блестел один единственный камень – дымчато-лиловый аметист.

– Но ей ведь понравилось?

– Не то слово, Лео, не то слово.

Я сложил все драгоценности обратно. Их было не очень много, а половина и вовсе принадлежала моей бабушке со стороны отца – медальон-змеевик, тяжелый перстень с темно-зеленым камнем, несколько пар сережек. Мама редко носила что-то подобное, отдавая предпочтение простым маленьким кулонам и наручным часам.

Поздно вечером отец сообщил, что утром уедет на весь день по работе, и я кивнул, надеясь, что это поможет ему немного отвлечься.

– Не прогуливай завтра. Не хочу снова выслушивать нравоучения от твоих учителей, хорошо?

– Ладно.

– Не забывай выгуливать Оскара.

– Не забуду.

Он внимательно посмотрел на меня, словно хотел добавить что-то еще, но передумал. Всю ночь на кухне горел свет. Отец ходил туда-сюда, шуршал рабочими листами, гремел стаканами и тяжело вздыхал. Мне хотелось его утешить, но я не мог найти подходящих слов, потому что их не было.

3

На следующий день, вернувшись после школы, я потащил Оскара на прогулку. Дома стояла мертвая тишина, и я решил, что не вернусь туда до самого вечера. Я приучил Оскара к длительным прогулкам, поэтому он явно не был против и радостно вилял хвостом, когда мы спускались вниз по лестнице. У подъезда я встретил Шарлотту. Она поприветствовала меня, мягко улыбнулась и отвела рыжую прядь с лица в сторону. Я поздоровался в ответ, и мы немного постояли на тротуаре, обмениваясь последними новостями. Она рассказала мне о том, как идут дела у Альвина. Он должен был приехать домой в июле, и эта новость меня очень обрадовала. В свою очередь я поделился с Шарлоттой тем, как идут дела у мамы. Она помрачнела и сочувственно взглянула на меня. Мне меньше всего хотелось выслушивать от нее слова поддержки, поэтому я быстро – слишком быстро – попрощался и скрылся с Оскаром за ближайшим поворотом. Я знал, что дела обстоят хуже некуда, и окружающие тоже это знали, но все равно пытались как-то меня обнадежить. Мне было известно все, что они могли мне сказать, и это никак не могло мне помочь. Чтобы как-то отвлечься, я решил прогуляться до старой ратуши и побродить в ее окрестностях. Я двинулся вниз по улице, но Оскар шел неохотно и постоянно упирался лапами в землю, пытаясь меня остановить.

– В чем дело, приятель? – спросил я, а потом тоже остановился и прислушался.