Ловцы снов

– Самое сложное – сохранить жизнь тому, кто хочет убить тебя, и выжить при этом самому… и почему я тебе это вообще объясняю? Уж ты-то должен знать, что бывают такие дни, когда чертовски трудно никого не убить.

– Это была Мелодия Духа, да?

Что-то странное происходило с моими интонациями. Обычно мне не требовалось никаких усилий, чтобы вопрос прозвучал как «не отвечай, я из вежливости спрашиваю».

Хотя какая разница, этот тип никогда на такие штуки не покупался.

– Да, – отозвался Марсен. – В истинном её понимании. То, что долгое время считалось Мелодией Духа, полностью подчиняет себе другого человека. Изменяет его внутреннюю мелодию. Сейчас…

– А ты создал гармонию, которая заставила их мелодию звучать так, что они добровольно решили убраться? – Перебил я.

Чистые квинты. Мне правда было интересно!

– Не совсем так. И не создал. Предложил ей прозвучать здесь и сейчас. Точнее, это она мне предложила.

Марсен снова затянулся.

– Стало быть, ты круче того мага? – Я понимал, что мои подколки не очень-то уместны, но чёрт, нет ничего хуже, чем глупо себя чувствовать, когда говоришь о таких вещах, а я чувствовал себя очень глупо, если говорил так, как полагается.

– Раньше это никому бы не удалось, – пожал плечами Марсен. – Прекратив отрицать Мелодию Духа и существование затактов, люди стали больше друг другу доверять. По умолчанию. Куда деваться-то.

Я немного подумал.

– Значит, всё получилось потому, что они были… ну, расположены к таким изменениям?

– Вроде того, – прошелестел Марсен. – Изменения мира – это всегда вопрос взаимного доверия. Людей к людям, людей к Изначальной Гармонии, а Изначальная Гармония доверяет нам всегда.

Похоже, любой звук ему сейчас давался очень тяжело. Ничего удивительного, после больших энергозатрат даже у здоровых случается subito piano[3 - Subito piano – «внезапно тихо» (итал.), указание исполнителю. В Мире Изначальной Гармонии также означает внезапный упадок сил из-за истощения внутренней мелодии.] внутренней мелодии. Насколько я знал симптомы – а я разбирался в них отлично, – больше всего на свете Марсену хотелось лечь и не шевелиться. Но он, бледный почти до прозрачности, лишь невозмутимо дымил и щурился на звёзды.

Ну, настолько невозмутимо, насколько это могут люди с трясущимися руками.

– Может, пойдём отсюда? – предложил я.

– Ты куда-то торопишься? – удивился Марсен.

– Ну, – сказал я, – приличные мальчики вроде меня обычно ночуют дома, чтобы мамы за них не волновались. А не шатаются неизвестно где. В компании непонятно кого.

– Вот они, подлинные чудеса, – пробормотал Марсен. – Сим Нортенсен запросился домой, к мамочке. Да уж, стоило ради этого изменять мир… Расслабься. Мы уже сто лет ночью не гуляли. И вот наконец-то представилась такая возможность, а ты хнычешь.

– Так мамочка же расстроится, – возразил я.

– Не расстроится, – откликнулся Марсен. – Я послал ей сообщение, что ты со мной. Сразу, как тебя увидел. Так что прекрати ёрзать и посмотри, какая восхитительная сегодня ночь.

Это уж точно. Ночь была чудо как хороша. Прохладный, но не зябкий воздух. Медовый аромат летнего моря смешивался с запахом мяты. Ветерок, носившийся по берегу, дунул мне в лицо, принеся с собой новый запах, который я узнал не сразу. Наверное, потому, что за лето забыл, как пахнет сирень. Или потому, что не ожидал ощутить этот запах сейчас. Звёзды были крупными и лучистыми, как светящиеся пушистые шарики.

Я окинул Марсена подозрительным взглядом. Как ни странно, он и правда сейчас производил впечатление человека, наслаждающегося жизнью. Может, в последний раз, но это уже другое дело. Он сидел, подняв голову к небу, руки покоились на коленях и уже не дрожали. От сигареты поднималась белесая струйка дыма.

– А ты знаешь, что ты сейчас делаешь? – злорадно спросил я. – Я тебе сейчас скажу, что ты делаешь. Ты принуждаешь несовершеннолетнего к пассивному курению.

Марсен медленно вытащил сигарету изо рта и посмотрел на меня так, что я чуть не взвыл от восторга и ужаса. Нечто среднее между «не погасить ли мне сигарету в твоём глазу?» и «я поужинаю твоей душой, щенок».

– Ты, наверное, думаешь, что я совершенно вымотался? – мягко спросил Марсен. – На перевоспитание ещё одного мелкого паршивца меня не хватит, это правда.

– Но убить проще, чем договориться, – подхватил я, примирительно подняв руку. – Я понял. Извини, я просто проверял, жив ты или уже не очень.

– Бывало и хуже. – Он сделал последнюю затяжку. – А ты что, ждёшь, когда я отойду к праотцам, воронёночек? Надеешься обшарить мои карманы, когда я не смогу тебе помешать?

Я фыркнул:

– Нужны мне твои карманы. Можно подумать, там что-то ценное. Хотя… твой сонотиций сойдёт за антиквариат. А ты что, надеешься отойти к праотцам?

– Почему бы и нет… – проворчал Марсен.

– Потому что не надейся.

– М-м? – Он снова скосил на меня глаза.

– Ты же кофейный демон, – напомнил я. – И мы знаем, как дать тебе материальную оболочку.

Марсен промолчал, но я понял, что он доволен.

Другое дело – как я это понял. По внутренней мелодии, только по ней, потому что никаких внешних проявлений не было. Он, конечно, сказал, что всё в порядке, но все мы знаем этих кофейных демонов, им же ни на грош нельзя верить. Что, если он сейчас сидит только потому, что не может подняться? Что, если он молчит потому, что больше не может издавать звуки? Что, если он всё-таки угасает, а я никак не могу этому помешать? Конечно, можно было продолжать задавать ему дурацкие вопросы и изводить подколками, но только мои-то цели – получать сигнал, что он всё ещё жив. А не проверить, на сколько оскорблений он сможет ответить, прежде чем замолчит навсегда.

Жестоко изобью труп, подумал я, приколочу голову у себя над кроватью и буду кидать в неё дротики. Дважды спасти человеку жизнь, а потом взять и сдохнуть у него на глазах – это просто подло.

Да какое там – дважды. Он же Голос. Это же тот самый Голос, который отреагировал вместо меня, когда ко мне впервые подошла Эгле, и я выслушал её, а не послал подальше. Тот самый голос, который давал мне силы для собственного звучания. Тот самый голос, который каждый день изгонял тяжёлую тупую боль из моей головы.

А теперь он, стало быть, сидит и готовится отбросить коньки. Да ещё и как отбросить. Это мне, мне предназначалось однажды замереть и больше никогда не шевелиться, ты всё перепутал, крючконосый гад. Не смей менять свою жизнь на мою, не смей умирать моей смертью, это ведь будет означать, что мы оба позорно продули в борьбе с una corda…

Далёкая металлическая трель звонка отвлекла меня от безмолвных причитаний. Сразу за этим я услышал мерный стрекот. Кто-то ехал на велосипеде по верхнему уровню набережной, постепенно приближаясь к нам. Видимо, нервы у меня были вконец истрёпаны, потому что я забеспокоился ещё больше. Это мог быть кто угодно. Например, Кори с его шайкой очухались. Я тревожно оглянулся на Марсена и едва не вскрикнул – мне показалось, что сквозь него просвечивает прибрежный фонарь. Но нет, всего лишь показалось.

Марсен моего беспокойства не заметил. Жаль, а то я бы рассказал ему, что он уже прозрачный. Он бы, скорее всего, чертыхнулся и ответил, что собирался развоплотиться, пока я на него не смотрю. А я бы сказал – даже не думай, ведь как же я тогда приколочу твою голову у себя над кроватью…

– А вот и славная юная жрица явилась, – сказал Марсен, прислушавшись.

Голос у него был очень тихий и пугающе бесцветный, но самое главное – был. Я хотел спросить, кого это он записал в славные жрицы, но тут же понял сам. Бросив велосипед у парапета, по склону к нам бежала Эгле. Даже в скупом свете фонарей на набережной было видно, что у неё очень отчаянное лицо. Я приветственно помахал ей рукой.

– Чистые квинты! – воскликнула Эгле, тормозя рядом с нами. – Ребята, с вами же всё в порядке? Правда же?

– Вполне, – подтвердил я. – По крайней мере, со мной.

Марсен неторопливо поднял голову, сфокусировал взгляд на Эгле.

– Я жажду жертв, – сообщил он. – Без ритуальных танцев и песен в мою честь, так и быть, обойдёмся. Имейте в виду, только в этот раз.

Эгле ошарашенно смотрела то на меня, то на Марсена. Она ещё не совсем отдышалась, но уже немного успокоилась. Даже в таком состоянии Марсену распрекрасно удавалось сбивать людей с толку.

– Он кофейный демон, – объяснил я. – И хочет, чтобы ему поклонялись. А то он решит, что его тут не любят, и развоплотится.