Ловцы снов

Вспышка прогорает слишком быстро.

Глава 18. Резонанс

Первое, что я вижу, подняв глаза – крючковатый нос моего защитника. Крючковатый нос и светлые, выбеленные солнцем волосы.

Он сидит на одном колене, смотрит куда-то исподлобья, снизу вверх, словно готов прыгнуть и атаковать. Он сидит, сдавив мне запястье двумя пальцами, а в голове у меня звучит его голос.

Я пытаюсь сказать: «Марсен, ты здесь, вот здорово», но его сухая ладонь живо прикрывает мне рот. Даже не взглянул в мою сторону. Я смотрю туда, куда смотрит он, и тихо обливаюсь холодным потом.

Они здесь. Стоят, разглядывая нас с ленивым любопытством.

Я точно знаю, что Вигге Марсену они не страшны. Он способен каждого из них запустить блинчиком по водам залива, не вынимая рук из карманов. Но почему же он до сих пор…

Я понимаю, почему. Потому что его никчёмный реципиент может не выдержать. Вообще всё, что может сейчас исполнить Марсен, ограничено солнечными безделушками о красоте мира и приятности танцев на улице.

Он меня не оставит. И он не может спеть ничего, кроме подзарядочной музыки.

Они тоже знают об этом. А значит, мы не уйдём отсюда живыми. Они бы очень хотели решить проблему с Марсеном раз и навсегда. И им представился очень удобный случай.

Меня заполняет тихим бессильным отчаянием. Что за чудовищная нелепость! Один из лучших музыкантов моего времени сейчас погибнет, защищая своего бестолкового реципиента. И всё, что остаётся бестолковому реципиенту – прикидываться мёртвым. Может, они всё-таки поведутся, и у Марсена получится взять их на испуг.

Но что, если нет?

Чёрт, чёрт, чёрт.

Он мог бы спасти хотя бы себя. Но он не станет рисковать моей жизнью.

Я вижу прозрачные капли, скатывающиеся по его виску. И почти уверен, что слышу его мысли. Бьюсь об заклад, сейчас он думает всякую чушь. Вроде «я прожил отличную жизнь, а у этого пацана ещё всё впереди, помру-ка я вместо него, Кейн у нас умница, найдёт нового донора».

– Только попробуй, Марсен, – еле слышно шепчу я, – только попробуй.

И мысленно нащупываю внутри себя бархатистую золотую жилку ритма, живой ток своей мелодии. Всё так. Если меня не станет, Марсен сможет сражаться в полную силу. А я… если мои догадки верны, то я превращусь в чистый звук. Он может пользоваться моей мелодией, как своей, это ведь его голос поддерживает ритм моей души. Чудесная, на самом-то деле, смерть. Все мои одноклассники смогут рассказывать, что учились вместе с живой песней Вигге Марсена. И Эгле… нет, лучше не думать сейчас про Эгле, и про то, что мы больше никогда не будем втроём лазить по руинам форта, больше никогда… Нет, я должен немедленно перестать об этом думать, а то вся моя решимость сейчас благополучно загнётся, превратится в отчаянное «Я ХОЧУ ЖИИИИИТЬ», мы ведь этого совсем не хотим, правда? Мы хотим, чтобы Вигге Марсен не обрекал себя на бессмысленную смерть, а меня – на бессмысленную жизнь. А значит, самое время выровнять дыхание, сосредоточиться и перестать быть. Мне всё равно пора.

Но эта крючконосая скотина слишком хорошо меня знала!

Марсен легонько щёлкает меня по лбу, от чего я сбиваюсь с дыхания, а значит, и с собственного ритма. С возмущением понимаю, что ни о каких музыкальных манипуляциях уже не может быть и речи, потому что я не слышу вообще ничего. А потом опять слышу.

– Когда сможешь – беги, – очень тихо говорит Марсен. – Обещаю звучать как можно дольше.

Я ненавижу звукомагов и их штучки. Всё, что мне остаётся, – немое наблюдение.

И я смотрю. Смотрю, как он поднимается с колена, выпрямляется, разворачивает плечи.

Те пятеро… мне плохо их было видно. Но я их каким-то образом… понимал. Крайняя глупость – пытаться навредить звукомагу вроде Марсена. За него есть кому отомстить, даже если сейчас у него связаны руки и он не может себя защитить. Но они, похоже, утратили способность рассуждать здраво. Сначала обрадовались возможности взять реванш, но теперь уже не были ни в чём уверены. Они не знали, чего ожидать от Марсена. И поскольку очень, очень его боялись, постепенно впадали в ту разновидность паники, которая заставляет людей в одиночку бросаться на пианистов и расчленять трупы побеждённых врагов. Воздух тонко звенел их страхом и боязливым торжеством, опьянением, в которое легко впадают слабые, предвкушая возможность заставить сильного страдать. Того и гляди, пространство пойдёт трескучими электрическими искорками.

Хуже не придумаешь.

– Эй, – высоким, срывающимся голосом крикнул Кори, – мы знаем, что он жив!

– К счастью, я тоже это знаю, – негромко ответил Марсен.

И взял дыхание.

Вигге Марсен знал, как писать песни. Он знал законы каждого инструмента, который когда-либо использовал. Ему не нужна была группа, чтобы звучать, ему не нужно было даже совершать характерные движения руками, чтобы творить звукомагию. Ему достаточно было просто держать музыку в своём сознании… ах, да. Самое главное тут как раз – не удерживать её в своём сознании и вообще нигде не удерживать. Ну какие границы могут быть у рассвета, если он намерен стать днём?

Марсен сделал несколько шагов им навстречу – под гитарные аккорды, секундой позже перкуссия прикрыла тыл струнному ритму. Бас. Клавиши. Что-то тёмное и широкое. Что-то звонкое и светящееся. Простые гармонии, тихое прикосновение звука к воздуху, медленное и неудержимое крещендо.

Не боевая звукомагия. Не донорские песни. Что-то совершенно… иное.

А потом он просто встал, между ними и мной, между землёй, небом и морем, между существующим и невозможным, видимым и неизвестным. И первая строчка песни была не молнией, не всплеском звука – просто обращением, зовом, негромким, но в полной уверенности, что его услышат. Марсен говорил словно от имени мира, и в этот момент именем мира было: «Вигге Марсен». Соавторство права голоса, где голос принадлежал Марсену, но был отдан миру, а миру принадлежало право, данное сейчас Марсену, право на ровно одну песню, данное на ровно одну песню.

Все застыли без движения, только лишь Марсен звенел струной между землёй и небом, полный весёлой и непобедимой силы, призма, преломляющая чистый белый луч на семь, сотню, тысячу других, разноцветных, заливших всё вокруг звуком и цветом. Разве могло быть в таком пространстве что-то похожее на смерть?

Звуки уплыли в небо и остались там среди звёзд. Их больше никто не услышит здесь, но они никогда не умолкнут.

Я не мог бежать. Я сидел и плакал. Плакал впервые в жизни, не считая раннего детства, когда этот нехитрый процесс чуть не убил меня. Но сейчас всё было совершенно нормально, потому что это совершенно нормально для любого человека – выражать больше, чем можешь вместить. Так и должно быть, и кто так не делает – тот проиграл.

Пятеро наших врагов всё ещё стояли, завороженно глядя в небо.

Потом они вспомнили про Марсена. Мне показалось, что мои лёгкие сдавила чья-то ледяная рука, выжимая из них воздух, как воду из губки.

Неужели всё было зря? Неужели можно быть такими сволочами, до которых не в силах достучаться весь мир и целое небо?

Мысли метались в моей голове, а сам я был готов налететь на любого из пятерых. Кусаться, царапаться, пинаться – неважно. Я не сбегу, черта с два я тебя тут брошу, крючконосый. Я был готов, и почти не удивлялся этому. А вот они наверняка охренеют. Они ведь думали, что я загибаюсь на последней стадии una corda, а сейчас-то вообще небось про меня забыли.

Но я зря беспокоился. Все пятеро выглядели так, словно только что проснулись. Они явно не понимали, что происходит. Возможно, даже не помнили, что тут творилось полминуты назад.

Марсен спокойно повернулся к ним спиной и медленно подошёл ко мне. Кажется, это окончательно их поломало. Они не издавали ни звука, не пытались сделать ни одного осмысленного движения. Только переглядывались, недоуменно и испуганно.

Всё-таки, Марсену нет равных в искусстве выноса мозга, подумал я, наблюдая за бандой Кори почти с умилением. Сопляки.

Не сразу, но им всё же удалось более или менее сориентироваться в пространстве. Когда они – с невероятным трудом – выбрались за пределы набережной, Марсен попытался аккуратно сесть на траву рядом со мной. Но вместо этого неэстетично плюхнулся на задницу.

– В древности, ещё до того, как Мелодию Духа запретили, был один колдун.

Его голос звучал удивительно глухо. На бледном лице – меньше выразительности, чем я когда-либо мог видеть в зеркале. Лоб блестел от пота.

– Когда происходящее переставало ему нравиться, он щёлкал пальцами, и всё превращалось в мюзикл. Все реплики обретали стихотворную форму и пелись на мотив модных песенок. Люди принимались танцевать. Великие скандалы занимали в разы меньше времени и разрешались крайне… гармонично, – закончил Марсен и принялся шарить по карманам.

Движения у него были заторможенные, а руки едва заметно подрагивали.

Нет. Очень явно тряслись.

– А я думал, великие маги просто распыляют своих врагов, разок хлопнув в ладоши, – после глубокомысленной паузы сказал я. – Что-то ты очень сильно сдал, после такой-то возвышенной песни.

– Убить всегда проще, балда, – флегматично откликнулся Марсен, поджигая кончик сигареты. – Сам подумай, что круче – хорошо исполнить свою мелодию или прервать чужую?

Он выпустил струйку дыма. Помолчал, глядя, как белесые клубы рассеиваются в воздухе.