Ловцы снов

– Ты – его донор. Так и будь донором.

Марсен неопределённо поводит плечом, чуть склонив голову, в этом угадывается вызов:

– Мы друзья, старик, понимаешь? Не знаю, как мы это сделали, но я для него – не сиделка, не великий учитель и не светоч. Мы вместе впутались в передрягу с Кори и его головорезами. Мы нашли заброшенный форт и лестницу, которая вела к смотровой площадке. Мы сидели и смотрели на море… почему я должен тебе объяснять, если ты сам тысячи раз делал для меня всё то же самое?

– Я и не прошу тебя бросить его и Эгле. – Альбин нетерпеливо хмурится. – Всё, чего я от тебя хочу – чтобы ты перестал гробить себя избыточными чудесами.

От этой фразы предметы словно выцветают. Остаются одни очертания.

– Хватит. Перестань скручивать реальность в бараний рог.

Марсен прикрывает глаза. Улыбка тает, оставляя горькую складку у рта.

– Я думал, ей нравится, – шепчет он.

– Ты ошибался, – жёстко говорит Альбин. – Так тоже бывает. Разве не очевидно, что твои действия ведут к диссонансу? Разве ты не понимаешь?

Марсен снова не отвечает.

– Делай, что должен. Не нужно разрушать всё вокруг, пытаясь сделать то, чего ты сделать не можешь. Тем более, если никто тебя об этом не просил.

– Неужели? – Марсен вдруг открывает глаза, и Альбин успевает заметить, как у него сужаются зрачки. – Скажи, пожалуйста, в каких выражениях принято умолять о спасении – уже даже не от смерти, а хотя бы от страха смерти. Давай, просвети меня. Может, я что-то не так понял. А ещё лучше – научи, как в этой просьбе вежливо отказывают.

– Прекрати, – угрюмо требует Альбин. – Я тут ни при чём. Не я решил, что Сим должен умереть от una corda. Как можешь заметить, я только и делаю, что пытаюсь этому помешать. Или как, думаешь, весь такой героический ты пытаешься спасти бедного мальчика, а весь такой нехороший я тебе не разрешаю? Да, наверное, именно поэтому я вообще затеял всю возню с плеером. Не воображай, что мы в силах обменять одну жизнь на другую, только не догадываемся так сделать или боимся.

Он отходит к столу, садится и уже оттуда сообщает:

– Просто ты мне, между прочим, тоже друг. И это мой долг – остановить тебя, когда ты начнёшь пороть горячку. Люди, играющие музыку, тоже выгорают. Чаще, чем ты можешь себе представить. Рано или поздно это случается почти со всеми сильными звукомагами – когда они мнят себя способными на любые изменения реальности. Это случается со всеми, у кого «я так хочу» слишком часто совпадало с «так надо». Я видел достаточно гордецов, ослеплённых вседозволенностью. Изначальная Гармония ставит их на место. Всегда. И если они упорствуют, у них два пути. Либо una corda, либо внутренний диссонанс.

Марсен разворачивается на кресле так, чтобы видеть Альбина. Некоторое время смотрит на него, молча и внимательно.

– Я помню, что в конце лета на тебя нападает хандра, – продолжает Альбин. – По моим расчётам, ты уже несколько недель пытаешься её игнорировать. И знаешь, что? В следующий раз, когда ты повернёшься к ней спиной, она бросится на тебя и перегрызёт твою звукомагическую глотку. А я не хочу лечить от una corda ещё и тебя.

– Не сгущай краски, – Марсен чуть морщится и отворачивается. – Я в порядке.

– Ты не в порядке, – тихо отвечает Альбин, положив руки на стол. – Послушай меня хоть раз в жизни. Перестань переворачивать мир вверх тормашками. Не ищи неприятностей. Я же не прошу тебя больше никогда этого не делать, но до осени-то ты можешь потерпеть?

– Могу.

– Вот и давай. Делай, что хочешь. Обойди все кофейни в Ленхамаари, приставай ко всем хорошеньким девушкам, которых увидишь по дороге. Хочешь – вспомни все безумства, которые вы делали тогда, давно, чтобы защитить ваше направление звукомагии. Хоть в женском платье ходи. На руках. Всё, что угодно, только не сгорай до осени.

Марсен поднимает голову. Взгляд у него открытый, светлый и очень спокойный.

– Хочу переворачивать мир вверх тормашками. Это единственное, что смогло защитить нашу звукомагию.

– Нельзя.

– Вот видишь. – Он слабо улыбается и разводит руками. – Как же я дотяну?

– Второй пункт, – мрачно предупреждает Альбин. – Видимо, ты хочешь неприятностей, раз пытаешься вывести меня из себя.

– Ты мне не мамочка, – устало говорит Марсен и снова проводит ладонью по лицу.

– И слава Изначальной Гармонии, что нет, – зловеще ровным голосом откликается Альбин. – У твоей мамы никогда не хватало духу долбануть тебя демпфером и держать взаперти несколько недель. А вот у меня хватит.

Улыбка Марсена скорее снисходительна, чем язвительна:

– Ты мне угрожаешь?

– Нет. – Альбин поднимает обе руки. – Но ты уверен, что струны в больничных лампах нужны только для света?

– Я так думал, – признаётся Марсен, косясь на потолок.

– И зря. Когда-нибудь я расскажу тебе, сколько случаев внезапного диссонанса произошло в этих стенах.

Некоторое время Марсен щурится на лампы, словно впервые их видит. Когда он снова переводит взгляд на Альбина, глаза у него тёмные и тусклые.

– Ладно. Понял, – вполголоса говорит он. – Что характерно, сам же когда-то объяснял Симу, как глупо пытаться выпить мировой океан…

– Что? – Альбин удивлённо поднимает брови.

Марсен улыбается уголком рта и взмахивает рукой:

– Неважно. Ты понял, что я тебя понял?

Альбин смотрит на него недоверчиво.

– Слишком быстро, – с подозрением говорит он. – Где подвох?

– Никаких подвохов, – безмятежно возражает Марсен. – Я всё запомнил. Дорогу переходить на зелёный, конфеты у незнакомцев не брать, по лужам не прыгать, на обратном пути зайти за хлебом. Можно, теперь я пойду гулять?

– А, – понимающе говорит Альбин, – тебе надоело сидеть на одном месте. Ладно уж, иди. Только… – Его лоб снова прорезает глубокая складка. – Я тебе ещё пару слов скажу. На всякий случай.

– Говори. – Марсен, уже вставший с кресла, приседает на подлокотник.

– Ты много времени проводишь в компании Сима. Обещай срочно, любой ценой притащить его ко мне, если он вдруг начнёт вести себя странно.

– Странно? – Переспрашивает Марсен. – Странно – это как?

Альбин медленно поводит пальцами в воздухе.

– Для больных на определённой стадии характерны слуховые галлюцинации. Это предшествует искажениям внутренней мелодии, и последствия у этих искажений могут быть самые разные. Например, речь. Она становится не очень связной. Они как будто говорят меньше, чем собирались – им кажется, что они сказали десять слов, а собеседник слышал всего три. Из-за этого часто нельзя сразу понять, в чём дело, потому что услышанное бывает более или менее логично. Просто собеседник не получил того контекста, который показывает, что больной бредит.

Марсен беспокойно прикусил губу. Альбин, ничего не заметив, продолжал:

– Опять же, искажения идут вплоть до диссонанса. Проблема в том, что галлюцинации иногда ведут себя вполне невинно. Скажем, больной жалуется на сильный звон в ушах. Окружающие не сразу понимают, что это искажение внутренней мелодии, ведь у всех иногда… Марсен?!

Они достигли распахнутой двери кабинета вместе – Альбин и эхо шагов Марсена с лестницы в конце коридора.