Княгиня Ольга. Львы Золотого царства

– Никто не признал. У меня у самого… – Он положил руку на грудь, где на шейной гривне болтались три серебряных кольца: так гриди носят свои сбережения.

Ясно, что эти вещи взяты у кого-то из русской дружины, но назвать чье-то имя было невозможно.

– Вот это, – Улеб ткнул пальцем в витой браслет с застежками-петельками и зарубкой почти посередине, – Сечень сказал, это Дремы.

– Дремы?

У Эльги вновь оборвалось сердце. Дрему она знала: женатый на Славчиной дочери, он входил в Икмошину ватагу. Она привыкла видеть его среди тех, кто всегда окружал Святослава.

– Мы поселков пять сожгли… не нашли следов, – докончил Улеб. – А потом решили отходить: там же Карша, в ней тудун, у него людей куда больше. Если брать Каршу, то это двадцать раз по столько надо, сколько у нас было. Там уже сами кагановы земли, не цесаревы…

Мистина молча кивнул. Брать Каршу стоило бы, имея надежду, что пропавшие сидят в городе как полон, приготовленный к продаже. Но кто эту надежду даст? Не такие люди Святослав и его гриди, чтобы сдаваться. Но даже если их взяли живыми, то из Карши уже могли увезти. И даже сами продавцы, хоть режь их на куски, не скажут, был там князь Святослав или нет, потому что просто не знают этого! А от одного отчаяния затевать серьезную войну с каганом – без подготовки, без той поддержки, которой они с Эльгой так и не добились, будучи в Царьграде…

– А войско где? – спросила Эльга.

Она слегка задыхалась, будто осознание беды все прочнее стягивало петлю на горле. Разметало бурей… Если в придачу к Святославу пропала большая дружина…

Небо над головой пошло черными трещинами.

– Больше семи сотен цело! – поспешно успокоил Улеб. – Сейчас в Витичеве. Мы частью по пути людей собрали, частью они сами раньше нас к Протолче вернулись. Да Бряцало со своей сотней добычу стерегли. Мы потеряли три лодьи, да остальные еще четыре. Считая Бергмара Оленя, он у нас на глазах утонул. Где Альрек Шило и Ульвид Рог со своими, никто не знает. Может, их и правда в Царьград унесло, а может, еще вернутся.

– Асмунд где?

– В Витичеве. Завтра приведет дружину.

– Асмунд все правильно сделал, – подал голос Мистина. – Ходить на Каршу и семью сотнями нет смысла, а дружина сейчас нужна здесь. И нам надо решать, что мы завтра будем людям говорить.

Эльга ощутила наконец, что Ута сжимает ее руку. Захотелось вскочить, закричать: это неправда, неправда, он жив! Она сглотнула, подавляя судорогу в горле, предвестницу рыдания: ей ведь и не сказали, что сын мертв. Просто никто не знает, где он.

– Он еще может найтись, – подтвердил ее мысли Мистина. – Пока тела никто не видел, хоронить его рано. Он удачливый. Но у нас Киев и дружина без князя. И неизвестно, на какой срок. Может, он завтра их догонит. А может, вестей не будет до зимы.

«И зимой тоже», – мысленно закончила Эльга, так отстраненно, будто речь шла о сыне какой-то другой женщины.

И тогда – все. Не будет у нее больше сына… Вот так: двадцать лет был – и вдруг нет. Она пыталась окинуть взглядом полуденные края, – жерло Днепра она видела дважды в минувший год, – но мысленный взор терялся на просторах, известный ей лишь понаслышке. Таврия, Климаты, Херсонесская фема, Боспор Киммерийский, хазарские крепости Карша и Самкуш, за которыми начинаются земли кагана… Хазарское море, Персия, куда уже не первый век увозят полон… Горы, холмы, полустепи и степи, проливы, приречные заросли… Как найти там человека, пусть даже он князь? Живого, мертвого? Все равно что уронить кольцо посреди моря и вглядываться в синие глубины… Безнадежно.

Наваливалась растерянность, за которой уже мерещился ужас невосполнимой потери. Захотелось обеими руками вцепиться в лежанку. Перед лицом зашевелился туман той пропасти, в которую она уже падала однажды – восемь лет назад, когда Олег Предславич привез ей весть о гибели Ингвара. Но тогда он точно сказал ей, что муж погиб. Не оставалось никаких сомнений – ни у вестника, ни у нее самой. Теперь же никто не знал в точности, что случилось и что об этом думать. Сердце будто качалось на доске. То ввысь, к светлым небесам: никто не видел Святшу мертвым, он может быть жив! – то вниз, в черную пропасть: исчезнув на землях кагана, он очень даже мог погибнуть. И если Улеб, Асмунд и дружина вернулись, значит, еще семь сотен человек думают, что мог…

Голова пошла по кругу. Ута обхватила Эльгу за плечи, и только тут княгиня осознала, что чуть не упала.

– Он еще может вернуться, – дрожащим голосом сказала Ута. – Пока никто не видел тела, мы не должны думать, что… Надо жерт… надо молиться! Бог поможет.

Надо жертвы… Это единственное слово зацепилось в сознании, как рыбка за сеть. Если Святослав еще может вернуться, нужно принести жертвы, и тогда…

– Эльга! – Мистина подошел ближе, сел на лежанку с другой стороны и взял ее вторую руку. – Послушай меня! Завтра в Киев вернется большая дружина. Семь сотен гридей. Завтра в городе и на полдня пути вокруг не останется ни одной собаки, которая не будет знать, что князь пропал и, может быть, погиб. Люди снова придут к твоим воротам и спросят: что с князем? Надо что-то делать. Прикидываться, будто мы что-то знаем и чего-то ждем. Да, люди тоже будут говорить: он еще может уцелеть, но думать все будут одно – как нам дальше жить, если он не вернется. Нужно завтра не дать разгореться этому пожару и ждать.

– И опять… – прошептала Эльга, сжимая его пальцы, будто тонула, а он мог ее спасти, – опять они скажут, что виновата я и мой греческий бог…

Ута охнула и даже выпустила ее руку: это ей не приходило в голову.

– Пес твою мать! – Для Мистины эта мысль тоже оказалась нова.

Захваченные тревогой за сестру-княгиню и племянника-князя, о греческом боге они не подумали. Необходимость с ним считаться еще не вошла в их привычки. А вот о необходимости считаться с городом Киевом Мистина не забывал и во сне.

– Может… – заикнулась Ута: она подумала, не скрыться ли сестре опять в Вышгород, как в тот раз.

Но не стала продолжать: этот выход даже ей, женщине стойкой, но не боевитой, показался недостойным. Для нее, может быть, он и подходил. Но не для ее сестры-княгини, которая никогда не стала бы тем, чем стала, если бы в трудный час выбирала бегство.

– Надо сказать… и показать всем, что я верю… – хрипло произнесла Эльга. Скрябка поднесла ей воды в серебряной чаше, и она жадно глотнула. – Верю, что он жив и вернется. Будто я знаю, где он…

Но как? Она прижала пальцы к закрытым глазам, будто желая отгородиться от света и увидеть подсказку во внутренней тьме. Она ведь верит. Правда верит, что сын вернется. Гибель близкого человека трудно принять, даже когда видишь тело. А когда тела не видишь, то душа на первых порах сама собой продолжает жить, будто ничего не случилось.

И нужно много времени пустоты, чтобы в нее постепенно, капля за каплей, проникло осознание: он больше не придет. Пока однажды эти капли не сольются в уверенность: его больше нет.

Жены русов сгинувших за морем мужей ждут три года… А потом начинают считаться вдовами.

Но Киев не заставишь три года ждать. Уже совсем скоро… завтра… за воротами закипит напуганная толпа, требующая ответа: что делать и… чья вина?

Эльга взглянула на Улеба, понуро сидящего у двери.

Сейчас он уже старше на пару лет, чем тот Ингвар, которого она увидела впервые. Это Ингвар тех времен, когда они заняли киевский стол и их сыну шел второй год… Сын… ему нужна помощь… Если бы отец был жив! Из-за этого сходства мерещилось, будто сам Ингвар где-то здесь. Он поможет… И Эльга не стыдила Улеба за его уныние: уж слишком он привык жить для своего брата-князя. Вырос в уверенности, что рожден служить Святославу, что его обязанность – погибнуть на пару вдохов раньше своего вождя. А сейчас даже не знает, полагается ли ему дышать дальше.

Она не могла сообразить, можно ли Улеба в чем-то винить: это дружине виднее. Уж конечно, воеводы и гриди все эти дни и недели только и делали, что разбирали каждый шаг и спорили, кому как надо было поступить. Асмунд завтра ей расскажет, к чему дружина пришла. Но не это главное. Как успокоить и утешить толпу? Прогнать страх, призвать надежду?

Совсем недавно она слышала что-то полезное… толковое… Ута сказала…

– Надо жертвы, – Эльга подняла глаза на Мистину. – Нужно завтра же послать по улицам объявить: княгини приносят на Святой горе жертвы за благополучное возвращение князя. Рано. Прямо с утра! До возвращения дружины! Пусть это будет первое, что они услышат. А как дружина вернется, сразу позовем Асмунда и старших на гору. Так и Киев, и гриди будут знать: мы верим в добрый исход и делаем для него все, что в наших силах.

– Молоде… Хорошо придумала! – Мистина выдохнул. – Так и сделаем. Жеребца? Ты дашь? А … – Он запнулся, вспомнив, что Эльга больше не принадлежит к тем, кто приносит жертвы богам. – Кто – я и Асмунд?

– И я, – спокойно ответила Эльга. – Мы с Прияной, если она будет в силах.

Улеб поднял голову. Его родители тоже ничего не сказали вслух, но на лицах всех троих отражался один и тот же очевидный вопрос.

Эльга вздохнула. Как будто непонятно!

– Люди должны видеть, что я – с ними, – внятно, как детям, пояснила она. – Что у них есть княгиня… старая княгиня, к которой они привыкли. Что все по-прежнему. И дела наладятся: боги смилостивятся, князь вернется, и все мы будем жить-поживать, добра наживать.

У Мистины прояснилось лицо. На такое средство он даже не рассчитывал, но понимал, что Эльга права: после прошлых сомнений и смуты участие княгини-матери в жертвоприношении порадует народ вдвое сильнее, чем могло бы раньше. Люди увидят: если возникнет угроза настоящей беды, княгиня будет с ними, как была всегда. И никакой «идол белокаменный», «навьи бабы на досках» не помешают.

Но Мистина понимал и еще кое-что. И боялся указать на это Эльге. Да сознает ли она: найдись сейчас какой-нибудь песий хрен, кто станет бегать по городу и кричать, мол, князь погиб, а виновата княгиня-мать, что отступилась от богов и тем их разгневала – тут и Вышгород не спасет. Ей придется бежать, уже не от смуты, а ради спасения жизни. И хорошо, если он успеет прорубить ей путь к лодьям…

А Эльгу в это время осенила другая мысль, от которой она вновь закрыла лицо руками.

– О Кириос! – Опустив ладони, она взглянула на Улеба и Мистину. – Прияна же еще не знает?

И прочла по их лицам: не знает. Первым делом они пошли не к молодой жене Святослава, к ней, к матери, от нее ожидая совета и помощи.

И кого послать к Прияне с этой вестью? Она еще слаба… Не Мистину же… Соловьицу, может? Уту?