Случайная тайна от олигарха

Смотрит на меня сверху вниз с совершено непроницаемым лицом.

– Не волнуйся, твое имя не будет фигурировать. Я все решу.

Приоткрываю губы, не моргая глядя в волевое лицо Садулаева. По щекам тут же начинают струиться слезы. Машина трогается с места, и я не успеваю сказать самого главного. Не могу держать этого в себе, поэтому, глядя в окно, как Давид идет к своему разбитому в хлам автомобилю, едва слышно шепчу:

– Прости.

ГЛАВА 9

Мирьям

Слёзы застилают глаза, но я с силой упрямо тру нежную кожу губкой. Хочется смыть все оставшиеся липкие следы ужаса и страха. Сколько я уже нахожусь в ванной? Час? Два? А может быть и дольше. Шум воды успокаивает. Мне почти невыносимо думать о том, что выйду и окажусь в пронзительной тишине спальни. Но и прятаться вечность от самой себя не получится. Плавали, проходили… Реальность находит везде, как бы ты не маскировался и не пускал пыль в глаза. Я уверенно тянусь к стильному душу и поворачиваю рычажок.

Пару минут уходит на то, чтобы привести себя в порядок. Я так подавлена, что даже нет желания краситься и, тем более, наряжаться. Все, на что меня хватает, это высушить волосы феном и надеть лёгкие пижамные голубые шорты с белой майкой на тонких бретельках. Безразлично разглядываю свое отражение в зеркале. Бледная, осунувшаяся. Всегда яркие зелёные глаза сейчас тусклые – без той самой присущей мне задорной искры. Прикусываю губу, когда вспоминаю, как горели беспокойством глаза Давида. Я подорвала его доверие. Тяжело вздыхаю. Он был единственным человеком, который видел во мне нечто большее, чем все, а я не оправдала его надежды. Сколько раз мне бросали в лицо подобные слова? Не сосчитать! Но никогда мне не было так плохо, как сейчас. А ведь помимо всего я чуть не лишила жизни живое существо. Вспоминаю белую, словно облачко, кошку, которая стрелой пролетела через дорогу. Обхватываю себя за плечи, пытаясь унять крупную дрожь, что сотрясает тело.

Негромкий вежливый стук в дверь заставляет встрепенуться. Я чувствую себя преступником, пойманным с поличным. Прежде чем ответить, поспешно утираю просочившиеся из-под прикрытых век слезы. Шмыгнув носом, разрешаю войти. Как я и думала – это Евгения. Девушка работает у нас уже более полугода и показала себя, как очень ответственный и добросовестный работник. Однако, наши отношения не выходили за пределы «наемный рабочий-работодатель». Слишком жив ещё в моей памяти тот эпизод жизни, когда я прикипела к одной из служащих дома, а потом обнаружила пропажу кольца с изумрудами, доставшегося мне от русской бабушки. Именно тогда мое представление о дружбе отправилось в утиль, а воровка – на приличный срок в места не столь отдалённые. До сих пор помню, как она кричала, что я избалованная шваль, не способная на дружбу. Лицемерка! Тряхнув головой, прогоняю воспоминания прочь.

– Что, Жень? Скажи маме, что я не буду обедать, – бормочу, потерянно перебирая пальцами тонкий поясок шорт.

– Мирьям Руслановна, – неловко перебивает меня девушка, – Руслан Таирович просит вас спуститься к нему в кабинет.

Тяжело сглатываю, понимая, что отец уже в курсе случившегося. С чего иначе ему хотеть меня видеть? Наши разговоры случаются только из-за моих косяков или когда ему нужна моя помощь для подготовки какого-либо мероприятия. Не пойти? Отсидеться в комнате? Не вариант. Слишком серьезный проступок.

– Хорошо. Скажи, что я сейчас спущусь, – отвечаю, тяжело вздыхая. Час расплаты настал.

Как только дверь за Евгенией закатывается, я вскакиваю со своего места и порывисто заламываю пальцы. Наказания не избежать. Я уверена, что оно будет изощрённое. Нет! Отец не ограничится всего лишь парой «ласковых» или угрозой лишить мобильника на месяц. Он обязательно предпримет меры покруче. Раньше, в детстве, я так действовала инстинктивно, специально – пакостила и нарывалась на неприятности. Ведь только так отец удостаивал меня хоть каким-то вниманием, которого иначе было просто нереально добиться. Меня словно не существовало. Стоило совершить какое-то действие, которое дискредитировало его в глазах общества, он вспоминал о существовании своей единственной дочери. А теперь… что теперь? Я готова стать невидимкой, лишь бы он не трогал меня лишний раз. Только вот привычку очень сложно искоренить. Я так и не смогла стать той дочерью, которую он так жаждал. Тихой, покорной, готовой почетно склонить голову перед решениями отца.

Спускаясь по лестнице, чувствую, как руки леденеют, будто вся кровь из конечностей перекочевала в голову. Щеки горят. Откинув к черту все церемонии, отворяю дверь в кабинет, не утруждаясь постучаться.

– Пап, ты звал?

Отец стоит ко мне спиной. В его руке крепко зажаты какие-то бумаги, так похожие на фото. Он резко разворачивается на звук моего голоса, и я вижу перекошенное от бешенства лицо. Челюсти плотно сжаты, что видно даже несмотря на то, что у отца недлинная густая борода.

– Ты знаешь, что это?! – рычит отец, переходя сразу к делу.

Кошусь на зажатые в его кулаке бумаги и осторожно отрицательно качаю головой. Чувствую себя так, как будто передо мной бешеный пёс, готовый в любой момент вцепиться в горло, чтобы перегрызть. Лучше не злить…

– Это, Мирьям, распечатки с уличной камеры возле отеля «Парадайз», которые успел мне передать приближённый человек, работающий… Отгадай, где? В полиции!

Задерживаю дыхание, с силой вцепившись в ручку двери. На случай, если отец решит принять более жесткие меры, обдумываю пути отхода.

– Закрой дверь! – повышает голос отец, когда видит, что я хочу выйти, и добавляет: – Да не с обратной стороны!

Я, дрогнув, молниеносно выполняю его требование.

– Ты, – шипит он, бросая в мою сторону распечатки, которые разлетаются в хаотичным беспорядке по кабинету, – самое огромное разочарование в моей жизни!

Делаю шаг назад, словно от обжигающей пощёчины.

– Пап, там стройка. Никого не было!

– Иди сюда! – продолжает отец и тянется к ремню на своих классических брюках.

Впервые пугаюсь по-настоящему. Чувствую, как начинает дрожать подбородок, как тогда – в детстве, когда отец понял, что из меня не выйдет выдающейся скрипачки. Его разочарование навеки запечатлено на моей спине в виде тонких узоров, пересекающихся друг с другом. Сердце испуганно сжимается, но я в характерном жесте вскидываю подбородок.

– Я знаю, что виновата, и понесу наказание, но пороть себя не позволю! – несмотря на уверенность в словах, голос срывается и дрожит.

– Да что ты говоришь?! – в глазах отца пылает ярость. Он делает резкий выпад и хватает меня за руку. – Тебя, сопливую, не спросили, как воспитывать. Надо было давно выбить из тебя спесь!

Он заводит мою руку за спину, и я громко вскрикиваю от неожиданности, пытаясь вывернуться из крепкого захвата. Отец заносит руку и через мгновение опускает ремень на чувствительную кожу.

– Проси прощения, Мирьям, и я подумаю над тем, чтобы остановиться!

Между лопаток нещадно горит от удара тяжёлой железной пряжкой. Ненавижу себя, когда ощущаю, как из уголков глаз начинают сочиться слёзы. Я почти не чувствую, как горьковато-соленые потоки заливают лицо. Лишь упрямо сжимаю губы, с которых то и дело срываются болезненные стоны.

– Нет!

Отец заносит руку для очередного удара. Его глаза горят такой злобой, что я зажмуриваюсь, не в силах смотреть на своего мучителя. Проходит мгновение, затем ещё… но я не чувствую боли, лишь слышу какой-то странный хрип, а затем понимаю, что свободна. Открываю глаза и шокировано смотрю, как Давид сжимает пальцы на горле моего отца, который корчится от нехватки воздуха в стальном захвате пальцев Садулаева. Лицо отца багровеет. Он издаёт похожие на рычание звуки.

– Давид! – испуганно кидаюсь к мужчине, почти повиснув на его мускулистой руке, которая даже не дрогнула от моего веса. – Не надо! Боже! Пожалуйста!!!

Когда мои слова достигают цели, Давид нехотя разжимает пальцы и отец, задыхаясь и кашляя, хватается руками за шею и оседает на пол, словно куль с цементом.

– Ни-ког-да. Не смей. Трогать. Ее! – чеканит каждое слово Давид, выделяя интонацией «никогда». Жених без сожаления и раскаяния разглядывает моего согнувшегося в три погибели отца, после чего решительно добавляет: – Убью!

ГЛАВА 10

Мирьям

Слова жениха звучат так зловеще, что я, испугавшись, вновь обхватываю пальцами его большой кулак.

Давид оборачивается ко мне. В отражении чёрных глаз я все ещё вижу искры ярости, порождённые действиями моего отца.

– Мирьям, иди к себе. Я поднимусь позже.

Желваки на скулах Давида ходят ходуном. Широкая грудь быстро вздымается и так же быстро опадает. Мужественные черты лица обострились, сделав его похожим на опасного хищника. Черная пума – вот какие ассоциации вызывает броская внешность Давида.

Отец тяжело дышит, раз за разом разрывая лёгкие лающим кашлем, и у меня складывается ощущение, что удушающий приём Садулаева доведён до совершенства.

– Давид… – шепчу испуганно, не разжимая пальцы.

– Хоть раз послушай меня и сделай, как прошу, – что-то в голосе Давида дает мне понять, что лучше не спорить – не время.

Разворачиваюсь и без лишних слов бегу к двери. Остатки адреналина в крови расщепляются, и я начинаю ощущать жжение на коже. Оно не идёт ни в какое сравнение с жжением в моей груди. Впервые у меня появляется желание сделать, как велено. Не подслушивать, не дерзить, а именно отправиться в свою комнату и терпеливо дождаться появления Давида. Несусь со всех ног наверх и подбегаю к окну, чтобы распахнуть его настежь. Дышу полной грудью, почти задыхаясь от того, в каких количествах кислород поступает в лёгкие. Щеки вспыхивают мучительным жаром, когда я осознаю, что Давид стал невольным свидетелем безобразной сцены между мной и отцом. Он увидел мое унижение… Но самое главное – он защитил меня! Страшно представить, что было бы с моей спиной, не появись Садулаев так вовремя. Хорошо, он не видел, что отец уже успел меня ударить. Мне кажется, он бы сдержал свое обещание.

Завожу руку за спину, ощущая под пальцами припухшую длинную борозду. Все не так страшно. Как оказалось, правильно говорят – у страха глаза велики! Меня все ещё подташнивает и потряхиваете от пережитого, поэтому я глубоко вдыхаю теплый воздух, пытаясь отвлечься от произошедшего. Взгляд рассеяно скользит по цветнику матери, и меня передергивает от вида идеальной рассады. Везде всего лишь чертова видимость идеальной жизни, а мы в ней всего лишь актеры. Всхлипываю, когда замечаю возле ворот огромный чёрный «Джип» Давида. Он приехал сразу, как только смог, несмотря на все, что я натворила.

Дверь скрипит, и я непроизвольно оборачиваюсь, встречаясь с такими же, как у меня, зелёными глазами матери. В них стоят непролитые слёзы. В их отражении вижу себя маленькую – испуганную, задерганную вечными придирками отца. Сколько раз я винила мать в детстве, что она выбирает его, а не меня? Встает на его сторону, никогда не защищает меня. К чему сейчас это театр лицемерия?