Уходящие из города

– Дебил! – Яблоко прилетело ему прямо в спину. Прекрасное, ароматное яблоко. Которое Лола хотела съесть. Больше не хотела.

Полина развернула коляску.

Какое-то время они шли молча, а потом Полина сказала:

– Ты не жирная!

Поникшая Лола ничего не ответила. Она думала о том, что лучше б она осталась дома: варенье уже остыло, можно было намазать им горбушку черного хлеба и слопать. А так пришлось общаться с этими дураками.

– Ло-л! – Полина тронула ее за плечо. – Ты чего? Ну хочешь, отомстим им? У меня есть идея. Только нужно много бумаги. Ножницы и клей. А еще трафарет.

Над большой местью трудились весь вечер. А на следующий день на каждом столбе в Балбесовке висело объявление: «Продам мешок сахара. Недорого».

Все отчаянные домохозяйки, убивавшиеся над горами яблок, слив, алычи и прочего плодово-ягодного добра, обрывали телефоны Сашки и Олега.

Когда Лола думала об этом, у нее теплело на сердце и даже тоскливое предсентябрьское настроение не могло ослабить удовольствие от мести.

Жизнь других

Побывав в гостях у Лу, Олеська впервые с восторгом и ужасом поняла: можно жить иначе.

У них в подъезде стояла вонь, стены были изрисованы, а перила отломаны. Дерматин на двери вздулся, как прыщ, звонок работал плохо, срываясь. Звук у него был надтреснутый, нездоровый, как будто больной ангиной старался говорить погромче – через боль.

Здесь же приятно пахло строительной пылью, на лестничных клетках было чисто, в лифте – целы все кнопки, хотя кабинка все же лишена невинности: в одном месте нацарапано «хуй».

– Это я! – Олесин голос прозвучал звонко и празднично, наверное, потому, что она надела новые туфли.

Дверь открылась, Лу робко – она все делала робко – выглянула, кивнула и впустила Олесю в квартиру. Она сняла куртку, разулась, оставшись в носках – тапочек Лу не предложила – прошла по гладкому линолеуму в глубь квартиры. Чистота и простор.

Дома Олеся тоже старалась поддерживать чистоту, беспорядок и грязь не должны были захватить ее жилище, перебравшись через порог квартиры, но у Лу все было иначе, потому что – новое. Да, обои дурацкие: в мелкий цветочек и пол – линолеум с расцветкой, имитирующей паркет (в старых домах на Благодатной есть настоящий паркет; в квартире у Олеськи – доски, крашенные в коричневый цвет, кое-где кусочки краски отслаивались, образуя проплешины), зато – много света, удивительно много. Олеська привыкла жить на четвертом этаже, да еще и деревья за окнами, вечный полумрак, а тут – двенадцатый этаж, в окнах – небо, не прикрытое занавесками, чистое и звонкое.

Лу была в белой футболке и домашних широких хлопковых штанах, похожих на восточные шаровары. Светлые кудряшки, выбивающиеся из хвостика, торчали в разные стороны – и сияли. Лу – слабое светочувствительное растение, начинавшее болеть, едва лишившись солнца – но и расцветавшее за считаные мгновения, едва его лучи касались ее лица. Маленькая, слишком худая (хотя, будем честными, нельзя быть слишком худой, промелькнуло в голове у Олеси, чем меньше вес, тем лучше), бледная, с белесыми бровями и ресницами, Лу в школе казалась неказистой, учитывая, что учились они во вторую смену и света на нее попадало мало. Олеська часто сравнивала свою внешность с другими девочками, отыскивая у всех недостатки, а с Лу вышло иначе – в ней пришлось отыскивать достоинства. Непривычное для Олеськи занятие, но она справилась.

– Вот! – Олеська достала из сумки тетрадь. – Спасибо! Я только график не поняла… не стала перечерчивать, все равно физичка не поверит, что я сама смогла бы…

– Спасибо.

– Это тебе спасибо, это я у тебе списываю.

– Спасибо, что возвращаешь тетрадку.

Олеське не хотелось играть в пинг-понг благодарности, поэтому она сказала:

– Пожалуйста, – вышло как-то издевательски, и она тут же добавила: – У тебя все прямо идеально начерчено. Не знаю, правильно или нет, но очень красиво. Как на картине.

– Мне нравится чертить. По черчению я даже в олимпиаде участвовала в прошлом году. – Лу кивнула куда-то в сторону, и Олеська перевела взгляд на стену.

«Первое место в городской олимпиаде по черчению…», а рядом «Первое место в областной олимпиаде по информатике», чуть ниже: «Гран-при фестиваля детского чего-то там…», не видно. Чуть ниже: «Похвальная грамота ученице 6-го «А» класса…», «За отличные успехи в учебе…»

Весь угол заклеен этим.

Олеська ухмыльнулась: «Может, тут и за первый класс грамота есть? Или за конкурс рисунков в детском саду? За забег в мешках в летнем лагере? За то, что дальше всех плюнула, сидя на заборе, 25 мая 1995 года?»

Лу застенчиво улыбалась.

– Мама все мои грамоты на стенку вешает. Я иногда думаю, что вот эта стенка закончится, и придется обклеивать кухню.

– Или туалет, – не удержалась Олеська.

– Или его.

Лу непробиваема для иронии; ее, кажется, невозможно обидеть – не потому, что она всех прощает, а потому что она даже не подозревает, что ее хотели обидеть. Олеське стало самую капельку стыдно. «Она как маленькая, – подумала она. – Как будто ей лет пять или шесть. Вот Полине какой-нибудь так уже все восемнадцать, и по уму, и по фигуре, а этой самое место в детском саду…»

– Ты молодец, – сказала Олеська примирительно, – я бы ни за что не смогла так хорошо учиться.

«Да и не захотела бы», – соврала Олеська самой себе: всегда ведь проще верить, что ты способный, но ленивый или слишком равнодушный к учебе, чем честно признать, что ни за что не добрался бы даже до четверки по математике – хоть бы и расплющился над учебниками.

– Мама всегда хотела, чтоб я чего-то добилась, – сказала Лу. – И я стараюсь. Но тут много грамот за вторые и третьи места на самом деле, – добавила она, как будто извиняясь. Один раз, – она понизила голос так, что стало понятно: признается в чем-то постыдном, – я заняла третье место в конкурсе, где участвовало всего семь человек. Представляешь! Во-он висит грамота, я специально ее так повесила, чтоб не сильно бросалась в глаза, и все равно все время ее замечаю…

Олеська подумала, что дружить с Лу выгодно не только в плане списывания.

– Давай вместе в школу ходить, – предложила она. – Я сейчас, пока шла, подумала, что тебе ведь по пути будет… будем встречаться у моего подъезда.

Лу улыбнулась и кивнула.

– Я тоже так думала, когда видела, как ты в школу идешь. Поодиночке грустно, вдвоем веселее. И можно уроки обсудить.

Олеська считала, что дружит с Лу из корыстных побуждений. Ну а что – дружить с кем-то надо, не с Полиной же (красотка выискалась, вечно ржет как кобыла, и кому это может нравиться?) и не с Лолой (толстая, все время что-то жрет, мнит о себе до фига, типа богатенькая) или со скучной дылдой Надькой. А Лу и учится отлично, и не пытается строить из себя невесть что, и вообще из нее хоть веревки вей.

Олеське нравилось воображать себя этакой Миледи из «Трех мушкетеров», безжалостно использующей людей для своих целей. Особенно остро хотелось ей использовать мужчин, крутить-вертеть влюбленными в нее кавалерами, но для этого, увы, пока возможностей не предоставлялось: кавалеры влюбляться не желали. Но это дело времени, все еще будет. Для полноты картины Миледи нужна камеристка – неприметная на ее фоне, зато верная и преданная до последнего вздоха. Простодушная Лу как раз подходит на эту роль.

На самом же деле, как водится, все было сложнее – среди всех моментальных снимков, сделанных к тому времени памятью, были те, которые Олеся прятала от самой себя.

Пол под бабушкиной кроватью.

Бабушка со стиснутыми на груди руками.

Мать, лежащая на диване, пьяная до беспамятства. Волосы у нее растрепаны, и Олеська берет расческу и начинает их аккуратно причесывать: мама должна быть красивая. Накануне мать сильно ее избила, но рука с расческой почему-то движется нежно, с любовью, стараясь не потянуть волосок, не сделать больно…

Забыть, забыть, никогда не вспоминать.

Олеська никогда и никому не призналась бы, что главной причиной, по которой она дружила с Лу, терпела ее нытье, прощала ее трусливость и слабость, вечные сомнения в себе и оторванность от реальности, было вот что: Лу никогда не смогла бы ударить. Не из принципа, не по убеждениям, а просто в силу своей природы. Даже с пистолетом у виска Лу никогда не смогла бы ударить. И это был единственный человек, которого Олеська могла подпустить к себе на расстояние удара.

Огонь, вода и дядя Боря-сантехник

Влад часто падал на ровном месте. Однажды даже рухнул посреди проезжей части – неудачно поставил ногу, кости в колене разъехались, боль стрельнула вверх, по бедру, и он рухнул на асфальт. Повезло, что успел встать и доковылять до обочины, не попав под колеса: автомобили там ездили на большой скорости (честно говоря, Влад перебегал дорогу в неположенном месте), размазали бы его по асфальту, как человек – комара на стене, оставив только пятно на обоях.

Врачи толком не знали, что это такое, на снимке вроде колено как колено, а функционирует с перебоями.