Триумфальная арка. Ночь в Лиссабоне

Он оглянулся.

– Ты только из-за меня сюда приехал?

Он на секунду смешался.

– Да, – тихо вымолвил он прямо в это лицо, трепетно раскрытое ему навстречу. – Да, Жоан. Из-за тебя. Только из-за тебя.

Она резко повернулась.

– Тогда пошли, – выдохнула она. – Уйдем скорее! А те… какое нам до них дело…

Такси ехало по Льежской.

– Так в чем было дело, Равич?

– Ни в чем.

– Я так боялась.

– Забудь. Не о чем говорить.

Жоан взглянула на него.

– Я думала, ты вообще уже не вернешься.

Он склонился над ней. И почувствовал, что ее всю трясет.

– Жоан, – сказал он, – не думай ни о чем и ни о чем не спрашивай. Видишь эти фонари, видишь эти сотни светящихся вывесок? Мы живем в погибающем столетии, а этот город бурлит жизнью. Мы с тобой оторваны ото всего, и у нас ничего нет, кроме наших сердец. Считай, что я побывал на Луне, а теперь вернулся, и ты здесь, и ты – это сама жизнь. Не спрашивай больше ни о чем. В твоих волосах больше тайны, чем в тысяче вопросов. Здесь, сейчас нас ждет ночь, всего несколько часов и целая вечность, покуда за окном не загрохочет утро. То, что люди любят друг друга – понимаешь, это все; это чудо и это простейшая вещь на свете, я это понял, прочувствовал сегодня, когда ночь заблагоухала цветением весны, когда ветер принес аромат земляники. Без любви ты никто, ты всего лишь мертвец в отпуске, так, имя, фамилия и парочка дат для надгробия, с тем же успехом можно и сразу умереть…

Свет фонарей скользил по окнам машины, как луч прожектора по стенам корабельной каюты. На бледном лице глаза Жоан то светлели, то казались совсем черными.

– Мы не умрем, – прошептала она у Равича в руках.

– Нет. Мы – нет. Не сейчас. Только время. Это проклятое время. Оно умирает всегда. А мы живем. Мы живем вечно. Ты просыпаешься – и у тебя весна, засыпаешь осенью, а в промежутках у тебя тысячу раз зима и лето, и если любить друг друга по-настоящему, мы будем вечны и нетленны, как биение сердца, как ветер и дождь, а это немало. Мы выигрываем дни, а теряем годы, только что нам до того и какая в том печаль? Нынешний час – это и есть жизнь. Мгновение – оно ближе всего к вечности, твои глаза мерцают, сквозь бесконечность веков сочится звездная пыль, дряхлеют боги, но свежи и молоды твои губы, тайна трепещет меж нами, только Ты и Я, зов и отклик, из сумерек и первоистоков, из упоения всех любящих, выжимкой из всех стонов страсти обратившись в любовную бурю, пройдя бесконечный путь от амебы до Руфи и Эсфири, Елены и Аспазии, до лазурных мадонн в церквях, от пресмыкания в древнейшем сне до волхования в тебе и мне.

Она лежала в его объятиях недвижно, белея лицом, настолько всецело ему вверившись, что ее отрешенность казалась почти надменной, – а он, склонившись над ней, все говорил и говорил, и поначалу ему даже чудилось, будто это не он, будто кто-то другой заглядывает ему через плечо, и эта тень беззвучно, с загадочной улыбкой что-то нашептывает, и он склонялся все ниже и чувствовал, как Жоан вся подается ему навстречу, а тень все еще была тут, пока не исчезла…

13

– Скандал, – изрекла дама в изумрудах, глядя на Кэте Хэгстрем, сидевшую напротив. – Грандиозный скандал! Весь Париж хохочет. Ты когда-нибудь могла заподозрить, что Луи гомосексуалист? Ну конечно же, нет. Мы все ничего не знали. Он превосходно замаскировался. Лина де Ньюбур чуть ли не официально считалась его любовницей – и представь себе: неделю назад приезжает он из Рима, на три дня раньше, чем сам же обещал, отправляется вечерком на квартиру к этому самому Ники, желая сделать тому сюрприз, – и кого он там застает?

– Свою жену, – сухо бросил Равич.

Дама в изумрудах изумленно вскинула голову. Вид у нее был такой, будто ей только что сообщили, что ее муж обанкротился.

– Вы уже знаете эту историю? – разочарованно спросила она.

– Нет. Но это напрашивалось.

– Не понимаю. – Дама не сводила с Равича недоуменного взгляда. – Такое невозможно было предположить.

Кэте Хэгстрем улыбнулась:

– У доктора Равича своя теория, Дэзи. Он называет ее систематикой случайности. Суть в том, что самое невероятное наиболее возможно.

– Как интересно. – Дэзи вежливо улыбнулась, впрочем, без всякого интереса. – Так вот, ничего бы не раскрылось, – продолжила она, – но Луи закатил жуткую сцену. Он рвал и метал. А теперь вообще переехал в отель «Крийон». Желает разводиться. Все с нетерпением ждут, что он укажет в качестве причины. – В ожидании реакции она удовлетворенно откинулась в кресле. – Ну, что ты на это скажешь?

Кэте Хэгстрем бросила взгляд на Равича. Тот изучал ветку орхидеи, что лежала на столе между шляпными коробками и корзиной винограда и персиков, – удивительные, похожие на бабочек белые цветки, испещренные сладострастными алыми сердечками.

– Невероятно, Дэзи, – откликнулась Кэте. – Просто невероятно.

Дэзи наслаждалась своим триумфом.

– Ну что, уж этого вы, полагаю, никак не ожидали? – обратилась она к Равичу.

Тот бережно поставил орхидею в изящную высокую хрустальную вазу.

– Нет, этого, признаться, не ожидал.

Дэзи удовлетворенно кивнула и принялась собирать сумочку, перчатки и пудреницу.

– Мне уже пора. У Луизы в пять коктейль-прием. Министр ее пожалует. Сейчас чего только не болтают. – Она встала. – Кстати, Фреди и Марта снова разбежались. Она отослала ему подаренные драгоценности. Уже в третий раз. И, представь, всякий раз действует безотказно. Этот осел доверчив, как ягненок! Искренне полагает, будто его любят не из-за денег. Он все вернет ей снова и в награду за бескорыстие подарит что-нибудь еще. Как всегда. Он-то, святая простота, не догадывается, а она уже присмотрела себе утешительный приз у Остертага. Он всегда только там ей покупает. Рубиновую брошь, ромбом, камни отменные, крупные, чистейшая голубиная кровь. Ловко, ничего не скажешь.

Она расцеловала Кэте Хэгстрем.

– Прощай, милочка. Теперь ты по крайней мере в курсе, что вообще в мире творится. Скоро ты отсюда выберешься? – Она посмотрела на Равича.

Тот встретился глазами с Кэте.

– Пока что нет, – сказал он. – К сожалению.

И подал Дэзи манто. Темная норка без воротника. Шубка для Жоан, мелькнуло у него в голове.

– Приходите как-нибудь вместе с Кэте на чашку чая, – пригласила Дэзи. – По средам у меня почти никого, можем спокойно поболтать. Меня страшно интересуют операции.

– С удовольствием.

Равич прикрыл за ней дверь и вернулся.

– Отменные изумруды, – проронил он.

Кэте Хэгстрем рассмеялась.

– Вот такая раньше была у меня жизнь, Равич. Представляете?

– Вполне. Почему бы и нет? Если сил хватает – прекрасно. Избавляет от многих других забот.

– А я вот уже не представляю.