Когито Нон Эрго

Когито Нон Эрго
Эрнест Айворович Зариньш

Что делать, если постоянно снятся странные сны? Если видения преследуют, не отпуская? Может ли быть какая-то связь между этими странными снами, и что будет, если начать идти по следу этих необычных видений, которые судьба упорно подсовывает нам на нашем пути?Герой рассказа – простой программист – решил пойти по пути расследования этих, казалось бы, не связанных между собой событий и в итоге оказался втянутым в историю, которая затрагивает судьбы множества людей, а может быть, и всего человечества.

Когито Нон Эрго

Эрнест Айворович Зариньш

© Эрнест Айворович Зариньш, 2019

ISBN 978-5-4496-2241-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Cogito non ergo. Часть первая

Для бодрствующих существует один общий мир, а из спящих каждый отворачивается в свой собственный

    Гераклит

Сон первый

Вам было когда-нибудь холодно от страха? Когда косточки, кажется, щиплет мороз, а виски словно зажимает тисками, в глазах темно и хочется пошевелиться, а ноги не двигаются. А из угла на тебя смотрит невидящим глазом чёрное аморфное нечто. Потом оно врывается в твоё мироздание, проникает в тебя, и каждая клеточка твоего тела хочет вырваться из этого мрака, в то время как твой мозг погружается в спокойное созерцание, не желая, абсолютно не желая ничего менять, и становится хорошо и тепло на душе, хотя вдалеке лишь пустота и тьма, сгущённая, как молоко, тягучая, нервная, и кажется, ты даже начинаешь чувствовать какие-то вибрации этого небытия, даже не так, Небытия с большой буквы. И, безусловно, только тогда ты понимаешь всю боль и несчастье этого мира, понимаешь, что движет каждой клеточкой этого броуновского мира. Понимаешь, как все суетно, узнаешь, что только боль и несправедливость, главные указатели на этом пути. И текут года в темноте, вне этой слезливой масляной мировой картинки, и ты лежишь рядом с красной кирпичной стеной. А впереди ещё тысячи стен и тысячи кирпичей, заботливый мир, крик ребёнка, цепь событий, которых ты потом даже не вспомнишь, снова проваливаясь в бездонную пустоту. Может быть, ты своей пустотой освободишь кому-то путь, а может быть просто будешь мерцать, как свет на белой простыне, где через пару минут другим покажут тупое и неинтересное чёрно-белое кино. Они, конечно, вынесут из него свои уроки, но цели их будут так же расплывчаты, ибо их задача-стать светом, тем, которым ты уже стал. И ты отнюдь не рад этому. Тебе не дали стать ярче, выйти за пределы простыни, специально расстеленной для тебя, вот если бы рядом была бы плоскость и щёлка, ты бы проник в неё, и стал бы, может быть, звездой на тёмном небе, или ярчайшим созвездием, но это если много боли, и много просветов. И вот пришёл этот сон. С тех пор он повторялся множество раз, каждый раз, при этом принося незабываемые ощущения. И каждый раз хочется пройти дальше, ощутить всё очарование летнего дня, шелест гальки под ногами, почувствовать запах цветочных клумб, пощупать их шершавый бетон, стать доверчивым и молодым.

Но каждый раз …каждый раз ты сам обрываешь этот сон. Никто не объяснит почему, что тобою движет, но именно этот перерыв является тем, что заставляет тебя возвращаться к этому серому многоподъездному дому раз за разом. Ты даже не можешь объяснить, почему именно был выбран для твоего сна, каковы причины того, что летнее солнце греет твои босые ноги, почему ты знаешь, что надо идти куда только ноги поведут, а сам не желаешь идти, потому что получаешь такое детское, щенячье удовольствие просто от созерцания. Хочется сесть посреди асфальта и наслаждаться каждый глотком воздуха, ловить глотками тёплый ветер, вбирать его в себя нервно, жадно. Это твой первый сон, первый из череды непонятных снов, прошивающих красной лентой твою реальность. Прошло уже больше двадцати лет, а ты начинаешь подозревать, что сны приходят не просто так, они уже часть твоего существа, порой они кажутся реальнее самой реальности.

Но это лишь сон. Но почему лишь сон?

Сон второй

Вначале все темно, словно в подвале, но вдруг на мгновение тень разрезает яркий свет. Свет качается, кроит этот мир, и ты чувствуешь, что амплитуда увеличивается. Это небольшая керосиновая лампа. Запах дерева и промасленной стружки, мир вокруг начинает подрагивать, время начинает сжиматься. Рука ощупывает край стены. Гладкие струганые доски. Боишься чего-то, трудно дышать. Ощупываешь воротник своей гимнастёрки, грубую грязную материю. Пуговица поддаётся, и ты получаешь глоток воздуха такой необходимый тебе сейчас. Снаружи, в такт биению сердца ты слышишь мерное постукивание. Лампа, окружённая роем мошкары раскачивается, вырывая из тьмы то, деревянный пол, то маленькое окошко. Вагон, стучащие колёса, догадываюсь. Хочется встать, взять с пола вещмешок, но понимаю, ещё слишком рано.

Приехали. Сцепки глухо ухают. Я поднимаюсь на ноги, и щурюсь от света, проникающего в маленькое запылённое окошко. Надо тихо выбираться.

Зацепляюсь пальцами за тяжёлую дверь, напряжение сил, дверь не хочет подаваться вперёд. Раскачиваю её движениями взад-вперёд. И, наконец, достигаю результата. Вываливаюсь из вагона, как тяжёлый мешок. Встревоженно. Звук гальки, и я на полусогнутых уже крадусь в сторону серого дома с белыми, облупившимися ставнями. Крадусь по зелёнке.

Серой формы пока не видно. Жара стоит страшная, земля, местами чёрная от гудрона, потрескалась. Пытаюсь не привлекать внимание, шагаю осторожно. Пора делать дело. Достаю из вещмешка свёрток в промасленной бумаге, а заодно флягу, откручиваю крышку и делаю жадный глоток. Нет, это не вода, а самая настоящая самогонка, крепкая и дурманящая, такую только в бабушкиной деревне делали. Сердце колотиться, огненная волна проходит по телу, и я успокаиваюсь. Всего лишь на миг, на долю секунды, чтобы сосредоточиться и продолжить начатое ранее.

На жухлой траве размещаю плащевую ткань, и начинаю возиться с детонатором. Руки не слушаются, онемели после долгой поездки, но я умудряюсь закрепить контакты. Приходится постоянно оглядываться, и вот замечаю сзади силуэта, выдающаяся вверх от контура пика винтовки не оставляет места для сомнений. Это серые. Начинаю судорожно соображать, что делать? С одной стороны, не могу не выполнить задание. Откуда-то из груди, откликаясь учащённым биением сердца, и пониманием своей беспомощности в этих обстоятельствах, лезет мысль. «Погибнет ещё не один десяток людей, если я не сделаю этого». Сверху доноситься какой-то гул, не могу определить, что это? Элеватор? Ну, навряд ли начался процесс разгрузки. Но вскоре причины шума появились сверху, на белом облачном небе. Тёмные очертания, скользящие по небу необычайно медленно, совсем не так, как представляешь это в детских мыслях. Гордо и грациозно пикирующие бомбардировщики вылетали из-за вагонов, раз, за разом подставляя свои алюминиевые бока, пока они только прицеливались. Справа, с постов донеслась немецкая ругань и глуховатые залпы зенитки, напоминающие уханье большой выпи, разносящееся по всей округе. Я тихо выдохнул. Серый дёрнулся, сначала вправо, потом влево, побежал, и хорошо, что от меня, а не на меня. Серая тень скрылась за вагоном, но тут же началось…

Взрывы, пока ещё где-то вдалеке, разрывали пронзающую тишину, раз за разом. Я не мог сейчас убежать, скрыться, важность данного мне задания не позволяла такой слабости. Хорошо, что в сложившемся хаосе я смог собраться и достать из «петровича» лопату с короткой ручкой. Перебежав к соседнему вагону, я поднырнул под поезд, и, пробравшись ползком под чёрным дном состава, выбрался к станции. Люди в сером, грузчики, они метались повсюду, напоминая загнанных животных на охоте. Я стал копать неподатливую каменистую насыпь.

Я успел… Заложив взрывчатку, я уже стал отползать, но чёрный остов железной птицы выпустил из своих лап очередной смертоносный заряд, и рядом прогремел взрыв. Чёрная гарь застилала вокзальные окрестности, кровь потекла из ушей. Движения, гулом отдававшиеся в голове, с каждым шагом стали даваться все тяжелее и тяжелее.

Тем не менее, мне удалось перебраться через пути, и выбраться на изрытую взрывами десятков авиабомб площадь за составами. Но и тогда я понимал, что нельзя останавливаться. Я побежал, и мои шаги, утопающие среди шума моторов, были уже не различимы для врага. А потом прозвучал большой взрыв, но лишь тогда, когда я, уже запыхавшийся от перебежек, смог достигнуть единственного ориентира, замеченного на пути, это был тот самый домик-сторожка. С побелёнными, немного осыпавшимися ставнями…

Сон третий

Прорываюсь сквозь удушливый газ. Щиплет лицо, а особенно глаза. Странный запах герани. Спереди небольшой коридорчик. Справа и слева двери, обыкновенные, такие вот бывают в старых хрущёвках. Сзади, за спиной слышны странные щелчки, как будто гидравлическими ножницами перекусывают какие-то провода.

Я забегаю внутрь, достаю петарды, поджигаю запал. Дым проникает сквозь дверные щели, я уже почти ничего не вижу. Пока есть возможность хоть что-то разглядеть, беру пару металлических стульев, стоящих рядом, и переворачиваю их на пути захватчиков. Когда дверь выламывается под ударами тяжёлых сапог, бросаю под ноги петарды, и кричу диким голосом «Лежать, бомба!»

Незнакомцы чертыхаются, третий член команды разворачивается, двое, шедших впереди падают.

Раздаётся дикий крик. Краем глаза замечаю, что один из упавших завалился на бок и кричит от боли. Ножка стула проникла в его плоть на уровне шеи, и темно бурая лужица крови растекается по полу. Я не прекращаю движение, беру первую попавшуюся

вещь, это какая-то детская плюшевая игрушка, и прячу туда некий предмет, словно по воле некоего волшебника, оказавшийся в моих руках. Я понимаю, что двигаться больше некуда, выбегаю на балкон, и тут предательским образом мою собственную шею протыкает некий предмет, с острым, как у осы жалом. Ноги подкашиваются, я перевешиваюсь через балконную ограду, падаю на неё всем корпусом, погружаюсь в объятия серого мира и сознание затуманивается. Выхожу из сна.

***

Какими бы долгими были размышления мои по поводу преследовавших меня неприятностей, был только один выход, который я для себя видел. А именно скрыться от бытийного обывательского мира за ширмой снов, переживаний. Я начал чувствовать то, что чувствуют герои моих снов, верить каждому шёпоту моего бессознательного, уметь перемещаться из одного мира в другой, следить за чередой своих снов, причём чувствовать себя не просто как рыба в воде в том мире, в мире сновидений, но и очерчивать свою географию этого мира, каждый риф на моем пути, каждый остов давно затонувших кораблей памяти, и теперь, как мне кажется, мне уже реже надо всплывать на поверхность за новой порцией бытийности. Толковой работы не намечалось, и я нашёл такую, которая позволяла мне заниматься моим любимым делом, а именно думать, читать, заниматься собой. Порой, отъезжая от очередной станции метро, я начинаю судорожно отмерять время от отправления до моей станции, чтобы успеть вовремя вынырнуть из потока своих мыслей, ярчайших образов, тихого шёпота вечности, которую я научился конструировать.

Каждый день, ныряя в бешеный человеческий омут, ледяной и холодный, я боялся, что не смогу вынырнуть уже, что время затянет меня и уничтожит.

И именно моя способность тогда помогла мне. Я, вначале неумело, а потом и уверенно, начал учиться выцарапывать на заскорузлой, застывшей от холода времени, бересте реальности свои метки. Вначале, бережно взяв своё воспоминание, я отогревал его своим дыханием, вдыхал запах прошлого, как иная ищейка впитывает в себя еле заметные вкусовые метки подозреваемого, чтобы по следам вынюхать, найти одного из миллионов, и больше не выпустить, схватив его своей мощной пастью, впившись до костей. И я, таким образом, находил свои «отметки» во времени и пространстве, их реальность всплывала в моем воображении и влияла, в свою очередь, на реальную, хоть и постылую, окружающую реальность. Была лишь одна проблема, система, которую я придумал, чтобы отмаркировать своё существование на планете Земля, начала давать сбой. То есть не то, чтобы я начал, как говорится «терять нюх» (кстати, меткое определение, как по мне) Скорее уж наоборот. Нюх начал терять меня. Например, один раз я хотел уже «перепрочувствовать» очередной этап моей жизни, и не смог погрузиться в ту, прошедшую реальность, я начал перелистывать страницы воспоминаний, как будто книгу, которую закрыл, не успев заложить. Пролистывать, естественно, лишь в строго определённом месте, но без особого успеха. Со временем начал замечать, что те воспоминания, которые стираются, находятся ближе к середине существования.

Домик в промзоне

В свою очередь со временем начало приходить осознание того, что все мои метки имеют свои подразделы, свои коннотации, первые – безусловно радостные метки, вторые важные метки, не несущие позитивного или негативного настроя, и третья – воспоминания, которые хотелось возвращать, несмотря на их тяжесть в восприятии. Последние были связаны с теми событиями, которые буквально впились в мою реальность, вызвали в этой реальности переворот, дали очередной толчок в развитии, в плохую, либо хорошую сторону, не важно.

Я с трудом разлеплял глаза, бил по боку свой электронный зеленоглазый будильник, сгонял с коврика рыжего кота, который недовольно мурлыкал на своём кошачьем мате, и буквально тащил свои ноги в ванную. Недосып на лицо, постоянная небритость и несвежесть.

Выходя на улицу, я старался спрятать свою несвежую физию в капюшон толстовки, плюс поднять как можно выше куртку с серой меховой опушкой.

Погода только способствовала приступам хандры, жёлтые остовы городских зданий поглощали густую гущу серой осенней слякоти вперемешку с лужами. Ржавые подоконники принимали новых и новых пернатых обитателей, которые копошились на них, в надежде спрятаться от беспристрастных капель дождя, при этом сгоняя соседей, лелеющих такие же надежды. Но проходило пару минут, и чёрная тень победившего в борьбе ворона уже расправляла крылья и величаво продолжала путь. В основном вороны слетали в подмерзшие городские лужи. Каким бы ты не был горделивым круком, тебе также как и всем хочется есть. Городские чайки и вороны, как солдаты вышагивали по талой воде, периодически останавливаясь, подгибая лапу, распушали и вытягивали свои чёрные шеи, как будто чёртики из табакерки. Чёрные глаза, которыми они смотрели на проходящих людей, были такими грустными, пронзительно-понимающими, словно они уже знали будущее этого города, ощущали его незримую гармонию, тонкие паутинки невидимых связей, понимали правила, по которым он живёт.

Никогда не думал, что жизнь заставит меня играть по её правилам. Но, увы, за последние три года, отчасти из-за этих проклятых сновидений, отчасти из-за недосыпа и стресса, я стал ощущать постоянную усталость. С утра, поднимая голову с подушки, я каждый раз чувствовал тяжесть в правом виске, что всегда свидетельствовало о наступлении очередной атаки мигрени. Зачастую я сдавался, потеплее укутывал ноги в одеяло, сжимал в объятиях подушку, и отрубался ещё часика на полтора. Теоретически на работу я ещё успевал, практически же никакой. Любой транспорт, кроме фантастического глайдера, уже не спасал меня от опоздания. Следовала череда разборок, после которых совершенно естественно, начальству надоедали мои экзерсисы, и опять мне приходилось брать с собой рюкзачок, в котором, как обычно находилась модная термокружка с кофе и набор из трёх бутербродов. Маршрут пролегал в промзону, мимо серых бетонных заборов, мимо свалки и двух башенных кранов, вытянувшихся над недостройкой 90-х годов. В небольшом двухэтажном здании с коричневыми пластиковыми окнами находилась биржа труда. Солнце морозного утра бросало свои медные отпечатки на деревянные высокие окна старых многоэтажек неподалёку, которые выглядели этакими серыми урбанистическими монстрами, которые надвигались потихоньку на этот чистый, почти девственный индустриальный пустырь. «Под асфальтом пляж…» – пришло мне внезапно в голову. Старый и заежженный лозунг французских анархистов.

Вдали я услышал глухие звуки, как будто кто-то пытался завести свою машину, предварительно отстоявшую в соседском грязно-зелёном гараже, и успевшую изрядно проржаветь и «окуклиться» до состояния «не разваливается на ходу и хорошо».

Я уже было решил, что нет причин волноваться, почесал затылок, и двинулся навстречу неизвестному. Но тут опять меня остановило непонятное чувство, как будто бы неуверенность сковала мои ноги. И тогда я осознал, где таится источник опасности Флуоресцирующие точки за заброшенным строительным вагончиком. Они смотрели пристально, словно изучая. Они ждали меня.

Я понял, что в данной ситуации у меня не такой уж широкий разброс вариантов. Первый вариант, который пришёл мне в голову, это забраться куда-нибудь повыше, чтобы мои ноги, моё тело, было попросту недосягаемо для этой твари, кем бы она ни была. Однако, в данном случае, возможно, мне пришлось бы просидеть не один час, без воды и пищи. Второй вариант был труднее, однако был намного безопаснее, правда, без какой-либо серьёзной возможности позвать на помощь. Кроме того, пришлось бы надеяться на то, что в вагончике есть хоть что-нибудь, чем можно отогнать злобного зверя.

И тут показалась эта тварь. Медленно, даже вяло, как будто под наркотиками, туша, окрашенная в грязно-серую, перемежающуюся тёмными пятнами, расцветку сродни воинскому камуфляжу, проследовала от угла в сторону будки. Но я успел стартануть в сторону этого пристанища советского строителя, ноги словно сами несли меня, я добежал, запыхавшись, до металлических ступеней. Комок в горле не давал даже вздохнуть. Я схватился за поручень, сглотнул, но нога соскользнула, и я чуть было не упал. Из последних сил я буквально донёс своё тело до двери.

И тут же, только я захлопнул дверь, и смог проглотить душащий комок в горле, сзади послышался тот же всхлипывающий, глухой звук звериного дыхания. Было слышно, как когти собаки процарапали по двери, потом звуки возни завершились небольшим повизгиванием.

Я огляделся. Старая собачья миска, проржавевшая изнутри стояла в углу. Со стены, издалека смотрела прищуренными глазами старая, сморщенная старушка в платке-косынке. Наверняка, после того, как строй бригада покинула теплушку, в ней обосновалась какая-то семья стариков. На зелёном холодильнике в прихожей стояла старая оплавившаяся свечка в губастом стакане, дно которого уже плотно покрыла пыль вперемежку с грязью, рядом находилась разломанная рамка с фотографией двух девушек с косами, оборванная по краю. Дом, видневшийся на фотографии, что-то мне напомнил. И тогда я вспомнил… Похожее было в моем сне. И тут я снова услышал этот странный звук, и в этот раз он уже как будто-бы проникал, просачивался словно газ из-за посеревшего от пыли окошка. Странный такой, словно звук из детства. Я прислонился спиной к шкафу, закрыл глаза, и стал вспоминать.

Особняк

Вот блестящие под лучами солнца обода моего трёхколёсного велосипеда. Шелест ярко красной листвы на соседской аллее. Небо, сероватое, подернутое кромкой облаков, на улице жарко и душно. Солнце, правда, уже заходит, постепенно проступает живительная темнота, принося лёгкий холодок. Рядом на газоне ходит соседская запаршивевшая псина, хоть и безобидная, но пронзительно гавкающая. Мне это до ужаса неприятно. Помню, как во времена моего ошеломительного и чудесного детства, я любил кататься здесь, мои маленькие детские ножки изо всех сил давят на педали, а я удаляюсь в глубину парка, ближе к озерцу. Вот уже другая картина, я повзрослевший, с непослушным вихром русых волос, выбивающихся из-под кепки с белым козырьком, повинуясь первобытному тиканью невидимых часов, отсчитывающих время против часовой стрелки, следую туда, спицы уже повзрослевшего вместе со мной железного коня вращаются всё быстрее, пытаясь с наскока врезаться туда, прямо в тот период, в ту пору, когда деревья были такими большими. Сердце, как в стихах, подобно пламенному мотору, стучит все громче.

За тёмной гладью воды стоит белый огромный дворец, местами заросший мхом, что не мешало ему выглядеть в моих глазах неким посольством сказочного государства в наших окрестностях. Всегда останавливаюсь перед маленьким мостиком, отделяющим современную часть парка с его досками объявлений, скамеечками, с нелепой скульптурой при входе, от его старинной части.

Вот и в этот раз остановился, почесал затылок, ещё раз взглянул на величественный фронтон, огороженный потрескавшимися зубьями высоких колонных опор, слез с велосипеда и пошёл вглубь зарослей по песчаной тропинке мимо серого сетчатого забора. Я помнил, что чуть дальше передо мной откроется большая лужайка с площадкой, покрытой серой галькой. Я пробирался мимо перешептывающихся своими зелёными листьями дубов, оперся на один из них и почувствовал, что мокрая холодная поверхность, похожая на змеиную кожу прикоснулась к руке.

Повернувшись к мощному тёмному стволу, я увидел, что на изрезанной временем коре истеричными и резкими движениями ножа были высечены две буквы «Д.Р.» В то время, когда я не мог оторвать взгляда, увлечённый красотой этих букв, сзади раздался звук, который напоминал хлопок полиэтиленового пакета, который звучал как тогда, в школе, на переменке.