В конце туннеля света нет

Большевики ставили на первое место не человека – идею, они абсолютизировали идею, и убивали за то, во что верили. Но ведь если идее придается первостепенное и самоценное значение, если вера превыше человека и Бога, а «Бог есть любовь» (1 Ин 4:8), – то это – фашизм. Было же сказано: «…суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк 2:27).

Иные знатоки тут могут возразить, будто бы В.И. Ленин не ратовал за насилие, а даже, мол, утверждал: «Мы не хотим только одного: элемента принудительности. Мы не хотим загонять в рай дубиной» [112].

Да, он так утверждал. В статье «Нужен ли обязательный государственный язык?». Но это случилось… в далеком 1914 году. Однако ж то, что он утверждал «до свадьбы» – до октябрьского переворота 1917 года, и то, что он же утверждал и делал после удавшейся узурпации власти – это «две большие разницы». Не потому ли И.Г. Эренбург, всегда чутко улавливавший откуда и куда дует, в 1919 году написал пьесу «Ветер» [113] об испанской революции XIX века, в которой предводитель повстанцев Хорхе Гонгора, о тех, кто не пожелает добровольно шагать в светлое будущее, говорит:

Я их заставлю! Я сожгу их затхлый дом.

Слепцов надо в рай загонять бичом!..

Конечно, идея, воплощенная в лозунге «Железной рукой загоним человечество к счастию», – звучала и ранее. Например, тот же революционный демократ В.Г. Белинский в письме В.П. Боткину 8 сентября 1841 года писал: «К тому же, воспитание всегда делает нас или выше, или ниже нашей натуры, да, сверх того, с нравственным улучшением должно возникнуть и физическое улучшение человека. И это сделается чрез социальность. И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу. Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастию. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов» [114].

Эта же идея звучала и позже – уже у Г. Гессе в книге «Игра в бисер», над которой автор работал в период с 1931 по 1942 гг. Персонаж романа, магистр Иозеф Кнехт декларирует: «…если мы можем сделать человека счастливее и веселее, нам следует сделать это в любом случае, просит он нас о том или нет» [115].

Об этом же и у Эренбурга И.Г. в сцене «Меловой крест» (1921) из спектакля «Страх и нищета в Третьей империи» – сказанное некогда предводителем повстанцев теперь озвучено устами Карла Шмидта, студента техникума: «Убить для блага человечества одного умалишенного или десять миллионов – различие лишь арифметическое.

А убить необходимо, не то все будут продолжать глупую, бессмысленную жизнь. Вместо убитых вырастут другие. Детей я сам люблю не меньше вашего и напомню вам, что я даже вытоптал цветы в штутгартском парке, протестуя против порядка, обрекающего младенца на голод. Именно поэтому, если сейчас потребуется для выигрыша войны, то есть для блага Германии и, следовательно, всего человечества, потопить все “Лузитании” и перебить сотни тысяч людей, я не стану ни одной минуты колебаться» [116].

Не колебались и те, кто отдал приказ перебить 240 тысяч человек ради того, чтобы не голодали рабочие Москвы и Питера. Убить одних, чтобы не голодали другие – вот это по-нашенски, по-ленински!

Но… могло ли быть политическое решение – убить – решением самих трудящихся? Чью же злую волю – уж не свою ли собственную? – выражали СНК и ВЦИК отдавшие приказ на подавление Тамбовского восстания, на истребление крестьян? Да и только ли Тамбовского? Массовые крестьянские выступления, вызванные антинародной политикой большевистского правительства, начались с осени 1918 г. и продолжались вплоть до конца 1922 года, охватив 36 губерний, т. е., фактически, половину России.

Очевидно не в интересах народа на заседании Оргбюро ЦК РКП(б), состоявшемся 24-го января 1919 г. в составе [117] Я.М. Свердлова – председателя ВЦИК, Н.Н. Крестинского – наркома финансов РСФСР и М.Ф. Владимирского – члена Президиума ВЦИК, был одобрено и секретное циркулярное письмо, которое предписывало:

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применять все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти.

2. Конфисковать хлеб и заставлять ссыпать все излишки в указанные пункты, это относится как к хлебу, так и ко всем другим сельскохозяйственным продуктам.

8. Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения, предлагается проявить максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания [118].

«Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно…»? Казалось бы, каков же смысл применять к мирному, оседлому казачеству столь дикие, жесточайшие меры, подпадающие под понятие геноцида – массовое истребление людей по социальному признаку? А, оказывается, смысл имелся. И его обнаружил известный публицист Г.А. Назаров. Со всей очевидностью следует то, что подоплекой письма являлся большой стратегический расчет – развязать в деревне гражданскую войну: «Свердлов не только родоначальник расказачивания… <…> Он фактический организатор гражданской войны в городах и деревнях, организатор “красного террора”. Достаточно посмотреть все его выступления, чтобы в этом убедиться» [119].

Я все выступления Свердлова смотреть не стал – преомерзительное это занятьице, но вот одно тщательно исследовал. Привожу всего лишь один, но зато какой фрагмент из выступления Свердлова на 13-ом заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета 4-го созыва 20 мая 1918 года: «…мы должны самым серьезным образом поставить перед собой вопрос о расслоении в деревне, вопрос о создании в деревне двух противоположных враждебных сил, поставить перед собой задачу противопоставления в деревне беднейших слоев населения кулацким элементам. Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах, если нам удастся восстановить деревенскую бедноту против деревенской буржуазии, только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов» [120].

К чему призывает председатель ВЦИК Я.М. Свердлов, не народом избранный? К тому, чтобы разжечь в деревне такую же гражданскую войну, какую уже удалось разжечь в городах России.

И они ее успешно разожгли….

Исследуя вытворяемое в стране большевиками, нельзя не обратить внимание на то, что общая численность членов РКП(б) к началу 1923 года составляла 375 948 чел. [121], а оценочная численность населения СССР на начало этого же года – 137 487 000 человек [122].

375 948 от числа 137 487.000 составляет 0,27 %! И эти скудные доли процента выражали интересы всей России?! Распоряжались миллионами судеб!? От имени рабочего класса и крестьянства истребляли крестьянство и рабочих?!..

Хуже того, ведь даже не эти 375 тысяч «коммунистов» верховодили в России. В.И. Ленин, выступая 18 марта 1919 года на VIII съезде РКП, поминая странно умершего два дня тому назад председателя ВЦИК Я.М. Свердлова, сказал: «Я не в состоянии даже на сотую долю заменить его, потому что в этой работе мы были вынуждены всецело полагаться и имели полное основание полагаться на т. Свердлова, который сплошь и рядом единолично выносил решения» [123].

«Единолично выносил решения», чужими жизнями, как бог, распоряжался Я.М. Свердлов, не народом поставленный на государственный пост!

Об этом же, только в отличие от В.И. Ленина с отрицательным знаком, прозвучало в этот же день и выступление Осинского (В.В. Оболенский): «Надо поставить вопрос прямо. У нас было не коллегиальное, а единоличное решение вопросов. Организационная работа ЦК сводилась к деятельности одного товарища – Свердлова. На одном человеке держались все нити» [124].

«Единоличное решение вопросов»!.. В том числе, и по истреблению великого множества людей. Причем, единолично решал вопросы и выносил решения человек, о котором врач-терапевт Ф.А. Гетье (1863–1938) оставил следующее мнение: «До моего первого визита к Свердлову я слышал о нем, что он стоит во главе ВЧК и отличается жестокостью и неумолимостью. И когда я вглядывался в него, я поверил этим слухам. Такой человек, каким представлялся мне Свердлов, не стал бы искать жалости или сострадания у других, но и сам не тронулся бы чужими страданиями» [125].

Данную характеристику существенно дополнил уже наш современник, кандидат медицинских наук, доцент, историк медицины, писатель В.Д. Тополянский: «Рано вступив в конфликт с законом, он привык менять маски, скрывающие его подлинные намерения, и задолго до революции стал фактически личностью асоциальной и примечательной, главным образом, своей нравственной тупостью – качеством, абсолютно исключающим как чувства сострадания или жалости, так и потребность в регулярном созидательном труде» [126].

Вот и выходит, что основой политики, проводимой в России, были не интересы, не нужды трудового народа, и даже не пожелания тех 300 тысяч коммунистов, которые легитимировали своим членством творящееся в стране, но прихоти одного, нравственно тупого человека, не способного ни на созидательный труд, ни на жалость, ни на сострадание…

Отсюда отчасти и вся та поразительная непоследовательность и противоречивость в деятельности новоявленного чиновничества, возведшего террор, как и политическую целесообразность в статус революционной законности, отсюда и непредсказуемость политических шагов молодого государства.

Большевики отменили на II Всероссийском съезде Советов 28 октября 1917 года смертную казнь, и вскоре – 5 сентября 1918 года постановлением СНК РСФСР «О красном терроре» восстановили ее. Новые хозяева России шумно ратовали за революционную законность и организованное пролетарское правосудие и – без суда и следствия, тайно и подло в ночь с 16 на 17 июля 1918 года расстреляли бывшего императора Николая II, его жену, пятерых детей, да лейб-медика, повара, лакея и горничную.

Коммунисты в своей Конституции, принятой 10 июля 1918 года V Всероссийским Съездом Советов, провозгласили лозунг: «Не трудящийся, да не ест!», но – декретом СНК от 11 января 1919 года ввели продразвёрстку, и – ринулись изымать у крестьян хлеб, зернофураж, картофель, мясо… Причем, фактически, бесплатно, поскольку дензнаки – пустые фантики, предлагаемые в качестве оплаты, были практически полностью обесценены. После того, как три года подряд строители коммунистического рая настойчиво и методично расстреливали за спекуляцию – 14 марта 1921 года на X съезде РКП(б) они же объявили о Новой экономической политике, т. е. о допущении рыночных, читай – спекулятивных отношений.

26 октября (8 ноября) 1917 года на Втором Всероссийском съезде Советов приняли Декрет о земле. «По декрету крестьяне России получили бесплатно 150 млн дес. земли, они были освобождены от уплаты 700 млн руб. золотом ежегодно за аренду земли и от долгов за землю, достигших к этому времени 3 млрд руб.» [127], но… счастье было недолгим – ноябрьский (1929) пленум ЦК ВКП(б) принял постановление «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства», в котором было указано на необходимость перехода к сплошной коллективизации. Вот и выходи, что была землица своя, а стала – общеколхозная. Коллективизации проводилась, разумеется, добровольно-принудительно. Как твердили активисты: «Кто не идёт в колхоз, тот враг Советской власти». Либо ты колхозник, либо ты – враг. Выбор, как говорится, каждый делает сам.

Что это? Шаг вперёд, два – назад, но уже по трупам, по судьбам, по живым людям? И опять –

Наш паровоз, вперед лети.

В Коммуне остановка.

Другого нет у нас пути –

В руках у нас винтовка.

Списав загубленные души, бессмысленные жертвы, обозначив безвинно сгибших, как щепки, которые летят во все стороны, когда рубят лес, делаем вид, будто бы все так и было задумано. Не управленческая, мол, тут бездарность, но высшая, историческая справедливость?

Как же так случилось, что восставшая, революционная масса, а с нею и весь народ России так скоро утратили не только контроль за деятельностью тех лиц, которые олицетворяли собою государство, но даже право осуществлять контроль утратили, и в стране воцарился ничем не ограниченный произвол немногих, выдающих свою собственную тиранию – диктатуру – за волю большинства?..

Как же так случилось, что В.И. Ленин в марте 1918 года надиктовывал статью «Очередные задачи Советской власти», в которой однозначно подчеркивал: «Советская власть есть не что иное, как организационная форма диктатуры пролетариата» [128], а в действительности еще в ноябре прошлого года эта «форма диктатуры пролетариата» в одночасье переродилась в персональную диктатуру самого вождя и его приспешников, которые скопом вдруг очутились не столько вне народа, сколько над народом?

Удивительно, но ведь все это, произошедшее в 1917-ом, неким провидческим чутьем и уловил, и выразил еще в 1903 году делегат II съезда РСДРП от «Союза русских социал-демократов за границей» В.П. Махновец (Акимов). Он, когда на девятом заседании 22 июля (4 августа) шло обсуждение Устава и Программы партии, взял слово да и сказал: «…Борьба за улучшение положения пролетариата становится для партии посторонним делом и интересует ее лишь как конъюнктура, в которой она действует. Таким образом, в этом пункте программы проявилась тенденция обособить нашу партию и ее интересы от пролетариата и его интересов.

Еще ярче это проявилось в абзаце о задачах партии. Там понятия – партия и пролетариат – совершенно обособлены и противопоставлены, первая, как активно действующее коллективное лицо, второй, как пассивная среда, на которую воздействует партия» [129].

Партия почти изначально заняла сектантскую позицию, наметила курс на размежевание и на отказ от поиска компромиссов с другими течениями, и в этом, разумеется, был практический смысл. Но проблема в том, что курс этот обернулся тем, что партия превратилась в выразителя по преимуществу своих собственных интересов. И это тоже ничего, коль и это тоже естественно, если бы не все те декларации, которые большевики при этом насаждали в общественном сознании, и не та вычурная поза – «революционный авангард», которую они принимали с маниакальной настойчивостью. Впрочем, в действительности, дело обстояло еще хуже – не только партийцы, составляющие 0,27 % от всего населения России, не могли выражать интересы всей России, но и весь пролетариат – «общественный класс, который добывает средства к жизни исключительно путем продажи своего труда, а не живет за счет прибыли с какого-нибудь капитала» [130], – не мог эти интересы выражать. Просто потому что он, по крайней мере, на момент проведения II съезда РСДРП, не составлял большинства населения страны.

Согласно всеобщей переписи населения, которая была осуществлена 28 января 1897 г., «общее число лиц, показавших себя… рабочими и прислугой определяется в 9 156 080 человек» [131], что составляет 7,3 % от всего населения, численность которого на этот же год (без Финляндии) равнялась 125 680 682 чел. [132].

7% – это, конечно, не 0,27, но ведь и не большинство. И таковым оно было даже через 20 лет после проведенной переписи.

Пламенный «революционный авангард», для кого ценность исповедуемой идеи была неизмеримо выше ценности обычной человеческой жизни, на протяжении всей своей истории вел речь исключительно о диктатуре пролетариата, но никогда о диктатуре рабочего класса, или же пролетариата и крестьянства, и уж совсем никогда о диктатуре трудящихся.

Обосновывая подобный «социальный шовинизм», оправдывая сегрегацию людей по их отношению к собственности, В.И. Ленин, выступая 18 апреля (1 мая) 1905 года на III съезде РСДРП, сказал так: «Интересы пролетариата не совпадают с интересами крестьянства…» [133]. Этот же постулат он развивал и 25 (12) мая 1907 года, выступая на V съезде РСДРП: «В крестьянине живет инстинкт хозяина, – если не сегодняшнего, то завтрашнего хозяина. Этот хозяйский, собственнический инстинкт отталкивает крестьянина от пролетариата, порождает в крестьянине мечты и стремления выйти в люди, самому стать буржуа, замкнуться против всего общества на своем клочке земли, на своей, как злобно говорил Маркс, кучке навоза» [134].

Вот так: с теми, кто стремится выйти в люди, стать хозяином на своем участке земли – нам не по пути. В 1929 году этот умственный закидон отрыгнется свирепой политикой насильственной коллективизации и «раскулачивания», разграблением хозяйств, истреблением самых талантливых из крестьян.

Это ведь и об этом тоже – замечание, сделанное М. Горьким в письме Ф.В. Гладкову – педагогу, журналисту, автору известного романа «Цемент» (1925): «Вы все забываете, что большевизм и творец его Вл. Ленин – это пришло из интеллигенции» [135].

Большевизм – из интеллигенции, не из народа, не из крестьянской массы! Большевизм – даже не из марксизма, не из Маркса, а вопреки Марксу, утверждавшему: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества» [136].

На это общее место теории Ленину указывали многие. В частности, философ, марксист, видный деятель международного социалистического движения Г.В. Плеханов: «Социалистическая политика, основанная на учении Маркса, имеет, конечно, свою логику. Если капитализм еще не достиг в данной стране той высшей своей ступени, на которой он делается препятствием для развития ее производительных сил, то нелепо звать рабочих, городских и сельских и беднейшую часть крестьянства к его низвержению. Если нелепо звать только что названные мною элементы к низвержению капитализма, то не менее нелепо звать их к захвату политической власти» [137].