Самоубийство Пушкина. Том первый

Младой двурогий серп луны

На небе с левой стороны,

Она дрожала и бледнела.

Левая сторона в понимании русского человека всегда была стороной проклятой. Сплюнуть три раза от сглазу, да и просто плюнуть в правую сторону было для него таким же кощунственным делом, как и богохульство. Споткнуться на пороге на левую ногу, встать утром с левой ноги предвещало крупные неприятности на день… А дело все было в том, что, по древнему поверью нашему, рядом с каждым человеком, сразу после его рождения, вставал чёртов посланник с левой стороны и ангел божий – с правой. Дьявольский счетовод немедля принимался записывать грехи и дрянные поступки. При этом он сам же и внушал их. Плюнув в левую сторону, можно было попасть нечистому в глаза, и тогда он мог проморгать кое-какие наши делишки нехорошие, шалости.

Зазвенело в левом ухе, значит, дьявольский страж уже успел слетать доложиться к своему нечистому начальству о наших делах и теперь вернулся, чтобы снова заниматься твоей недоброй бухгалтерией.

Корни людского родства разнообразны, и можно их найти даже в том, как они заблуждаются и что думают о себе, воображая недоступное опыту. Исследуя шаманство у тюркских народов, Радлов воссоздал совершенно аналогичную картину. Когда рождался степной человек, в борьбу за него вступали так же две мощные силы. Верховным властителем светлого начала, желающим новорождённому всяческого добра, был Бай Улгон. Он приставляет к нему своего йайучи, который бережёт его жизнь и душу, не даёт сбиться с пути. Это доброе существо встаёт с правой стороны от младенца и сопровождает его всю жизнь. Другой посланец – от злого божества Эрлика – определяет себя с левой стороны. Зовут его кормос. И вот они, соревнуясь, записывают на свои неподкупные доски добрые и злые дела человека. Потом, когда заканчивается его земное существование, оба они – йайучи и кормос, хватают живую ещё душу и мчат на седьмой небесный ярус, чтобы судить ее. Если добрых дел за душой этой числится больше, чем недобрых, силы зла теряют над ним власть, и торжествующий посланник доброго божества выносит светлую душу из царства тьмы…

Вера в зловещую суть левой стороны очень давняя в славянском веровании. В древнем арконском языческом храме специально для гаданий держали белого коня. Думали, что на нем ездит по ночам один из грозных верховных богов – Святовид. И когда надо было принять важное для всего народа решение, связанное с военными делами, например, тогда выводили этого коня из храма, подложив под ноги копья. Если он перешагивал через них сначала правой ногой, то древние предки наши ждали всяческих успехов…

И если перестать замечать, какой ты держишься стороны – правой или левой, то легко душу свою потерять. Или, хуже того, перестав сознавать её цену, разменять на мелкие и временные блага. По старым нашим понятиям это означало продать душу дьяволу.

Есть в древней русской литературе потрясающая «Повесть о Савве Грудцине», отечественный вариант «Фауста». Гениальный всплеск безымянного, будем считать – народного, ума. Её следовало бы переложить на потребу сегодняшнего дня писателем с возможностями Замятина, Зайцева или Ремизова.

Как-то думалось, что сюжеты такие, несмотря на прекрасное воплощение, рождаются чисто умозрительно. По аналогии, допустим, с евангельским искушением Христа, когда дьявол привёл его на «весьма высокую гору», показал ему все царства мира и сказал: «Всё это дам тебе, если, падши, поклонишься мне».

Оказалось, что и в жизни такие сюжеты бывали. Может быть, конечно, не часто. Самый последний зафиксированный в печати случай произошёл в сороковом году просвещенного девятнадцатого века, за год до смерти Лермонтова. Это подлинное судное дело опубликовано в октябрьской книжке «Русской старины» за 1886 год. Исключительно любопытное дело как по сути, так и по доказательству, какую власть имеет суеверие над непредсказуемой русской душой, которую, по Бердяеву, сформировали два совершенно противоположных начала – природная, языческая, дионисическая стихия и аскетически-монашеское православие.

Вот такая история тогда произошла, цитирую подлинное судное дело того времени:

«Писарь Дубовцов (Фадей), 24 лет от роду, в течение 8-летней службы вёл себя дурно и часто предавался пьянству, за что многократно был наказываем розгами. В половине февраля (числа не помнит) 1840 г., находясь в конторе госпиталя вместе с (Иваном) Седельниковым, он расковырял себе нос и кровью написал на четвертушке бумаги следующее: “1840 г., я, нижеподписавшийся, даю сие рукописание князю аггелов в том, что хочу служить им, а от Бога и креста православной веры отрекаюсь, никогда быть и веровать православной вере не буду только с тем, чтобы мне служили сколько-нибудь аггелов, что я захочу, и чтоб мне повиновались и все слушали, раб твой Фадей”.

1 марта, в 9 часов утра, рядовой госпитальной команды Артемий Озаров нашёл эту записку на дворе и представил в контору. Смотритель конторы Флигепринг препроводил её при рапорте нарвскому коменданту, свиты его величества генерал-майору барону Велио; барон Велио отнесся к командиру гренадерского его величества короля прусского полка, генерал-майору Липранди, о назначении одного штабс-офицера и полкового аудитора для производства следствия, вместе с назначенными со стороны коменданта одним обер-офицером и смотрителем госпиталя.

8 марта 1840 года комиссия начала следствие.

При первом допросе Дубовцов сознался в написании кровью записки, но при этом показал, что сделал это по совету Седельникова; в подтверждение своего оговора он рассказал комиссии, что в феврале (число не помнит), когда он остался в конторе с Седельниковым, последний сказал ему, что знает человека, который обоим им может составить счастье, но что прежде нужно выпариться в бане берёзовым веником, окатиться холодною водою, и если на теле останется три берёзовые листка, то отнести их к этому человеку.

Дубовцов этому не поверил.

Через несколько дней Седельников предложил ему другое, более верное, средство сделаться счастливым; средство это и заключалось в написании кровью записки к князю аггелов. На этот раз Дубовцов исполнил совет, написал кровью записку и спрятал в карман, а Седельников обещал ему через несколько дней дать наставление, как поступить с этой запиской. Действительно, через два дня Седельников дал Дубовцову письменное наставление, которое и найдено было в кармане сюртука этого последнего. В наставлении было написано: “Идти в 12 часов ночи в глухое место, взять с собою рукописание и крест, положить в пятку, повернуться на ней три раза и говорить: чёрный бог! приди ко мне, помоги мне, возьми душу мою и служи мне во всем”.

Получив это наставление, Дубовцов думал исполнить свой замысел с 28 на 29 февраля; он лёг вечером в конторе и приказал стоявшему у денежного сундука часовому разбудить себя в 11 часов. Часовой разбудил. Дубовцов вышел из конторы на двор, но в это самое время запели петухи, из чего он заключил, что опоздал, а потому вернулся в контору и снова лег спать. Каким образом он потерял свое рукописание – того не знает.

Рядовой Седельников от всего показанного Дубовцовым отказался, и вся деятельность комиссии направлена была к его изобличению. Повальный обыск, сделанный в месте служения Седельникова, равно как и запросы в Тульскую губернию, в гимназию, в которой Седельников окончил два класса, и во 2-й департамент московского уездного суда, где он служил подканцеляристом 7 месяцев и 12 дней,– обнаружил, что Седельников в вере твёрд, поведения благочестивого и у св. причастия бывает; так же отозвалась о нём и мать подсудимого, проживавшая в Москве. В службу вступил Седельников по найму и полученные деньги отдал матери, чтобы вывести её из крайней нищеты. Это подтвердила и московская казённая палата.

При всём том, однако, улики, представленные Дубовцовым против Седельникова, были весьма сильны. Одиннадцать опытных и весьма сведущих аудиторов признали, что наставление Дубовцову писано рукою Седельникова, а не чьей-либо другою, а потому комиссия и оставила его в сильном подозрении в склонении Дубовцова к этому противозаконному поступку.

Управляющий с.-петербургскою комиссариатскою комиссиею полковник Княжнин предал Дубовцова и Седельникова военному суду при с.-петербургском ордонанс-гаузе 13 июня 1840 г.

21 сентября того же года комиссия военного суда постановила следующую сентенцию:

“Комиссия военного суда находит виновными: писаря Дубовцова – в намерении отречься от Бога и православной веры, в посягательстве уже на исполнение этого преступления и в пьянстве; а рядового Седельникова в склонении Дубовцова к такому преступлению, в чем он изобличается письменными наставлениями, по коим Дубовцов намеревался учинить отречение, и в пьянстве, но как из обстоятельств видно, что означенное преступление учинено ими в первый раз из легкомыслия и более от пьянства, то военно-судная комиссия приговорила: прогнать их сквозь строй каждого через пятьсот человек по три раза”.

Управляющий с.-петербургскою комиссариятскою комиссией во мнении своём полагал: “Дубовцова лишить унтер-офицерского звания, обоих прогнать сквозь строй через пятьсот человек по одному разу, и как неблагонадежных к комиссариятской службе выписать в другое ведомство”.

Генерал кригс-комиссар, генерал-майор Храпчев, в мнении своем полагал: “Так как преступление Дубовцова обнаруживает отсутствие рассудка от пьянства, а вина Седельникова, за несознанием его, недостаточно доказана, то Дубовцова наказать розгами 200 ударов и, разжаловав в рядовые, отправить в арестантские роты на один год; Седельникова наказать 100 ударами розог и тоже отправить в арестантские роты на один год”.

10 января 1841 года генерал-аудиториат решил:

1) Писаря Дубовцова за означенное его преступление, лишив писарского звания, наказать розгами 200 ударов и отослать к духовному начальству для поступления с ним по церковным правилам, а потом обратить его на службу во фронт, по распоряжению инспекторского департамента.

2) Суждение о рядовом Седельникове, подозреваемом в наущении Дубовцова к отступлению от Бога и православной веры, за смертью Седельникова, оставить».

* * *

…Жеманный кот, на печке сидя,

Мурлыча, лапкой рыльце мыл.

То несомненный знак ей был,

Что едут гости.

Так в «Евгении Онегине» заявлено об одной из «кошачьих примет». К сожалению, Пушкин не сообщил, какого цвета был кот у Татьяны. Если он был чёрный, то хозяйка, несомненно, выбрасывала его за порог своего дома во время грозы, поскольку молниями небесные стрелки целят в дьявола, прикинувшегося этой симпатичной животиной, и, промахнувшись, могут спалить жильё, или нечаянно причинить какой другой вред человеку. Татьяна могла знать и то, что нельзя возить чёрную кошку на лошади, чтобы та не околела; что, если кошка чихнет и это услышит невеста в день свадьбы, то быть доброй семейной жизни, а если кошка чихнёт в любой день помимо свадьбы – зубы заболят…

…Свист – дело разбойничье. И даже когда человек насвистывает ради забавы и от скуки, это воспринимается как примета недобрая. Пушкин и это знал. Разбойничий посвист всегда означал угрозу кошельку. Так и стоят в суеверном знании нашем свист и убытки рядом:

«Приезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофию, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою.

– Вот Бог послал свистуна, – говорила она вполголоса. – Эк насвистывает, чтоб он лопнул, окаянный: басурман.

– А что? – сказал смотритель, – что за беда, пусть себе свищет.

– Что за беда? – возразила сердитая супруга. – А разве не знаешь приметы?

– Какой приметы? что свист деньгу выживает? И, Пахомовна, у нас что свисти, что нет: а денег всё нет как нет».

Так растолкована эта примета в «Дубровском».

…Было одно верное средство у русского человека от коварного действия разнообразных зловещих примет, от козней нечистой силы. Перекрестится христианская душа – и отступают наваждения, злые предвестия теряют силу.

«…Он (Пугачев) взял стакан, перекрестился и выпил одним духом».

Всякий, не осенённый крестом, сосуд и даже стакан с водкой считался нечистым. Причину того объясняет старая христианская притча, рождённая в Поволжье… Святой человек Андрей Блаженный встретил как-то беса, замурзанного и до непотребства выпачканного.

– Ты бы хоть в реке искупался, – посоветовал святой,– и вольно тебе в такой мерзости обретаться?

– К реке меня ангел не пускает, а велит мне искать хозяйку, у которой кадка, ведро аль стакан непокрытый и крестом не огражденный стоят, там и обмываться. Вот и ищу…

И вот какая выходит из того малого символа значительная вещь. Человек, осенивший себя крестом животворным, верил в нерасторжимую связь свою с какими-то вечными началами. Это вера представляется мне величественной. Она возвышала человека до понимания себя как части этого бесконечного мира, заставляла жить его теми моральными законами, без которых гармония этого мира была бы невозможна. Как бы ни называлась эта вера, замечательна она тем уже, что убеждала – от соблюдения её каждым отдельным человеком, от его жизненного, уклада зависит здоровье целого мира. Как нам не хватает этого сегодня… И человек вёл себя соответственно. Был совестлив и честен в высшем, вселенском значении этого понятия. Он ощущал себя существом, находящимся под неусыпным наблюдением всевидящего ока, принадлежащего вечному и беспредельному разуму. Старался наладить в собственной душе и в отношениях с окружающим миром, с соседом, наконец, ту стройность и порядок, которые интуитивно угадывал в законах и строении всего необозримого мира. И если мы вспомним, что крест – это далеко не изобретение христианства, что он вечно сопровождал славянина, будучи языческим рисованным синонимом солнца – того самого всевидящего ока природы, что в понятиях самых отдалённых наших предков он был другим поименованием вечности, бессмертия, чистоты, был даже символом мужского начала и достоинства, откуда и перешёл в современную генетику как графическое изображение сильного пола и живого семени будущих поколений, то мы должны будем согласиться, что существовавшая ещё недавно воинственная наша неприязнь к этому знаку никак не согласуется ни с историей предков, ни с развитием нашей души.

Колоссальное количество важных поводов перекреститься было, например, ещё у моего деда, уже пережившего и коллективизацию, и сталинский коммунизм.

Повесивши мне в пятилетнем возрасте на шею маленький латунный крестик на гайтане, он обязательно заставлял, например, креститься при грозе. Какие удивительные по буйству грозы обрушивались тогда на нашу деревеньку. Видно, много бесов скопилось у нас, поскольку дед объяснял, что Илья Пророк или Михаил Архангел молниями истребляют именно их. И те, спасаясь, прячутся за человека, и тогда по неловкости эти гневные святые могут убить и безвинного, забывшего оградить себя крестом от беды. Но не спасал тогда и крест, особенно от земных архангелов, объявивших невиданный поход против народа и в каждом видевших того, непереносимого для себя, беса…