Рехан. Цена предательства

Жирный пулеметчик забрал у Пашки свою коробку, в благодарность сплюнув на землю, презрительно что-то сказал.

– Пожалуйста, конечно, ублюдок, – вполголоса произнес Пашка в жирную спину.

Чеченцы – конвоиры, почти не обращавшие на пленников внимания всю вторую половину пути, потянули их в сгущающейся темноте к краю от лагеря, шипя для острастки. Хотя границ этого стана вечером не представлялось возможным определить более-менее точно.

Пашка резко остановился. Зашедший вперед чеченец откинул с земли замаскированные кусками дерна широкие доски. Перед пленными открылось зияющее чернотой круглое отверстие около двух метров в диаметре.

Охранник что-то сказал, второй сзади болезненно ткнул в спину стволом. Пашка понял, что ему предлагают лезть вниз, про себя удивившись только тому, что чеченцы так и не сказали за весь путь им ни слова по-русски, хотя матерились отменно. Принципы, что ли, у них… Вот и сейчас послышалось уже знакомое:

– Билядь! – и похожая на змеиное шипение тирада дальше.

– Полезли, – хмуро произнес Виталя, – а то ведь скинут сейчас.

Чеченцы и правда решили не церемониться с пленными, грубо схватили за одежду и потащили к яме.

– Эй, эй, лезу я, лезу, – предостерегающе крикнул Пашка.

Сел на краю, пытаясь хоть что-то разглядеть внизу. Кашлянул, упираясь ладонями о земляной край. Темнота не отозвалась ни единым звуком, лишь сухо осыпались крошки под руками.

– Наручники-то снимать будем? – спросил он на всякий случай, и тут же получил прикладом по голове.

Избегая второго удара, наклонился вперед и оттолкнулся руками. Постарался съехать вниз, упираясь пятками в стенку. Не получилось. Яма расширялась книзу, и Пашка просто рухнул на дно, причем оказалось, что ее глубина даже больше, чем он представлял. Браслет на руке больно впился в изуродованное запястье, цепочка натянулась и, глухо вскрикнув, на голову Пашке свалился Виталя.

Стоящие наверху чеченцы весело заржали. Их силуэты с трудом можно было разглядеть на фоне темно-синего неба. Крикнув что-то оскорбительное и плюнув вниз, они снова закрыли проем досками, щелкнули замком и, по всей видимости, ушли, о чем-то договариваясь между собой.

В яме наступила тишина. Издалека слышались голоса боевиков, располагающихся на ночлег и радующихся своему становищу, как родному дому. Раздалось тарахтение заводящегося движка. Равномерно гудя, он напомнил Пашке армейские стоянки. Ого, удивился он, у них тут даже электричество есть.

Впрочем, в яме от этого светлее не стало. Виталя рядом лежал без движения. Пашка первым делом ощупал себя, убедился в целости костей, потрогал сочащееся кровью запястье, сдвинул браслет ближе к кисти, чтобы лишний раз не бередить рану. Хорошо хоть, наручники не самозатягивающиеся, а то всю руку пережало бы, нашел он для себя утешение.

Потрогал Виталю, тот дышал. Пашка, вздохнув, растолкал его. Виталя вздрогнул и застонал от боли. Произнес гнусаво:

– Значит, правда… А мне сон приснился, я и не понял… – и, кажется, тихо заплакал.

Пашка ровным голосом спросил:

– Ты как, не поломал ничего?

– Да вроде нет, – Виталя с трудом задвигался, проверяя члены не прочность, – с носа только вот, течет немного опять.

– Это ерунда, – сказал Пашка.

– Угу, – печально согласился Виталя и сообщил, – чуть руку не сломал. Я думал – хана, сейчас хрустнет.

– Не сломал же, – резонно заметил Пашка.

– Да-а, чего говорить, – прозвучал в темноте грустный голос, – и так все поломано. Я не думал вообще, что дойду.

Пашка решил промолчать. Какое-то время сидели в тишине, которую нельзя было назвать полной лишь из-за тарахтения движка где-то наверху. Виталя слабо зашевелился:

– Надо бы поспать нормально, – голос заплетался, – может, сейчас уже расстреляют… Может, с утра. Черти поганые… – и послышалось неровное дыхание. Кажется, Виталя уснул еще до того, как произнес последние слова.

Пашка тоже устроился поудобнее, привалившись спиной к сухой земле. Удалось даже вытянуть измученные ноги, которые разом заныли, почувствовав долгожданный отдых. Заломило кости, и боль пошла по всему организму, пронизывая каждую клеточку. Боль навалилась со всех сторон, впилась в тело, словно только и ждала момента расслабления.

Пашка застонал сквозь зубы, через боль пошевелился, подтянув тело повыше. И боль расползлась по телу, въелась незаметно в кровь, через какое-то время стала привычной. Но спать не хотелось. Вспоминались прошедшие трое суток. Перед глазами встал обреченный горящий танк, в агонии пытающийся нанести последний удар. Ползущий солдат с полуоторванной ногой. Зверский оскал Султана с РПГ в руках. Афганцы, режущие теплое еще человеческое тело.

Картина сменилась огромными, в дымке, горами – заснеженные хребты, уходящие в неизмеримую даль. Веселый ручей под ногами. Откуда-то послышалась тягучая горская песня. Древняя-древняя, как сами эти горы. Она усиливалась эхом, отражающимся от огромных каменных стен, и подплывала, казалось, все ближе. И вдруг Пашка увидел перед собой седого старика-аксакала, внимательно смотрящего на него добрыми умными глазами. Пашка почему-то сразу проникся к нему огромным доверием. Хотел высказаться, пожаловаться старику на его сыновей, что так немилосердно поступают с ним, с Пашкой. Старик печально кивнул Пашке и неожиданно перевоплотился в стройную маленькую девушку. Она махнула Пашке прозрачной рукой и произнесла тихо:

– Спи!..

И он почувствовал, как сон засосал его в себя, что он давно уже спит. Ощутил себя в этом сне и провалился в темноту, где царил Сон без границ, без сновидений, безмолвный и неподвижный.

***

ПИСЬМО №2

Я люблю тебя, очень-очень!

Самые счастливые дни моей жизни были проведены рядом с тобой. Целый год вместе… Как много он для меня значил, как много для меня значишь ты, твоя любовь. Извини, я забыла с тобой поздороваться, но ведь это не главное, самое главное я уже написала. И для меня главное, чтобы ты меня любил и не забывал, слышишь? Береги себя, ты обязательно должен вернуться назад невредимым. Ты должен, мы ВСЕ ждем тебя. Передо мною твоя фотография, и я уже не представляю, как я жила без нее. Мне не отвести от нее взгляда. Какой же ты красивый. Просто не верится, что тебе уже совсем скоро будет двадцать лет. Ты для меня совсем уже взрослый, да? Ужасно, но я ревную тебя ко всем на свете. Наверное, я страшная эгоистка и так нельзя, но я не могу по-другому. Любимый, я хочу, чтобы ты был только со мной, чтобы только я целовала тебя, обнимала твои крепкие плечи. Милый, мы ведь еще встретимся, ведь я не могу долго без тебя. Не слышать твоего голоса, не смотреть в твои улыбающиеся глаза – Боже, за что нам все это?! Я так люблю тебя, так хочу быть с тобой. Никто не заменит мне тебя. Ты единственный для меня человек, знай же это наконец, по-другому не будет. На улице дождь, и, может, поэтому у меня такое плаксивое настроение.

Я целую тебя так долго, как только могу.

Твоя …..

***

Из глубокого сна его вывел шум и голоса наверху. Не успев толком проснуться, тело напряглось в ожидании худшего. Рядом сидел Виталя, напряженно глядя на доски, сквозь которые режущими полосками пробивался утренний свет.

К яме подбежали, шурша травой и первыми осыпающимися листьями с зеленки. Доски откинули в сторону и пленных озарила светлая синева нового дня, беспардонно ворвавшаяся в глубокую яму. На фоне яркого после сна и серой темноты неба появились бородатые фигуры. Испуганно зашуршала по стенам потревоженная ботинками пришедших земля.

Султан был легко узнаваем хотя бы по одним только «Ролексам» и своему перстню на мясистой руке, золотом сверкнувшие на солнце. Рядом, зевая и почесывая рыжую щетину, стоял Усман, равнодушно глядя вниз. Чуть позади Ахмет, это точно, за ним один из конвоиров и вроде Жук, тот, которого все зовут, кажется, Абу. Телохранитель… Денщик хренов…

Остальных не было видно, хотя наверху слышались еще голоса.

Глаза резало после сна и Пашка опустил голову, жмурясь и смаргивая выступившие слезы.

Султан довольно рассмеялся. Щенок не выдерживает его взгляда. Еще никто не мог выдержать этого взгляда. Боится… Как славно чувствовать себя наверху, главным вершителем судеб. Жизнь хороша, и только ради одного этого поистине мужского чувства можно жить. Вчерашняя победа и быстрый, без задержек и погодных неурядиц переход на зимнюю стоянку окрыляли Султана, его просто распирало изнутри. И еще он придумал новую забаву для птенчиков, попавших в эту маленькую ямку. Да, никто не даст умереть им так легко, так просто. Не зря же их тащили сюда за собой такую дорогу.

Пнул землю у края зиндана, отчего пленных внизу осыпало крошками. Издевательски засмеялся и отошел. Глянул на молча ждущего распоряжений Ахмета:

– Русских кормить два раза в день. Не мало, но и не много. Не много, понял? Мне нужно, чтобы они оклемались немного, но сытыми я их видеть не хочу. Ты понял?

Ахмет мрачно кивнул.

– Пусть сидят пока, – Султан хохотнул и пошел дальше, проверяя состояние своего лагеря и занятых подготовкой к холодам людей. Настроение было превосходным, давно уже за последнее время он не чувствовал себя так хорошо. Внизу очередное перемирие, сюда русские никак не полезут, сами готовятся к зиме, можно успокоиться и может, часть людей даже отпустить домой. Пока…

За главарем потянулись все остальные. Удаляющиеся шаги и смех. Движок, генерирующий электроэнергию, днем не работал, и в воздухе можно было расслышать чвирканье какой-то птицы, а если прислушаться, то и шелест листвы, по которой пробегал легкий осенний ветерок. Сюда он не проникал, тут была только запах затхлости и достаточно сильно воняло.

– Умер здесь кто, что ли? – проворчал он и замолк, увидев, как съежился при этих словах сидящий в той же позе Виталя.