Литературное досье Николая Островского

Школа всё время занималась в две смены, и педагогические советы заканчивались обычно поздно. Коля всегда провожал учительницу …, которая жила далеко от школы. По дороге Коля однажды сказал: "Вы, Мария Иосифовна, со мной не бойтесь, у меня есть револьвер". Вообще, мы предполагали, что старшие ученики участвовали в революционной деятельности и работали подпольно. Нашим старшим ученикам было по 17 и более лет. В воспитании учащихся мы всемерно учитывали их возраст: я отменил отметки и ввёл зачётные книжки, внушая им, что учителя – это их помощники, от которых нужно требовать дать им больше знаний. Чаще всех претензии заявлял Островский, неоднократно делал на педсоветах свои критические замечания. Наказаний мы, учителя, не применяли. Проступки учащихся разбирал и выносил наказания товарищеский суд. Коля Островский в большинстве случаев брал на себя обязанности защитника, а в некоторых случаях – обвинителя. Одно было плохо у Коли Островского – это здоровье. Сравнительно часто Коля не приходил в школу. Если болезни затягивались более 3-х дней, я лично много раз навещал его на дому. Мать Коли жаловалась, что Коля страдает ревматизмом. В последнем классе Коля приходил с палочкой, и, насколько я помню, вообще с палочкой не расставался.

…О том, что Н.А. Островский был на фронте, я, к сожалению, не знал".

Директор школы, не забывавший заходить к Островскому домой в случае его более чем трёхдневного отсутствия в школе, тем не менее, не знал ничего о том, что ученик ушёл на фронт с частями Красной Армии. А жена его знала, но не потому ли, что её записки публиковались и должны были совпадать с официально принятой биографией? Скорее всего, именно так, потому что и соученики Островского, воспоминания которых тоже впервые опубликованы лишь в книге 2002 г., ничего не вспоминают о его уходе в армию.

Пишет соученица Николая М.И. Нижняя:

"… Я знала Островского с 1918 года, когда он поступил учиться во второй класс Высшего начального училища, реорганизованного затем в Единую трудовую школу.

Коля был таким мальчиком, что сразу обратил на себя внимание как учеников, так и учителей. Был он с виду смуглым, худощавым, с тёмно-карими глазами, часто

любил поглядывать из-под лба, это ему очень шло, в такие моменты он ещё больше привлекал к себе и делался каким-то загадочным. По характеру своему был подвижным, отважным, сметливым и необыкновенно серьёзным.

Но не только внешностью Коля обращал на себя внимание. Он казался старше своих лет, был развитым, любознательным, умел задавать учителям очень серьёзные

вопросы. Хорошо и очень увлекательно рассказывал нам о прочитанных книгах, о том, что видел и слышал, о политике, в которой нам тогда трудно было разбираться. Вообще стоял на голову выше нас всех. Николай отличался ещё и особенным трудолюбием. Школа наша тогда полностью была на самообслуживании. Помню, как Островский тщательно убирал класс, топил печку, колол дрова, если они были. Часто учащиеся сами с саночками ездили в лес за дровами: это было очень трудно. Большей частью мы сидели в нетопленых классах зимой, чернилами не писали, их тогда не было, не было и тетрадей.

Учебников было по одному или два из каждого предмета. Приходилось готовиться в школе после уроков. Руководил этой подготовкой Островский. Здесь он был очень строгим: ни за что не отпустит ученика домой, пока тот не приготовит уроки. Сам он учился хорошо. Память и способности у него были исключительные. Ко всему этому – большая трудоспособность и усидчивость. Вранья, лени и других пороков в учениках он терпеть не мог и никому никогда этого не прощал. Был он председателем

ученического комитета и членом педагогического совета (тогда ещё в педсовете были представители учащихся).

…Вообще, Островский при разных оккупантах часто куда-то исчезал из школы на довольно продолжительное время, а когда возвращался – садился за парту, никому

ничего не говорил, где он был и что делал.

Многие учащиеся и учителя знали, что Островский участвовал в подпольной работе и в боях. Он помогал большевикам, расклеивал листовки, выпущенные подпольным ревкомом, помогал доставать оружие.

Иногда в школу заглядывали представители властей и спрашивали: … кто из учащихся принимает участие в подпольной работе большевиков, кто им помогает? Но

никто не выдал Островского. Большинство учащихся любили Колю. Любовь эта была просто фанатическая. Мы не только не выдали бы его, но сами пошли бы за него на

любые пытки и муки.

Несмотря на то, что Николай часто пропускал уроки, это совсем не отражалось на его учёбе. Сколько бы он ни пропустил, он всегда нагонял и перегонял в учёбе других…

В нашей школе часто устраивались художественные и литературные вечера… Островский принимал в них активное участие…

В школах тогда не было библиотек, Николай где-то всегда доставал книги и приносил их нам. Мы их читали с большим интересом, даже упоением. Позже, благодаря ему, в школе была организована небольшая библиотека".

Вспоминает школьный друг Николая Островского Любовь Борисович:

"Настал день выпуска нашего … класса. … Учителя писали нам характеристики. Особенно интересная была характеристика у Коли Островского; ему пророчили …

известное будущее.

Решили мы на память сфотографироваться. Девушки – нас было мало – всего четыре – поместились в первом ряду, учителя – в середине, а в верхнем – ученики

с Николаем Островским.

Закончив школу, мы разлетелись в разные стороны. Николай Островский уехал учиться в Киевский индустриальный техникум. Во время каникул он приезжал из Киева, привозил мне много разных книг…

… В романе "Как закалялась сталь" описаны встречи с Тоней Тумановой. Многое взято из жизненных встреч с Н.Островским. Придав им своеобразную окраску… и обстановку, Н. Островский закончил развязку романа по-своему…, как подсказывало ему его творчество".

Все эти непубликовавшиеся долгое время воспоминания не совпадают со страницами романа Николая Островского, но зато совпадают с его автобиографией и анкетами, написанными в пору, когда Островский ещё не был писателем, и ему не нужно было доказывать или опровергать автобиографичность своего романа, о чём я говорил в предыдущих главах. Я привожу здесь эти выдержки с единственной целью, чтобы читатель смог проникнуться пониманием того, что Николай Островский к моменту сдачи своих физических сил многочисленным болезням был достаточно образованным и начитанным человеком, чтобы не только мечтать, но и иметь интеллектуальную возможность самостоятельно написать книгу.

Он окончил высшее начальное училище, о чём говорит его директор и соученики, фотографировавшиеся вместе после окончания учёбы, а это было совсем не мало для того времени. Будь Островский в этот период один-два года в армейских частях Будённого или Котовского, как об этом пишут некоторые армейские соратники, явно старавшиеся не противоречить страницам знаменитого романа своего друга, то в школе не могли бы этого не заметить и не вспомнить, если хорошо помнят, что Николай был бессменным редактором стенной газеты, постоянным участником концертных программ, строгим руководителем в часы самоподготовки учеников.

Островский мог оказаться на фронте, и, скорее всего, был, чему есть немало косвенных подтверждений, о которых я уже писал, но это пребывание на войне было, очевидно, непродолжительным и потому не отразилось на ходе учёбы и оказалось незамеченным для его соучеников и учителей.

Вернёмся же опять к 1928 году, когда Островский, может быть, обдумывает свою "историческо-лирическо-героическую повесть".

Загадка с Костровым

После сообщения Петру Новикову "Пишу немного" в следующем письме от 5 мая Островский пишет ему же об ухудшении своего состояния здоровья:

"Проклятый глаз болел более 1

/

месяца, и это время у меня пошло в доску, ни одной книги не прочёл, ни одной работы не сделал, отстал в Комвузе на 1

/

месяца. Теперь нужно было бы нагонять, а врач угрожает вторым воспалением, если я буду утомлять глаз. Все органы моего тела злостно саботируют, сволота, категорически отказываются исполнять свои обязанности, несмотря на кровавый террор с моей стороны…"

Затем Островский уезжает на лечение в Мацесту, где тоже не до литературных проб. Здоровье не улучшается, но Островский не теряет надежды на поправку и возможность вернуться к работе здоровым человеком. Ему уже давно надоело говорить о своих болезнях, он пишет друзьям о неприятностях в политике, о хозяйственных и финансовых проблемах. А болезнь преподносит всё новые и новые сюрпризы, мешая не только писать, но и думать о чём-либо серьёзном. Это хорошо видно из письма Новикову от 2 ноября 1928 г.:

"Милый Петя!

Ты знаешь причину, почему я так редко тебе пишу. Меня ударило по голове ещё одним безжалостным ударом – правый глаз ослеп совершенно. В 1920 году мне осколком разбило череп над правой бровью и повредило глаз, но он видел все же на

/

, теперь же он ослеп совсем. Почти три месяца горели оба глаза (они связаны нервами: когда один болит, то и другой за ним), и я 4

/

месяца ни газеты, ни книги, ни письма

прочесть не могу, а пишу наугад, не видя строчек, по линейке, чтобы строка на строку не наехала. Левый глаз видит на

/

,

/

часть. Придётся делать операцию – вставить искусственный зрачок – и носить синие очки.