Литературное досье Николая Островского

Через две-три недели после отправки пакета Николай получил коллективное письмо от котовцев. Только из письма я узнала, что таинственная тетрадь содержала в себе повесть о Котовском и его героических походах. В письме – горячие отзывы о повести, советы, указания и добрые пожелания для дальнейшей работы.

Рукопись повести, как писали товарищи Николая, была отправлена обратно. Но время шло, а она всё не возвращалась. Николай мрачнел. Проходили недели. Нам стало ясно, что рукопись затерялась. Единственный экземпляр!

– Да, – сказал Николай. – Сколько труда и чувства вложено… И всё прахом.

В то время мне было жаль только Николая. Но теперь мне ясно, что нужно жалеть об утрате самой рукописи. О чём вместе со мной, вероятно, пожалеет теперь и всякий, кто любит книги Островского и кому близок Павка Корчагин".

Нужно ли говорить, что случись всё это на самом деле, то такие события, как написание романа или только глав, потеря рукописи и, что не менее важно, получение письма от котовцев, обязательно должны были остаться не только в памяти, но и в письмах прикованного к постели и почти ослепшего человека? Но этого не произошло. О потерянных главах книги упоминает ещё лишь один очевидец тех событий – старшая сестра Николая Екатерина Островская:

"… Островский работал… над повестью. Написав несколько глав, он послал их своим боевым товарищам в Одессу, где была расквартирована тогда дивизия Котовского, и вскоре получил письмо, одобрявшее его работу. Бандероль с рукописью была на обратном пути затеряна почтой. Черновика у Островского не осталось, труд нескольких месяцев погиб безвозвратно". (Цитируется по книге Николай Островский – человек и писатель – в воспоминаниях современников 1904-1936, М., "Дружба народов", 2002 г.).

Откуда же взят такой очень заметный эпизод жизни, о котором сам Островский нигде никогда не упоминал? И почему не сохранилось письмо котовцев, которое должно было стать семейной реликвией? Да всё очень просто. Этот факт отражён на страницах романа писателя. В девятой главе второй части мы читаем о том, как ослепший уже Павка Корчагин упорно работает, используя транспарант, над повестью о героической дивизии Котовского. И тут мы видим почти дословно то, что пишет в воспоминаниях сестра:

"Три главы задуманной книги были закончены. Павел послал их в Одессу старым котовцам для оценки и скоро получил от них письмо с положительными отзывами, но рукопись на обратном пути была потеряна почтой. Шестимесячный труд погиб. Горько пожалел он, что послал единственный экземпляр, не оставив себе копии. Он рассказал Леденёву о своей потере".

Кстати, Феденёв, выведенный в романе под фамилией Леденёв, об этом эпизоде не вспоминает. И было бы странно, если бы Островский на самом деле послал единственный экземпляр рукописи по почте, которой он уже давно не доверял, поскольку почти все его документы были к тому времени утеряны, в том числе и по причине почтовых пересылок. Другое дело роман. Там это можно было допустить, чтобы была причина написания другого романа, о чём мы ещё поговорим.

Но мог же Островский написать в романе то, что было на самом деле? Мог, конечно, но тогда он не говорил бы, наверное, в интервью газете "Ньюс кроникл" 30 октября 1936 г. о своей книге:

«…её писал не писатель. Я до этого не написал ни одной строки. Я не только не был писателем, я не имел никакого отношения к литературе или газетной работе…»?

Если предположить, что Островский действительно начал писать о котовцах в ноябре и за месяц справился с работой, а потом отправил рукопись в Одессу, то "через, две-три недели", то есть уже в декабре к концу года могло придти то самое "коллективное письмо от котовцев", которое бы очень обрадовало начинающего писателя. Но уже в начале года радость сменилась бы печалью ("Николай мрачнел") от сознания, что рукопись могла затеряться безвозвратно. Однако никакой смены настроения Островского мы не замечаем в его письмах. А он с ноября по апрель направляет Новикову пять писем, в которых неизменно рассказывает о том, как слушает радио, сообщает о том, что начал заниматься в Свердловском заочном комвузе, письма полны юмора и просьб передавать приветы друзьям. Ни слова о своём творчестве, кроме слов "пишу немного" в письме от 5 марта, последнем в отмеченном мною периоде.

Если учесть, что фразу "пишу немного" обычно говорят писатели, учёные и другие люди, занимающиеся творчеством, то вполне можно предположить, что именно тогда в Новороссийске Островский начал осуществлять своё намерение, о котором писал Новикову в октябре. Почему об этом не пишет в своих воспоминаниях Раиса Порфирьевна? Объяснить это не трудно. Во-первых, Островский в те дни ещё мог писать самостоятельно. Стало быть, ему совсем не обязательно было показывать всё написанное кому-то. Правда, Островская писала, что была уже женой Николая, однако вполне возможно, что так думала в то время только она, находясь как бы в гражданском браке с парнем, который в свою очередь считал её просто своей девушкой. Ведь именно в это время в письме Новикову от 28 февраля 1928 г. Островский пишет:

"…я занимаюсь продуктивной работой: много читаю и учусь заочно в Свердловском коммун. университете.

Кроме этого, есть подруга, славная чудачка, так что я ещё не так темно живу, как другие страдальцы, хотя безумно хочется встать и двигаться".

Именно подругой и чудачкой называет Островский Раю, которая ухаживает за ним в общем-то пока что за определённую плату. В письме Жигиревой этот аспект взаимоотношений весьма определённо описывается, когда он говорит о Рае:

"…Здесь ещё друзей нет. С ячейкой не обзнакомилась, читаем вместе газеты. Между прочим, Рая рассказывает, что и на курорте, частично и здесь штампованная обывательщина выпячивает глаза на неё, никак не понимая, что мы муж и жена, и если бы я не был прикован к кровати, никакие черти не убедили бы и в этом. Рае, видно, неприятно от всего этого, в особенности, знаешь, когда жеребцы мужики, кривляясь, говорят: «Неужели вы за 10 рублей работаете у него, разве вас это устраивает? и т. д.». Мне, лично, наплевать, но дивчина ещё не умеет огрызаться и волнуется. Приходит и говорит: «Ведь он партиец, Коля, а разве коммунист может так по-собачьи говорить?» и т. д. Жизнь её ещё не трепанула, и она думает по бумаге… Почему я так много пишу о Рае, потому, что смутно боюсь, что если ей будет тяжело за своими, то придётся её отпустить и искать другого товарища-работницу, что, знаешь, тяжело. Кто знает, что за человек будет? Я с Раей говорил, она протестует и говорит: «За кого же ты меня считаешь? Раз я дала тебе, а также Шуре слово, что буду работать, то не уйду до поправки. Выздоровеешь – разочтёмся, умрёшь – чёрт с тобой. Будем жить, увидим, вперёд далеко с мыслями нечего забираться».

Так что жена-работница Рая, конечно, могла и не знать или не помнить о том, что Николай что-то пробует писать. Однако эта фраза в письме "пишу немного" вполне согласуется со словами Феденёва о том, что Островский делился с ним творческими планами. И она же говорит о том, что ещё ничего не написано и никуда не отправлено. Вот, стало быть, можно предположить, что с конца 1927 г. и начала 1928 г. Островский начинает что-то пописывать или, во всяком случае, думать о написании книги.

И тут очень важным, мне кажется, вспомнить некоторые страницы биографии Островского, касающиеся его учёбы в школе. Был ли Островский почти неграмотным кочегаром, решившим неожиданно заняться литературой, или его образования было вполне достаточным для того, чтобы писать книги? К сожалению, и в этом вопросе очень много неясностей. Любопытно, что едва минуло пол года со дня смерти писателя, как 27 июня 1937 г. Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, занимавший в то время должность директора Государственного литературного музея, направил родственникам Николая Островского письмо следующего содержания:

"Уважаемый товарищ!

По постановлению правительства в Сочи организован музей Н.А. Островского – филиал Государственного Литературного музея. Музей ставит своей задачей показать жизнь и творчество Н.А. Островского, обстановку, в которой он работал. В Государственный Литературный музей, по постановлению правительства, передан весь личный архив писателя – его рукописи, переписка, документы, фотографии, книги и т.д.

Одним из центральных отделов музея должен быть отдел "Биография Н.А. Островского". В развёртывании этого отдела мы сталкиваемся со значительными трудностями: в личном архиве писателя почти полностью отсутствуют материалы, относящиеся к интереснейшему периоду жизни Н.А. – до начала литературной работы. А ведь этот период был чрезвычайно насыщен событиями, и именно эти события отразились потом в произведениях Н.А.

Государственный Литературный музей просит Вас передать имеющиеся у Вас материалы, относящиеся к Н.А. Островскому (его письма, документы, фотографии и т.д.). Просим Вас также сообщить, к какому времени относится Ваше знакомство с Н.А. Островским. Было бы желательно получить от Вас воспоминания о Н.А.

Государственный Литературный музей уверен, что Вы примете участие в организации Музея писателя-орденоносца Н.А. Островского".

Что же нам стало известно после отправки такого письма и по прошествии почти восьмидесяти лет по интересующей нас теме? И что из документов можно было найти, если ещё 21 сентября 1928 г. В письме Жигиревой Островский писал по поводу возникших в связи с болезнью проблем со страховкой:

"Документ о моей работе и жаловании я получил неточный и посылаю его потому, что другого навряд ли скоро добьюсь. Во-первых, работал я до 1925 г., во-вторых, что видно сейчас, нет возможности докопаться в архивах, а идиоты в ЧОК ВКП (б) сожгли моё личное партдело, где были все документы о всей моей работе с 1919 г., документы Кр. Армии и ЧК и рабочие и т.д. Подумай, Шура, "сожгли, как не взятые мною". Как же я мог взять его, когда лежу?"

Некоторые страницы биографии писателя

Перед нами автобиография Николая Алексеевича Островского, написанная им примерно в 1924 г. на украинском языке. Предлагаем её читателю в переводе на русский.

"Родился я в 1904 г. в селе Вилия Волынской губернии. Отец мой работал на винокуренном заводе рабочим в солодовом отделе. Там я учился в сельской школе. В 1914 г., когда заканчивалась война, винокуренный завод закрыли, и отец остался без работы. Тогда он переехал с семьёй на ст. Оженин Юго-Западной ж.д., где работал на пункте по приёмке сена. Мой старший брат поступил на службу на ст. Шепетовка в 1914 г. в качестве помощника слесаря депо, и мы всей семьёй переехали в Шепетовку. Мой отец, старик 68 лет, работать уже не мог, и нам с братом пришлось работать на семью.

Я поступил на работу в буфет на станцию подносить обеды. Там я пробыл до 19 года. В 1919 г. поступил на материальный склад ст. Шепетовки распиливать дрова для паровоза, где проработал до 20 года. Затем поступил учеником помощника кочегара на электростанцию, где проработал около года. Работал кубовщиком станции и между делом учился в школе.

В 21 году состоялась первая конференция рабочей молодёжи, после чего вступил в КСМУ Шепетовской организации. В августе КСМ командировал меня в Киев в железнодорожную школу (электротехнический отдел), где я находился до 1922 г. После этого я несколько раз болел (больше восьми мес.) тифом. Заболев, приехал в Шепетовку к родителям.

Во время моей болезни, в декабре, проходила Всеукраинская перепись КСМУ, которую я не прошёл и механически выбыл из КСМ. После болезни вступил в КСМУ. В 1923 г. в мае был назначен Окркомом КСМ секретарём Берездовской районной организации, где проработал весь 1923 год. В сентябре 23 года был принят кандидатом КП(б) У Берездовской парторганизацией и утверждён Окркомом КП(б) У 17 января 24 г.

Рекомендовали в партию: Лисицын Николай Николаевич, член КП(б) У с 18 года, п.б. № 289188, пред. Райисполкома Трофимов, член КП(б) У с 20 года, п.б. № 290391, секретарь Райпарткома и Панасевич, член КП(б) У с 20 г., п.б. № 2777.

В мае был послан Окркомом КСМУ райорганизатором в Заславль, где и работаю до настоящего времени".

Можно полагать, что это одна из самых близких к правде автобиографий, хотя писалась она явно для партийных органов, а потому происхождение своё Островский по понятным для того времени причинам относил к рабочим и указывал, что отец его работал рабочим пивоваренного завода. По свидетельствам, имеющимся в музеях, отец Николая был солодовщиком, то есть весьма уважаемым и довольно обеспеченным лицом на заводе. Однако нас сейчас интересует другой аспект биографии, а именно – образование.

По этому поводу Островский написал мало: "между делом учился в школе", имея в виду 1920 год. Но мы видим, что автобиография написана весьма грамотным языком. Кроме того, в нашем распоряжении имеются две анкеты, заполнявшиеся Островским в 1924 г. Одна – это "Личный листок" учётно-распределительного отдела ЦК КП(б), в котором Островский в графе "Образование" пишет – "Окончил высшее начальное училище", а в графе о службе в армии стоит прочерк.

Во второй анкете, связанной со Всероссийской переписью членов Российской коммунистической партии (большевиков) в таблице "Образовательный ценз" записывает, что учился шесть лет и окончил четырёхклассную школу. В таблице о военном стаже опять-таки стоит прочерк.

Теперь попробуем обратиться к воспоминаниям тех, кто знал Николая Островского в период его учёбы в Шепетовке.

Вспоминает учительница Мария Яковлевна Рожановская:

"Летом 1918 года Житомирский губернский школьный совет направил нас с мужем в Шепетовку организовать там высшее начальное училище…

… Пришёл в училище и Коля Островский, высокий худой смуглый мальчик с карими серьезными, глядевшими немного исподлобья глазами. Он сразу обратил на себя внимание тем, что не просто записался, как другие подростки, а начал с расспросов, что это за школа – Высшее начальное училище, правда ли, что все предметы будут преподаваться на украинском языке?

Я разъяснила ему, что теперь открываются школы на Украине с преподаванием на родном языке. Тут же мальчик попросил книгу на украинском языке. Я дала ему учебник истории культуры и разрешила взять книгу на дом.

… Коля стал ежедневно бывать у нас. Он приходил с утра и сразу включался в работу: распаковывал книги, сортировал, размещал их. Ходил со мной на завод, где готовились парты для школы, выполнял массу других поручений. Вечером он работал на электростанции подручным кочегара".

Как мы видим, в этой части воспоминания учительницы не расходятся ни с автобиографией, ни с анкетами Островского. И вдруг, прочитав некоторые подробности о жизни Николая, которым нет особых оснований не верить, поскольку первых своих учеников учителя могут хорошо помнить, мы узнаём из последних строк, что

"Весной 1919 года враг был изгнан из Шепетовки. Но фронт всё время был близко. В конце лета части Красной Армии вновь оставили наш городок. Вместе с ними ушёл на фронт и Коля Островский".

Вот те на! А как же тогда с воспоминаниями мужа Марии Рожановской, который работал в то же время директором того же созданного ими училища и тоже прекрасно знал и помнил Николая Островского? Правда, в отличие от жены, его воспоминания не публиковались ранее и появились лишь недавно в книге "Николай Островский – человек и писатель – в воспоминаниях современников", М., "Дружба народов", 2002 г. Вот что он писал по этому поводу:

"Вскоре после прихода Советской власти в 1920 г. в Шепетовку Высшее начальное училище было реорганизовано в семилетнюю Единую трудовую школу путём слияния начального 3-х летнего училища с Высшим начальным училищем… Н. Островский после трехлётнего пребывания в школе в 1921 году успешно её закончил.

Шепетовка в 1918-1920 гг. была ареной смены властей. Школа не финансировалась, иногда лишалась помещений и занималась в три смены.

Несмотря на все эти условия в школе существовали кружки, в том числе кружок самодеятельности. На базе ученического хора и приглашённых любителей был организован хор, который давал концерты. Силами учащихся ставились спектакли. Островский пел в хоре и принимал участие в постановках… … Коля был отличник по всем предметам. Очень способный, серьёзный, любимец всего коллектива школы, как учителей, так и учащихся. Среди учащихся пользовался большим авторитетом. Коля – бессменный член редколлегии стенной газеты. Большая половина газеты была заполнена статьями Коли Островского.

Коля был увлекательным рассказчиком. Будучи в старших классах на больших переменах Коля садился на лавочку и что-то рассказывал. Вокруг – все учащиеся. На переменке – тишина. О чём рассказывал Коля, я никогда не спрашивал. Некоторые из учеников делились со мной. Говорили, что Коля рассказывал о войне, о революции, о своих приключениях, "очень интересно рассказывал". В то время в педагогических советах участвовал представитель от учащихся старших классов. Коля Островский был их бессменным представителем. Коля смело выступал, и его выступления и замечания заслуживали внимания.