Период третий. Сельские студенты (техникум)

– Так ты вот действительно песни орёшь, а я пою с удовольствием, думаю, и другие наслаждаются!

– Ты меня не понял. Я не про то. Меня именно это и удивляет, что поём с удовольствием. Даже я, хоть и мелодии не запоминаю, и вообще петь не люблю, а в толпе, наверно, заражаюсь от всех, как чахоткой, но тоже пою с удовольствием. Даже злюсь на тех, которые слов песен не запоминают. Я хоть мелодию не угадываю, так слова почти всех песен запоминаю от начала и до конца.

– А чё тогда пристаёшь?

– Хочу понять, почему поют люди всегда в пути? Помню, ещё совсем пацаном был, тоже удивлялся, почему бабы и мужики, когда ехали на конях и на волах в поля, всегда пели. Ладно бы только когда утром, на работу. Так ведь и с работы едут все уставшие, а всё равно поют.

– Не знаю, может потому, что наше село чумацким раньше считалось. От чумаков привычку и переняли. Ведь те, говорят, на волах за солью ездили, по месяцу, а то и больше туда, да потом столько же и обратно. Представляешь, воловьим шагом на тысячу километров? Вот и пели всю дорогу от скуки. А теперь и мы этой привычкой, как ты говоришь, заразились.

– Не-е-е! Не похоже. Здесь из хохлов только те, которые из нашего класса в техникум поступили. Остальные ведь русские или евреи с Высокого, или детдомовские. Их прадеды не были же чумаками. А поют все, как заведённые.

– Может, у людей при движении какой-то аппетит появляется песенный.

– Наверно, так и есть. Гитару, гармошку или балалайку сидя слушают или отплясывают под них. А при поездке обязательно этот, как ты сказал, песенный аппетит появляется.

– Вот и разобрались. Не отвлекай меня больше. Сам петь не любишь и другим мешаешь! – сердито закончил наш разговор Федька.

Когда ехали в тракторных тележках, пели в основном песни патриотические и народные, потому что преподаватель тоже ехал с нами.

А когда на автомашинах и преподаватель сидел в кабине грузовика, заводивших народную или патриотическую песню обычно какой-нибудь парень громко перебивал частушкой или словами блатной песни. Петь блатное преподаватели и всяческие начальники считали неприличным и не подобающим советской молодёжи. Ну а в нашем представлении причастность к таким творениям давала ощущение свободы, избавления от опеки. А то, что мы правильно понимали смысл намёков и недоговоренностей, порой встречающихся в таких песнях, вызывало уверенность в собственной смышлёности. Некоторые при этом даже переусердствовали, пытаясь внести свои коррективы в то, о чём другие пели не задумываясь.

Толик Тимофеев, пристал ко мне:

– Послушай, Жень, неправильно наши поют: «Ты, чувак, давай ответ, есть чувихи или нет? И чувак даёт ответ – чувы есть, а клёва нет!» Получается бессмыслица какая-то. Нужно петь: « И чувак даёт ответ – чувы есть, а клёвых нет» Тогда всё понятно сразу. Мол, компания подобралась хреновенькая. Бабы хоть и есть в компании, но все страшные, и выбрать не из кого! Понимаешь?

– Ну, ты и загнул! Сам путём не подумал, и поменять предлагаешь! Поют совершенно верно!

– Так смысла ж никакого нет. А как я предлагаю, сразу всё понятным становится.

– А смысл-то совсем другой, – старался я убедить Толика.

– Какой же тут может смысл?

– А такой, что хоть компания и клёвая собралась, и девок много симпатичных. Только вот ведут они себя, как монашки. Не подлижешься ни к одной. Ни одна не клюнула ни на какие посулы. Поэтому и говориться, что никакого клёва нет. Мол, топайте чуваки дальше, тут ловить нечего. Понял?

Толик немного задумался, почесал затылок и заявил:

– Ну, так тоже можно, конечно, объяснить, почему поём «клева», а не «клёвых». Но думаю, как я предлагаю, намного лучше получится.

На октябрьские праздники заранее договорились съездить домой. Стипендию выдали тридцатого, но мы теперь уже знали, как экономить на талонах в столовую. До шестого взяли полное питание, а шестого убрали обед и ужин, и следующие три дня полностью попросили вычеркнуть. Потом ещё до конца месяца ужины вычеркнули. Потому что на этот раз собирались побольше прихватить из дому еды и вечером готовить поесть в комнате. Седьмое пришлось на субботу. Наша классная и Федькин руководитель согласились отпустить нас и на понедельник, а Колькин не соглашался. Так мы все ходили его уговаривать, а там и парни с его группы за него попросили. У них там один парень уже взрослый, Вовка Чернышов, так на классного наехал, что тот сразу согласился отпустить Кольку.

И в пятницу нам удалось отпроситься у тех преподавателей, которые вели четвёртый урок, чтобы они нас отпустили, и мы успели на автобус до Таловой. С нами отпросились ещё и Павел Дешин, которому ехать в Белгородскую область, и Витька Даншин. Его односельчане Лидка и Сашка как-то сумели договориться и уехали на праздники ещё в среду. Когда вышли к шоссе, нас догнали ещё двое из нашей группы: Славик и Иван. Им ехать было недалеко, до Хренового, но они решили тоже ехать сегодня и удрали с занятий. Хоть остальные наши попутчики были старше нас, но почему-то ещё в автобусе сказали, чтобы я подумал, как быстрее домой доехать.

И нам повезло! Прибежав на станцию, увидели, что на дальнем пути стоит длинный товарный состав, с паровозом, зацепленным в сторону Лисок. На ходу крикнул ребятам:

– Быстро к товарняку! Вон семафор открывается, сейчас тронется. – Быстро добежали и забрались на ближайшую тормозную площадку. Но поезд не трогался, а шипел шлангами, видимо, проверяя тормоза. Вдевятером на площадке было очень тесно, и я предложил:

– Давайте в вагон заберёмся, вон в соседнем дверь отодвинута. Можно залезть, и даже дверь потом задвинуть, чтобы не дуло.

Все быстро соскочили с площадки, и, подсаживая один другого, затолкали первых в вагон. Потому что пол вагона был очень высоко от земли. А потом те, которых затолкнули в вагон первыми, за руки подтягивали вверх остальных. Пока суетились, забираясь в вагон, поезд несколько раз дёргался то вперёд, то назад, передавая по цепочке от одного вагона к другому громкий лязг железа. И тут я сообразил что тем, которые до Хренового, не стоит с нами ехать и крикнул:

– Слушайте! Вам нужно срочно спрыгивать и возвращаться опять на тормозную площадку, пока поезд не поехал.

– Зачем, – удивился Иван?

– Так вам же до Хренового, а там товарный может не остановится. Только ход сбавит на семафорах и может без остановки проскочить, если ему выходной семафор откроют. Тогда на ходу спрыгивать придётся. С такой высоты прыгать – ноги поломаешь. А с площадки на нижнюю ступеньку спустишься, а там уж и земля рядом.

Пока я втолковывал ситуацию, поезд в очередной раз загремел железом, зашипел тормозными шлангами и очень медленно начал двигаться вперёд. Увидев это, Славик сказал:

– Вань, а может ну его. Давай спрыгнем и не поедем товарным. Вдруг и правда не остановится.

– Не, я поеду. Не остановится, так на ходу спрыгну. Только давай быстрее, а то разгонится и на площадку не успеем залезть.

Сразу же первым схватил свой рюкзак и с разбега прыгнул из вагона. А Славик попросил:

– Я сейчас спущусь, а вы мне сумку подайте.

Повернулся спиной к выходу, опустился на корточки, потом опёрся ладонями на пол вагона, спустил ноги наружу и легко спрыгнул на землю. Поезд набирал ход, и Славику почти бегом пришлось спешить вслед за нами, пока мы подавали ему сумку. Получив сумку, он крикнул:

– До встречи после праздников.

Поднял в прощании руку и стал ждать, пока вагон, на площадку которого уже забрался Иван, сравняется с ним. Как я и предполагал, поезд не остановился ни в Хреновом, ни на других станциях. Хотя скорость на станции снижал заметно, и парни без происшествий спрыгнули с площадки, и даже перейдя соседние пути, постояли махая нам руками, пока наш вагон не скрылся за поворотом. Проследив, как удачно парни спрыгнули с поезда, мы закрыли дверь, потому, что уже основательно замёрзли, а до Лисок ехать было ещё долго. Тут забеспокоился Дёшин:

– Хлопцы прыгали совсем низко. А если он и в Лисках не остановиться. Как мы с такой высоты прыгать будем? К тому же и ноги задубеют к тому времени. Враз поломаются как стеклянные.

Но я уверенно возразил ему:

– Ты что, не соображаешь? Лиски ведь узловая. Там наверно одних путей больше двадцати.

– И что из этого?

– Путей много, и машинист паровоза может заблудиться, по каким ехать, – громко засмеялся я.

– Чего смеёшься? Машинист же не выбирает по какому пути ехать. Ему куда стрелки переведут, туда он и едет.

– Это я пошутил. А вообще в Лисках все поезда остановку делают, потому что на этой узловой в поездах паровозы меняют.

– Так Таловая тоже узловой считается, а там же не меняют паровозы.

– Зато в Лисках на всех поездах паровозы меняют.

– А зачем их менять? Поезд же дальше идёт, пусть его один паровоз и тащит, – вмешался Витька.

– Не получится, Так машинисту, помощнику и кочегару с одним поездом несколько дней ехать придётся и от дому они слишком далеко бы уехали. А так те паровозы, которые с севера поезд притащили в Лиски, потащат другой поезд назад на север. А которые с запада, вернутся на запад. Понял?

– Понял.

– Мне рассказывали, что в Лисках есть даже круг специальный, на который паровоз заезжает, и его на этом кругу разворачивают в обратную сторону. Чтобы ему назад не задом возвращаться, а передом.