– Дима! – услышал я голос Лизы. – Ты что, заснул?
– Он считает, сколько колонн в Парфеноне, – заметила Рая.
– А что такое? Я не сплю.
– Я тебя окликнула, а ты молчишь, – сказала Лиза. – Ты знаешь, где находится Аткарск?
– Аткарск? Нет, не знаю. Зачем он тебе?
– Не мне, а Галине. У некоторых осужденных арестовали жен. Мы с Галей вчера говорили. Ей надо уехать с Люсей. Галя не хочет уезжать, а я считаю – надо.
– Она была у тебя? Почему меня не позвали?
– Она пришла поздним вечером. Не хотели тебя беспокоить. Как ты думаешь, Дима…
– Тут нечего думать, – сказал я, – ей надо уехать. Ты спросила про Аткарск. Это город, где она была в эвакуации?
– Да. Галя там на железной дороге, ну, в депо мыла вагоны. А потом ее взяли в заводскую газету. Там была редактор, она ч?дно к Гале относилась.
– Понятно. – Я взглянул на своего «Павла Буре», было четверть десятого вечера. – Еще не поздно, поеду к ней.
– Допей чай, – сказала Рая.
Лиза ушла мерить давление Розалии Абрамовне. Я допил чай и поднялся.
– Спасибо, Райка. Сырники у тебя замечательные.
– Рада слышать. – Она подставила щеку для поцелуя. – Постарайся уговорить Галину.
– Постараюсь. – Я потянулся к ее губам.
– Хватит, хватит, – сказала Рая. – Хорошего понемножку.
Сумасшедшая шла осень.
На другом конце земли война, докатившаяся до крайнего юга Корейского полуострова, покатилась назад. Войска ООН (американцы, главным образом) погнали армию Ким Ир Сена на север – почти до северной границы. И вдруг из-за этой границы хлынули китайские добровольцы, по сути – огромная регулярная армия Мао Цзэдуна. И война покатилась на юг, к прежней границе двух Корей, и замерла на 38-й параллели.
Но это, хоть и вызывало интерес, было далеко.
А здесь, в Питере, вот что происходило.
Галина наотрез отказалась уезжать. Мне не удалось ее уговорить. «Уехать, – заявила она, – значит бежать. А бежать – значит признать себя виноватой. А я ни в чем не виновата».
Было беспокойно. Я долго не мог уснуть. Вставал, бродил по комнате, курил.
А часов в десять утра позвонила Галина и попросила прийти вечером вместе с Лизой.
Мы пришли. Лиза, после суточного дежурства в больнице, выглядела усталой, с темными подглазьями. Она принесла какую-то травку-заварку, придающую организму бодрость, и направилась было в кухню, чтобы ее заварить.
– Погоди, Лиза, – остановила ее Галина. – Сядем, надо поговорить. Вот что хочу вам… – Она повела плечами, словно содрогаясь от того, что намеревалась сказать. – Я по-прежнему не хочу уезжать, считаю это постыдным бегством. Но Люся сказала, что если меня арестуют, то она бросится в Неву.
Голос у Галины дрогнул. Она отвернулась, поднеся к глазам платок. Люся, сидевшая в уголке дивана, под гобеленом с рыцарями, исподлобья смотрела на мать.
Трудное было молчание.
– Галя, – сказал я, – это не бегство… ничего постыдного в том, что вы укроетесь на какое-то время…
– На десять лет, – с горькой усмешкой сказала она.
Лиза быстро заговорила. Она возьмет на себя связь со Львом Васильичем (переписка же с лагерем разрешается), и его письма будет пересылать Галине в Аткарск, а ее письма – ему. И посылки будет отправлять Льву Васильичу. И квартплату вносить.
– А ты, Галя, завтра же телеграфируй своей бывшей редакторше в Аткарск, – распорядилась Лиза, она умела распоряжаться. – Где он находится, этот Аткарск?
– В Саратовской области. – Галина вздохнула с подавленным стоном. – Летом сорок второго в Аткарске было тревожно… немцы наступали на Сталинград…
Я видел, видел, как ей страшно оттого, что повторяется вынужденный отъезд – как бы вторая эвакуация – из Ленинграда. Но что же было делать? С обстоятельствами жизни не поспоришь.
Я сказал, что буду оплачивать посылки отцу.
– Пока не надо, Вадим, – сказала Галина. – Я сниму деньги в сберкассе.
– Вам они понадобятся для устройства в Аткарске.
– На первое время хватит. Я дам тебе знать, если возникнет нужда. Женщины принялись обсуждать подробности переезда.
Проблем было много. Не так-то просто ломать привычный ход жизни. Но, приняв решение, Галина действовала энергично. Резкие складки, возникшие по углам стиснутых губ, придали новое выражение ее миловидному лицу.
Медведко – женщина, приютившая в войну Галину с ребенком в городе Аткарске, – ответила на ее телеграмму немедленно: «Дорогая Галя работа для тебя всегда найдется жду».
– Я и не ожидала другого ответа, – сказала Галина. – Она замечательная. Я шутила, что Медведица, река, на которой стоит Аткарск, названа в ее честь.
Было много возни с гобеленом. Галина не хотела его оставлять в квартире, покидаемой надолго. У меня были опасения, что квартиру могут отобрать, да и вообще – каждую ночь могли прийти к Галине незваные гости. Каждое утро я звонил ей и, услышав ее голос, успокаивался – до следующей ночи. Так, прямо скажу, в страхе перед новыми поворотами планеты я прожил до последних дней своего отпуска.
Гобелен с немалым трудом сняли и скатали в здоровенную трубу. Ох и тяжелый он был. С помощью шофера нанятого грузовика мы вынесли его, погрузили и отвезли ко мне домой. И еще три чемодана, набитые вещами.
Следующим днем Галина и Люся уехали. Мы с Лизой проводили их. Шел дождь, холодный, осенний. Женщины раскрыли зонтики, и меня укрыли, и Лиза сказала, что это хорошо, когда при отъезде дождь. А Люся сказала:
– У нас в классе одна девочка всегда плачет, когда дождь.
Я взглянул на Люсю и подумал, что это она про себя: ее глаза были застланы слезами.
Галина стояла молча под черным зонтиком. Все слова сказаны, губы плотно стиснуты, – я понимал, каких душевных сил стоило ей сохранять спокойствие.
– Пассажиры, на посадку! – крикнула пожилая проводница.
Галя и Люся поднялись в вагон, Лиза перекрестила их медленным крестом.
Вечером того же дня я спустился к Рае – попрощаться. Отпуск мой кончился, завтра покачу в свою Либаву.