Балтийская сага

– Какое блестящее поколение! – говорил отец, слегка захлебываясь, как бывало и прежде, когда он чем-нибудь восторгался. – Гвозди бы делать из этих людей!

– Да, поколение сильное. Да ведь и вы, Лев Васильич, к нему принадлежите. Вы же герой штурма Кронштадта.

– Какой я герой? Рядовой участник штурма, красный курсант.

– Не прибедняйся, понимаешь. Ну, желаю здравствовать.

Начпо поднялся, солидный, неторопливый, и плавно выплыл из каюты.

– Ты принес газету?

– Вот «Красный флот». Позавчерашняя. Вот «КБФ» – сегодняшняя.

– Ага! – Отец углубился в чтение последних сводок Совинформбюро. – Ай-яй-яй, – пробормотал он, – в Сталинграде как ухудшилось…

Да уж, дела там шли плохо. В августе немцы прорвались к Волге севернее Сталинграда, а теперь, похоже, и южнее. На улицах города шли напряженные бои…

Мы обсудили положение в Сталинграде. Отец считал, что необходимо для его спасения усилить давление на немцев на других фронтах, прежде всего тут, на Ленфронте и на Балтике. Я не обладал стратегическим даром отца и поэтому полностью с ним согласился.

В тот вечер в Доме флота выступали приехавшие из Питера писатели – поэт и два прозаика, возглавляемые Всеволодом Вишневским. Они и отца позвали, конечно. Он выступил лучше всех (вообще-то не лучше Вишневского, такое просто невозможно). Так живо, так увлеченно рассказал отец о походе подводного минзага, так молодо блестели его глаза… Знаете, я, распираемый гордостью за отца, прямо-таки всплыл над большим залом Дома флота – как облако в штанах. И, между прочим, увидел с высоты своего полета… впрочем, об этом потом.

А ночью отец, вместе с писательской группой, ушел на большом морском охотнике в Ленинград. Мы обнялись на прощанье. Наверное, первый раз в жизни отец меня поцеловал. И тихо сказал:

– Береги себя, Димка.

Он увез мое письмо Елизавете.

«Лизанька, дорогая, милая, хорошая!

Я нарочно наставил много запятых, чтобы компенсировать их недостаток в твоем письме.

Спасибо за твою заботу. Я непременно буду, уходя в море, надевать теплые носки. Те, которые ты так здорово заштопала на обеих пятках. Я тоже вспоминаю, как было хорошо нам с тобой.

Я уже сходил в один поход. Скоро уйду в следующий – на другой лодочке. Отец тебе расскажет подробнее. Он недавно вернулся из долгого плавания, можно сказать – героического. Он молодец. Я попросил его защищать тебя, если соседи вздумают тебя обижать. Как здорово, что Покатилов выгнал Геннадия и его кодлу из нашей квартиры.

А Розалии Абрамовне передай привет, и пусть она передаст мое поздравление Райке с ее женитьбой, то есть с замужеством. Я помню, Райка рассказывала, что писатель Ярцев – переводчик немецкой классики и, хоть и пожилой, но очень хороший человек. Я за нее рад.

Лизанька, я за тобой скучаю (или, правильнее, по тебе). Ты моя хорошая. Целую и обнимаю тебя.

    Твой Димка».

Знаете, кого я увидел в большом зале Дома флота?

Писатели закончили свои выступления, и был объявлен перерыв, после которого начнется концерт. Я пошел курить, проталкивался по проходу, и тут из какого-то ряда вышла прямо на меня Маша Редкозубова. Я остановился, сердце мое заколотилось у горла. На ней было синее платье, в котором я увидел ее в первый раз, только без белого банта, и оно не обтягивало Машу, как прежде, – она заметно похудела. Но все те же два крыла русых волос ниспадали на лицо. Невероятно похожее на лицо Любови Орловой, оно так часто мне снилось…

Я стоял столбом.

– Здравствуй, Вадя, – пропела Маша, улыбаясь.

А Травников, вышедший за ней, сказал в обычной своей манере:

– После выступления Плещеева-старшего младший Плещеев задрал нос.

– Ничего я не задрал… – Я прокашлялся. – Здравствуй, Маша.

Мы вышли в фойе. Тут было, прямо скажем, броуновское движение. Среди кителей и матросских суконок бросались в глаза цветные пятна – будто острова – женских платьев. Гул голосов, взрывы смеха… Господи, подумалось мне, это же чудо: жизнь рвали в черные клочья, втаптывали в землю, в снег, она захлебывалась, истекала кровью, умирала от голода, – а вот же, вот же ее круговорот. Жизнь продолжается, она круто замешена, ее не возьмешь бомбами… Ну чудо!

Извините, это я потому раскричался, что слегка обалдел – от улыбки Маши, от ее широко расставленных глаз, от звука ее голоса… Она говорила, что знает, как я раненого Вальку тащил на волокуше по ладожскому льду. А я глядел на нее, тупо улыбаясь… на золотистое пятнышко в ее правом глазу глядел…

Маша спросила про Виленских.

– Оська пропал без вести, он был в народном ополчении, – сказал я. – А Райка на военной службе, недавно вышла замуж.

– Бедный Ося. – Маша качнула головой. – Он ведь такой талантливый. А за кого вышла Райка?

Я изложил то, что знал о писателе Ярцеве.

– Ярцев? Мне эта фамилия знакома… А-а, – вспомнила Маша, – я читала его комментарий к переводам Жуковского из Шиллера. Так он жив? Я думала, что Ярцев из прошлого века.

– Нет, – сказал я, – он из нынешнего.

– Точно, – сказал Травников. – Рая не такая женщина, чтобы выйти за человека из прошлого века.

– Вообще-то, – уточнил я, – он все-таки родился в прошлом веке.

– Вот и хорошо, – заулыбалась Маша, – мы разобрались в этом вопросе.

– Но не до конца, – сказал Валя. – Пойдем покурим, Дима.

Мы спустились на первый этаж. Тут, возле гальюна, дымили курильщики. Мы закурили «Красную звезду» – не лучшие из папирос, но все же более приятные, чем филичевый табак.

– Почему ты сказал, что не до конца разобрались с женитьбой? – спросил я.

Валя посмотрел на меня, покусывая сгиб указательного пальца. Он был хорош, китель на нем сидел без единой складки, и блистал на кителе новенький орден Красного Знамени. Весь экипаж их «эски» наградили орденами, командир и военком получили ордена Ленина, остальные офицеры – Красное Знамя. Несколько дней назад я уже поздравил Травникова с наградой.

– Могу тебе сказать. – Валя затянулся и выпустил длинную струю дыма. – Мы с Машей решили пожениться. Загс работает, я узнал. Но Маша хочет – не сейчас, а в новом году. Вбила себе в голову, что этот год плохой, надо его… ну, изжить… а первого января можно и в загс.

– Что ж, – сказал я, – до конца года не так уж далеко.

Глава четырнадцатая

Штурман Плещеев в боевом походе

В середине сентября начались выходы в море субмарин последнего, третьего эшелона. Семнадцатого числа покинула Кронштадт «щука» капитана 2-го ранга Кожухова. И я на ее борту в качестве штурмана. Это был первый мой самостоятельный выход, и меня обеспечивал дивизионный штурман. Так было принято на бригаде: молодых командиров бэ-че вывозили в их первые походы штабные специалисты.

Дивизионного штурмана, капитана 3-го ранга, звали удивительно: Наполеон Наполеонович. По-моему, он, как и его знаменитый тезка, был гением – не в полководческом, конечно, смысле, а в штурманском. Я многому научился у Наполеона Наполеоновича, прежде всего – стремлению к точности.

– У уважающего себя штурмана, – говаривал он, подняв одну бровь выше другой, – место всегда должно быть на кончике остро отточенного карандаша.