Балтийская сага

Темно-красная надпись появилась на третьей торпеде. Травников обмакнул кисть в бадейку и занес ее над четвертой. Вдруг Мелешко выкрикнул:

– Эх, а за Смоляны? Товарищ комиссар… За Смоляны тоже…

– Это твоя деревня так называется? – спросил Гаранин.

– Да… Нету уже ее…

– Ладно. Пиши, Валентин Ефимыч: «За Смоляны».

Так на четвертой торпеде появилось название белорусской деревни, спаленной оккупантами.

После перезарядки аппаратов Мелешко не то чтобы повеселел, но как бы оттаял. За обедом (а обедали теперь ночью, около трех часов) вдруг пустился рассказывать, как маманю, председателя колхоза, райком наградил патефоном.

– С пластинками? – поинтересовался Федоров. – Или так?

– Як же так? – удивился Мелешко. – Ну да, с тремя пластинками. Одна была така харошая – «Каховка». – И он напел ее: «Каховка, Каховка, родная винтовка, гарачию пулей лети»…

– Горячею пулей, – поправил Федоров.

– А я што гавару?

Следующим днем штиль на море сменился волнением балла на три. Самая подходящая погода. Сергеев и воспользовался ею. В районе острова Эланд он атаковал транспортное судно водоизмещением не менее пяти тысяч тонн. Обе торпеды, выпущенные из носовых аппаратов, прошли незамеченными и поразили цель. Столб огня и дыма увидел Сергеев в перископ. На сторожевых катерах, шедших в охранении, услышали шум лодочных винтов и набросились на лодку. Более двух часов гремели взрывы глубинных бомб. Но Сергееву удалось уйти от преследования.

Ночью он получил радиограмму – приказ перейти на другую позицию, к восточному побережью в районе между Виндавой и Либавой. Тут ему не повезло. Транспорт с сильно дымящей трубой неожиданно увеличил скорость, и обе торпеды, посланные из кормовых аппаратов, прошли мимо. Сергеев приказал всплыть и дать ход дизелями. Догнав транспорт, он вызвал наверх артрасчеты. Травников с мостика выкрикнул в мегафон Бормотову, командиру носового орудия-сотки, цифры целеуказания. Сотка бабахнула, с третьего выстрела накрыла цель, на транспорте вспыхнул пожар. Но тут появились сторожевые катера, и Сергеев скомандовал прекратить огонь и ушел под воду.

Опять медленно потянулось время поиска и ожидания. Уже двадцать шесть суток утюжила «эска» Балтику. Люди, конечно, устали. Какие мы давно не мытые, не бритые, думал Травников иной раз, пощипывая себя за отросшую мягкую бородку. На наших лицах «подводный загар»… Когда еще доберемся до базы… до бани… Ты бы испугалась, увидев меня сейчас, обращался он мысленно к Маше…

А на двадцать седьмые сутки, ранним утром, Зарубов, стоявший вахтенным офицером, вызвал Сергеева в рубку:

– Дымы большого конвоя.

Сергеев прильнул к окуляру перископа. Ничего себе конвой! Полнеба застит дымами. Идя на сближение, Сергеев вскоре различил в середине конвоя крупное судно необычных очертаний. Зарубов, глянув в перископ, сказал:

– Это танкер. Тысяч на десять тонн.

Зарубов до войны плавал на судах торгфлота и хорошо разбирался в классах транспортных судов.

И началась торпедная атака. Охранение было сильное: шли миноносец и три сторожевых корабля. «Эска», нырнув, прошла под первой линией охранения. Прошумели над ней, подвывая, винты миноносца. Оказавшись внутри конвоя, Сергеев всплыл под перископ, но поднял его всего секунды на три. Не очень-то за такое время осмотришься, но главное командир увидел: танкер шел, не меняя курса. Он приказал приготовить к стрельбе второй и четвертый аппараты. Акустик, держа контакт с целью, докладывал пеленги, помогал Сергееву уточнить скорость танкера. Зарубов и Волновский, со своими таблицами и планшетами, работали над картой. И когда лодка пересекла вторую линию охранения, Сергеев получил нужные данные для стрельбы. Он скомандовал ложиться на боевой курс. В первый отсек полетела долгожданная команда:

– Аппараты, товсь!

Дистанция была надежная – не больше пяти кабельтовых. Сергеев слышал тяжкий стук винтов танкера. Увидел в перископ: его черный нос ползет к перекрестью нитей…

– Аппараты, пли!

Дважды вздрогнула лодка, исторгнув длинные сигары торпед.

Как долго они идут… Командир в рубке (а Травников в первом отсеке) отсчитывают: ноль шесть… ноль семь… ноль восемь… десять… ну что такое?! Неужели промах?!

И тут – грохот взрыва, за ним второй, оба громоподобные, протяжные. Сергеев помедлил, не поторопился опустить перископ: море огня залило окуляр. Страшное зрелище: море горело! Такого Сергеев еще не видывал…

Он услышал: внизу, в центральном посту, крикнули «ура!» Увидел: катера-охотники ринулись на лодку.

Нажата кнопка, перископ пошел вниз.

– Срочное погружение!

Ах, боцман Кияшко… не удержал… лодка после торпедного залпа подскочила кверху, показала рубку… Ныряй, боцман, ныряй!..

Глубинные бомбы ударили звенящими взрывами. Лодка уходила, набирая глубину. Сергеев направил ее к пылающему танкеру – укрыться под ним от бомб… Катера-охотники не полезут в горящую нефть, разлившуюся по воде…

Но танкер уже начал тонуть – надо уходить из-под него. Сергеев вывел лодку полным ходом. Но мал, мал подводный ход. Катера настигли ее, сбросили серию глубинных бомб. Море рвалось и ревело, грозя гибелью. И стонало, принимая удары, корабельное железо.

Глава двенадцатая

«Ты сохранишь свой скальп»

Елизавета, когда я заявился к ней в новом своем, офицерском, облачении, нашла, что прежняя краснофлотская форма была мне «больше к лицу». Женщины всегда найдут, что что-то не так. Мне нравился мой темно-синий китель с лейтенантскими нашивками на рукавах. Другое дело – то, что я не из писаных красавцев. Рыжие усы, шевелюра цвета разваренной гречки, некоторая косолапость… Правда, глаза у меня, как определила Лиза, «хорошие, честные». Ну, не знаю. Я редко гляжу на себя в зеркало.

Она, Лиза, была задумчива в тот вечер, когда я пришел проститься перед уходом в Кронштадт. Задумчива и нежна. Отдаваясь, шептала мне: «Мой хороший… сладко тебе?»

А потом, когда сели за стол и я налил в рюмки разбавленный спирт, Лиза тихо сказала, наклонив голову набок:

– Вот и кончилось мое счастье.

– С чего ты взяла, что кончилось? – возразил я. – Кажется, я пока живой. И не собираюсь терять свой скальп.

– Скальп – что-то из романов про индейцев?

– Да. Индейцы срезали кожу с головы поверженных врагов. Это и называлось – снять скальп.

Лиза смотрела на меня, медленно улыбаясь. Из тарелки репродуктора лилось негромко и проникновенно: «Здесь, помню, некогда меня встречала свободного свободная любовь. Здесь сердце впервые блаженство узнало…»

– Ария князя из «Русалки», – сказала Лиза. – Папа ее любил… Как хорошо поет Лемешев, правда?

– Правда.

– Ты сохранишь свой скальп, Дима. Я уверена.

– Сохраню и привезу к тебе. Ну, за нашу будущую встречу.

Мы чокнулись, выпили, закусили. А князь тем временем довел свою замечательную арию до конца.

– Так ты будешь плавать на подводной лодке?

– Да. Это очень хороший вид транспорта.

– Дима, – сказала Лиза, глядя на меня долгим немигающим взглядом, – в тебе прочно сидит бывший мальчишка.